Были и другие задокументированные случаи еврейского сопротивления или коллективного неповиновения в лагере. Так, ночью 5 октября 1942 года около 90 евреек-француженок были убиты во время "кровавой бани", устроенной эсэсовцами и немками-капо (из уголовниц) в бараке женской штрафной роты в лагерном отделении Аушвица в Будах (близ Биркенау). Шестеро из их особенно рьяных убийц были даже казнены 24 октября после проведенного политотделом расследования.
Встречался и еврейский самосуд - правда, только по отношению к "своему", к еврею-коллаборанту: так, "незарегистрированные" евреи из Лодзи якобы забили до смерти ненавистного им председателя юденрата Румковского прямо перед их общей газацией.
А вот история, которая облетела весь концлагерь, ибо - с небольшими вариациями - ее рассказывали десятки человек. 23 октября 1943 года в Аушвиц прибыл транспорт с так называемыми "евреями на обмен" из Берген-Бельзена, в основном, богатыми евреями из Варшавы. Их заставили раздеться, и тогда одна женщина, красавица-артистка, улыбнувшись, хлестнула только что снятым бюстгальтером по лицу стоявшего рядом высокопоставленного эсэсовца (Квакернака), выхватила у него револьвер и двумя выстрелами смертельно ранила раппортфюрера Шиллингера, стоявшего рядом с Квакернаком, а также самого Квакернака или унтершарфюрера СС В. Эмериха. После этого и другие женщины набросились на эсэсовцев в попытке выхватить у них оружие, но всех их перестреляли на месте. Своего рода Массада посреди Холокоста!
Спонтанное сопротивление демонстрировали иногда и члены "зондеркоммандо": два греческих и три польских еврея транспортировали однажды пепел к реке под конвоем всего лишь двух эсэсовцев. Греки - оба флотские офицеры и оба из Афин - напали на них, одного утопили и переплыли на другой берег, где вскоре и были пойманы (все трое польских евреев при этом стояли и безучастно смотрели). Одним из двух греков был кадровый офицер Альберто (по другим источникам - Алессандро или Алекс) Эррера, имя которого фигурировало и в связи с подготовкой восстания, что позволяет датировать это событие скорее всего августом или сентябрем 1944 года. Отчаявшись дождаться общего восстания, Эррера не преминул воспользоваться предоставившимся случаем и "восстал" самостоятельно.
Примером не спонтанной, а длительной и "рафинированной" подготовки может послужить еще один - и, увы, тоже неудачный - побег шести польских евреев из Аушвица, состоявшийся 28 сентября 1944 года. Беглецы прикинулись двумя эсэсовцами, сопровождавшими четырех стекольщиков к определенной стройке. Всех их нашли - поймали или расстреляли, но те, кто встал под пули палачей, выкрикивали здравицы в честь Сталина и свободной Польши (вся эта акция была бы совершенно невозможна без опоры на польское подполье).
Более успешными оказались побеги советских военнопленных и членов польского Сопротивления. Бежали они совершенно по-разному: первые - как-то безоглядно, на авось и не считаясь с "ценой вопроса", а вторые - не бежали, а именно устраивали побеги: долго и осторожно и то лишь после того, как была отменена - из соображений сбережения трудовых ресурсов - коллективная ответственность за них. Бежали в основном к "своим" - к партизанам из Армии Крайовой: связь с ними у польского подполья была действительно налаженной.
Во главе лагерного подполья стояли поляки (Юзеф Циранкевич, Збышек Райноч и Тадеуш Холуй), австрийцы (Хайнц Дюрмаер, Эрнест Бургер, Герман Лангбайн) и немцы (в частности Бруно Баум, заменивший Бургера). Но в организации состояли и русские, и евреи. А вот французы и бельгийцы не примкнули к общей организации, предпочтя маленькие, но свои очажки. Своя автономная организация, судя по всему, была и в чешском лагере.
До февраля-марта 1942 года, когда начали поступать первые еврейские эшелоны, Аушвиц был почти исключительно польским лагерем, и, несмотря и на то, что в 1943-м евреев было уже втрое, а в 1944 году даже вчетверо больше, чем поляков, именно польское Сопротивление было наиболее организованным и сильным. Поляки постепенно вытесняли даже немцев-рейхсдойче со всех важных внутрилагерных постов.
