Я схватил ведро, сам побежал к току. Пришлось показать сторожу пистолет. Возвращаясь к подводе с зерном, я услышал сказанное мне вдогонку: "Вот пальнуть бы солью – помнил бы одним местом!" Дед, оказывается, тоже не собирался сдавать своих позиций на Дону.
…Я из последних сил бегу к окраине станицы, там кружил, а потом пошел на посадку самолет У-2. Я все же успел. Летчик уже собирался взлетать. Ему на Сальск. Доставил сюда запасные части для истребителя, который стоял под навесом сарая. Задняя кабина свободная, и он посадил меня.
– Поглядывай хорошенько назад, "мессера" нам житья не дают. Заметишь – стучи по плечу. Будем плюхаться и разбегаться в разные стороны. Понял?
– Понял…
В Кагальницкую я добрался лишь к вечеру второго дня. Со старта ко мне быстро шагал майор Холобаев. Хотел доложить ему о прибытии – но он не стал и слушать. Обнял и, не отпуская, долго хлопал меня по спине, а потом сказал: "Будешь командовать третьей эскадрильей"…
– А что с Мосьпановым? – встревожился я. – Он был моим командиром эскадрильи.
– Вчера похоронили… Над аэродромом его сбили "мессеры"…
После ужина у копны душистого сена расположились летчики и техники. Я рассказывал о своих приключениях. На почтительном от меня удалении примостились незнакомые сержанты – это прибывшие только вчера из Уральска выпускники авиационного училища. Среди них был Иван Остапенко, Георгий Бондаренко, Виктор Корсунский, Василий Баженов, Иван Дудник, Григорий Снопко… Они тоже дружно смеялись со всеми, когда я рассказывал о своем пребывании в курятнике и уговаривал глупых птиц: "Курочки, тише, тише…"
Ближе всех ко мне лежал младший лейтенант Михаил Талыков. Он тоже не так давно прибыл в полк. Пришлось мне как-то его отчитывать за безрассудство и своеволие и полете. Тогда он был у меня ведомым, а теперь назначен моим заместителем. Война быстро выдвигала людей, она же была к ним и беспощадна…
Я лежал на сене, откинувшись навзничь. С неба мне весело подмигивала Полярная звезда…
Завтра снова боевое задание. "Ни шагу назад!".
Безрассудный ведомый
Ведущий на фронте ценится на вес золота. Он летит на головном самолете. Это самый опытный в группе летчик. Если в полку есть ведущие, то часть боеспособна. Ведущему можно было "нацеплять на хвост" сколько угодно молодых не обстрелянных летчиков. А молодые у нас были не только не обстрелянными, но и недоученными, потому что выпускались по ускоренной программе военного времени. Поначалу этих ребят приходилось откармливать после полуголодной тыловой нормы. Потом мы проверяли их технику пилотирования, давали тренировочные полеты и только после этого пускали с ведущим для боевого крещения.
Ведущий – вожак в полете и лучший советчик молодому летчику на земле. Он может быстро собрать взлетевшие за ним самолеты; может провести группу по намеченному маршруту; может хитро обойти зенитные и истребительные заслоны противника; отыскать на переполосованной траншеями и искромсанной снарядами земле цель; тактически грамотно, сообразуясь с обстановкой, выполнить атаку. Но, прежде чем постичь все эти военные премудрости, ведущему нужно было самому поболтаться у кого-то в хвосте и выжить. Сбит ведущий – и боевое задание может сорваться.