Строго говоря, какого-то общепольского Сопротивления в контексте Второй мировой войны не было и не могло быть: но если между "аковцами" и "аловцами" где-то и возникало какое-то единство, то как раз в тяжелых и чрезвычайных ситуациях, таких, например, как во время Варшавского восстания или в жестких обстоятельствах концлагеря.
Свою деятельность подпольщики из Аушвица I понимали прежде всего как постепенный захват ключевых позиций - должностей так называемых функциональных узников (капо, форарбайтеров, штубендистов и др.) - и систематическое вытеснение с этих должностей своих политических соперников, вытеснение любой ценой. Кроме того, подкармливание и облегчение режима для своих, нередко помещение их в изоляторы к "своим" врачам, иногда - создание фальшивых документов и даже смена номеров. Начиная с 1943 года подпольщики регулярно слушали радио и раз в неделю - по принципу радио, но "сарафанного" - проводилась своего рода политинформация. Искались и находились различные пути для взаимодействия с другими лагерными отделениями и, что особенно трудно и важно, с внешним миром: за время существования лагеря на волю было переправлено около 1000 касиб! И это, наверное, самое серьезное из того, что заговорщики могли поставить себе в заслугу: на основании этих касиб в Кракове выходила даже летучая газета "Эхо Аушвица".
Наконец, изыскивался и припрятывался (на чердаке дезинфекционного барака) инструментарий для будущего восстания - например, ножницы для взрезывания колючей проволоки, оружие, но оно, похоже, ушло обратно на "черный рынок", ибо Баум говорит о членах "зондеркоммандо" как о неплохо вооруженном воинстве. И надо признать; многое у подпольщиков из Аушвица I было вполне налажено - какой контраст по сравнению с тем, чем располагали члены "зондеркоммандо"! Даже оружие для "зондеркоммандо" подпольщики из "Боевой группы Аушвиц" были в состоянии раздобыть и поставить, пусть и не бесплатно (благо у "зондеров" была прочная репутация "платежеспособных" - особенно котировались их доллары и лекарства).
Кроме "рыночных" имелись и союзнические отношения: члены "зондеркоммандо" передавали подпольщикам в центральный лагерь списки эшелонов и даже фотографии процесса уничтожения, а центр, в свою очередь, снабжал их не менее существенными сведениями, например заблаговременной - и потому жизненно важной - информацией о сроках предстоящих селекций среди "зондеркоммандо". Роль связных при этом выполняли отдельные мастеровые (например, электрики) или узники, работавшие на складах "Канады", соприкасавшиеся и с основным лагерем, и с "зондеркоммандо".
На фоне ротационной динамики заключенных в Биркенау и Моновице жизнь в основном лагере в Аушвице, если только она проходила не в бункере и не в медико-экспериментальных "лабораториях", могла считаться верхом размеренности и стабильности.
А у прошедших сквозь рампу евреев, даже если их и зарегистрировали, счет подаренной им лагерной жизни, по некоторым оценкам, шел не на годы, а на первые месяцы: с такой средней продолжительностью им просто недоставало времени не то что на вынашивание планов сопротивления, но и на то, чтобы элементарно оглядеться.
Как возможное исключение и источник надежды смотрелся семейный Терезинский лагерь - эта имитация классического гетто, но уже как бы отдепортированного куда надо. Всего в двух шагах от него плескался кровавый океан то быстрой, то замедленной еврейской смерти - и, оглядевшись, просто невозможно было предполагать, что тут могут быть исключения. Но, как показала жизнь (а точнее смерть), терезинцев сковывало по рукам и ногам именно ощущение собственной исключительности и привязанность к своим близким, жизни которых при всяком сопротивлении ставились бы на кон, и ничем не объяснимая уверенность в том, что их "островок еврейского счастья" неприкасаем.
Намеки Градовского на то, что между "зондеркоммандо" и терезинцами было что-то вроде соглашения о намерениях (если вторые восстанут, то первые к ним присоединятся), подтверждается Врбой и Ветцлером. Кто-то из них двоих был связующим звеном, другим был директор еврейской школы терезинцев Фреди Хирш: не сумев организовать такое выступление, он покончил с собой.
Возможность оглядеться была, разумеется, у самих членов "зондеркоммандо", а вот уверенности в завтрашнем и даже сегодняшнем дне у них не было совершенно. Не было у них и "обремененности семьями", а после беспроблемного уничтожения семейного лагеря, чему они были как минимум свидетелями, среди них сложилось и все более крепло ощущение, что им уже не на кого полагаться - только на самих себя. Все это и делало их группой, максимально заинтересованной в восстании, и чем раньше, тем лучше.
Непременной частью их планов было уничтожение самого узкого звена аушвицкого конвейера смерти - крематориев. Похоже, что "зондеркоммандо" были единственной в мире силой, вознамерившейся вывести из строя хотя бы часть инфраструктуры Холокоста. Красная Армия была еще далеко, а никому из союзников с их воздушными армадами это, кажется, не приходило в голову.
Независимо от исхода восстания сама подготовка к нему - это то, что примиряло члена "зондеркоммандо" с ужасом происходящего и возвращало его в рамки нормальности и моральности, давая шанс искупить вину и реабилитироваться за все ужасное, что на их совести. И тут "неудачи" решительно не могло быть - удачей было бы уже умереть по-человечески, а может и героически, умереть в борьбе - умереть людьми!
В этом смысле восстание членов "зондеркоммандо" в Биркенау сродни обоим Варшавским восстаниям: шансов на победу никаких, но боевой и моральный дух они подняли исключительно!
Но это шло решительно вразрез со стратегией (она же тактика) польского руководства "Боевой группы Аушвиц": никаких резких движений, выжить любой ценой, поелику возможно информировать внешний мир и лишь тогда поднимать восстание, когда будет ясно, что СС хочет всех уничтожить или когда Красная Армия постучится прямо в ворота.
Как известно, никакого восстания, разработанного подпольем основного лагеря, не состоялось. Приводимое Баумом описание его плана настолько мутное, что впору усомниться как минимум в значительности роли самого Баума в их разработке. Весь пар ушел в хитроумную организацию экстравагантных побегов, неудавшихся из-за банального предательства, невезенья и превентивной эвакуации немцами на запад показавшихся им подозрительными лиц.
Удивительно, но Баум при этом не постеснялся, с одной стороны, упрекать "зондеркоммандо" в бездействии, когда они не поддерживали обреченных, догадавшихся у дверей газовни о предстоящей ликвидации и начинавших спонтанно бунтовать и не повиноваться, а с другой, удерживал членов "зондеркоммандо" от выступления и предупреждал прочих узников Биркенау о неразумности присоединения к восстанию "зондеркоммандо", если таковое случится. В то же время четырех евреек - работниц фабрики "Унион", с риском для жизни добывших и доставивших в крематории порох для гранат и принявших, когда это раскрылось, героическую смерть на виселице, - Баум причисляет к "своей" организации, упомянув "зондеркоммандо" лишь мельком и сквозь зубы.
Исчерпывающим выражением уверенности в том, что немцы позаботятся, чтобы ни один еврей не вышел из концлагеря живым, а оставшиеся в живых поляки не расскажут правду о погибших, является следующий пассаж из Залмана Левенталя: "История Аушвица-Биркенау как рабочего лагеря в целом и как лагеря уничтожения миллионов людей в особенности будет, полагаю, представлена миру недостаточно хорошо. Часть сообщений поступит от гражданских лиц. Между прочим, я думаю, что мир и сегодня уже кое-что об этом знает. А остальное расскажут, вероятно, те поляки, что по воле случая останутся в живых, или же представители лагерной элиты, которые занимают лучшие места и самые ответственные должности, или же, в концов концов, и те, чья ответственность не была столь большой…".
Давая евреям обещания, которые они и не собирались выполнять, поляки добивались и поначалу добились только одного - максимальной отсрочки восстания.
Тем не менее однажды оба центра сумели договориться, при этом поляки потребовали большие деньги за помощь восстанию.
Согласовали и общий срок выступления - одна из пятниц в середине июня 1944 года: скорее всего, 16 июня. Судя по всему, переговорщиками - через курьеров - были Циранкевич и Бургер с польской стороны, и капо Яков Каминский - с еврейской. Однако, перенеся этот срок в последнюю минуту и в одностороннем порядке, польская сторона не только сбила боевой настрой еврейской стороны, но и во многом деконспирировала ее, что не могло не иметь последствий и, возможно, стоило жизни руководителю еврейского штаба - капо Каминскому. В начале августа его застрелил лично Моль.