Ведомому тоже нелегко: он летит, стараясь держаться в строю. А сосед почему-то все время дергается: то провалится, то "вспухнет" над строем, за ним нужно следить. Почти не остается времени, чтобы взглянуть на приборную доску, заметить разрывы зенитных снарядов или приближение "мессеров". Ведомый не успевает вести ориентировку и обычно не знает, где летит. Ну а если ведущего вдруг собьют, а ведомые его все неопытные летчики – что тогда? Случалось и такое. Я уже рассказывал об этом…
Но и ведомый ведомому рознь. В одном боевом вылете я очень разозлился на своего ведомого… Мы шестеркой штурмовали противника в районе Лисичанска. Под нами – голая, порыжевшая от зноя, бугристая степь. По ней, развернувшись фронтом, по-черепашьи ползут немецкие танки, ведущие огонь. Один из них дымит, кружит на месте. Позади танков залегли редкие цепочки немецких солдат. Значит, наши с переднего края прижали их огнем. В самый раз подоспела наша шестерка! Мы перестроились цепочкой и один за другим, с разворотом пошли вниз, открыв огонь. Заходили вдоль фронта немецких танков. У самой земли открыли выливные приборы. Под штурмовиками огненный дождь: горит фосфор. Все внизу скрылось за клубами белого дыма. Снова набираем высоту. В бледном, словно слинявшем от жары, небе около наших самолетов непрерывно появляются и медленно тают дымные хлопья: бьют зенитки. Но нам сейчас не до них. Стали в круг – началась штурмовка. Одна атака, вторая… Мы ходили в кругу, а в это же время невдалеке десятка полтора немецких "Юнкерсов-87" – "лапотников" [15] с торчащими из-под фюзеляжа колесами – тоже устроили карусель. Поблескивая на солнце стеклами фонарей, они поочередно сваливались на крыло и почти отвесно пикировали на железнодорожную станцию Яма, ныряя в черный дым. Над "юнкерсами" разгуливали парочки "мессеров" и сверху высматривали добычу. А добыча для них – это наши штурмовики, прилетевшие без прикрытия.
После нескольких атак, когда боекомплекты к пушкам и пулеметам были уже на исходе, я заметил, как в нашу сторону направились четыре вражеских истребителя. Не иначе как по рации их наводили. Я подал команду уходить от цели, отвернул к линии фронта, вслед за мной потянулись ведомые. И вдруг один из них, к моему изумлению, отделился от нас и снова начал пикировать. Какое безрассудство! Пришлось нам всем кружиться у линии фронта, на виду у немцев ждать отбившегося одиночку – верную жертву истребителей. К счастью, все обошлось: не замеченный истребителями штурмовик пристроился к нам, и мы взяли курс на аэродром.
После посадки я с глазу на глаз отчитывал за своеволие младшего лейтенанта Михаила Талыкова. Он хоть и был кадровым военным летчиком (успел перед войной закончить авиационное училище), но до лета сорок второго года еще не воевал. Передо мной стоял, насупившись, недовольно поджав губы, двадцатилетний паренек: ниже среднего роста, скуластый, с крупным упрямым подбородком, и смотрел на носки своих хромовых сапог.
– Ты слышал мою команду уходить от цели? – спросил я его строго и, конечно, приготовился выслушать всякие оправдания. А оправдания в подобных случаях такие: приемник, мол, оказался неточно настроенным на волну, а как все повернули от цели – вовремя не заметил. Но ответ Талыкова был настолько неожиданным, что я опешил.
– Слышал… – небрежно ответил он и коротко взглянул на меня исподлобья серыми глазами.
– А если слышал, так почему же сразу не пристроился?!
– Так ведь пушки и пулеметы у меня еще стреляли! – произнес он скороговоркой, убежденный в своей правоте. Из ответа выходило, что я был не прав, потому как преждевременно ушел от цели, не дав ему полностью расстрелять боекомплект. А то, что на случай воздушного боя с истребителями при возвращении с задания положено было оставлять часть патронов для пушек и пулеметов, – для него не закон!
Возбуждение после боевого вылета еще не улеглось. И тогда, еле сдерживаясь, я крикнул ему:
– Идите!
Он козырнул, круто повернулся, придерживая рукой планшет с картой, и пошел, твердо ступая с каблука.
Я долго смотрел ему вслед. Запомнились хромовые сапоги с собранными в гармошку голенищами. Он шел по жухлой траве, сбивая с нее пыль. Глядя вслед Талыкову, я успокаивал себя: "Ничего, остепенится парень, когда ему зенитки и "мессеры" перышки обобьют. Кто из нас на первых порах не хорохорился?"
Мне невольно пришел на память свой первый боевой вылет с ведущим младшим лейтенантом Иваном Бобровым. Я тогда тоже отчудил, да еще дважды в одном вылете. Сразу же после взлета, когда группа проходила над аэродромом, я пристроился к ведущему так близко, что, взглянув на меня, он, наверное, и дышать перестал. В таком плотном строю мне приходилось перед войной летать на спортивном самолете УТ-1 во время воздушного парада. На фронте я узнал, что такой сомкнутый строй – всего лишь красивость, он лишает маневра и для войны совершенно не пригоден. И все же я прижался к Боброву. А для чего? Чтобы оставшиеся на земле подумали: "А тот, что справа, не лыком шит!" Да и потом, во время штурмовки автоколонны, я сделал лишнюю атаку, чтобы показать свою храбрость перед ведущим…
Мой разговор с Талыковым произошел в начале июня сорок второго года, за несколько дней до событий, которые были так неожиданны для всех нас. Мы видели начало успешного наступления наших войск южнее Харькова, но потом эта группировка оказалась окруженной, и лавина фашистских танков и автомашин хлынула по Донбассу на восток. Нам пришлось часто менять полевые аэродромы: Погорелое, Шахты, Кагальницкая… Через пять дней мы уже оказались за Доном, южнее Ростова. Видеться с Талыковым в те дни почти не приходилось: он уже успел стать ведущим и со мной вместе не летал.
Как-то на аэродроме в Шахтах за ужином Талыков вошел в столовую вместе с несколькими летчиками-сержантами. В их числе были новички, только что прибывшие в полк: Григорий Княжев, Николай Письмиченко, Виктор Оленин. Кажется, в этот день Талыков водил их в первый бой, стал их "крестным отцом". Движения Талыкова, как всегда, были порывисты. Он сдернул с головы надвинутую на брови пилотку, с размаху опустился на скамью. Со стороны можно было подумать, что он на кого-то зол. Усталость тенями легла под его глазами. В тот день он трижды слетал на штурмовку войск, пытавшихся форсировать Северский Донец в районе Белой Калитвы. Талыков ел молча и быстро, а когда водка ударила ему в голову всеми сорока градусами, он оживленно заговорил с соседями по столу. Ребром ладони бил по краю стола – доказывал что-то молодым ведомым… И в общежитии после ужина шумел:
– Чем больше заходов на цель, тем больше у фрицев танков и машин убавляется! – убеждал он кого-то в бесспорной истине.
"Носится со своей "теорией", как в прошлый раз, когда оправдывался после полета к Лисичанску", – подумал я. И все же мне было отрадно видеть Талыкова таким ершистым и задиристым. Он успел за это время побывать в разных переделках, ему уже досталось и "по перышкам", но он не обмяк, не "слинял", как говорили у нас, не потерял уверенности в своих силах и воевал очень зло. Частенько Талыков прилетал с "сухими" снарядными ящиками, расстреливая боекомплект до единого патрона. Темперамент бил из него ключом, но мне казалось, что горячность погубит его раньше, чем случай…
К Кагальницкой уже подходили передовые части противника, и 29 июля 1942 года мы спешно перелетели на полевой аэродром в Сальских степях. Прямоугольник летного поля со всех сторон был окаймлен зеленым забором лесозащитных насаждений, но тень не спасала от жары. С неба нещадно палило солнце, и горячий воздух был неподвижен. Легкие комбинезоны, надетые поверх трусов, липли к телу. Прохлада держалась лишь в единственной землянке, где разместилась оперативная группа штаба полка. Но там тоже было невозможно высидеть: с потолка то в одном, то в другом месте струилась сухая земля и попадала за воротник – это в перекрытии орудовали многочисленные мыши. Майор Гудименко часто переставлял свой складной столик с одного места на другое и зло дул на разложенную карту, куда с потолка с шуршанием стекал песок.
Техники раздобыли для нас железную бочку с рваными краями, и наполнили ее водой. После возвращения с боевого задания летчики, сбросив комбинезоны, поочередно погружались в эту подогретую солнцем "купель", а потом, еще не обсохшие, спешили на доклад – такой порядок установил командир полка Холобаев.
Когда кончилась питьевая вода, мы утоляли жажду теплыми полосатыми арбузами, которые научились разбивать ребром ладони. Техники натаскали их с заброшенных бахчей…
С этого аэродрома мы летали не на запад, а на север – за Манычский канал – бить колонны противника. Их мы уже видели восточнее нашего аэродрома, и куда нам дальше перебазироваться – было неизвестно. Связи со штабом 4-й воздушной армии не имелось.
…Получили боевую задачу: штурмовать колонну войск противника, которая движется по дороге от Орловки на Несмеяновку, это между Доном и Манычским каналом. К этому моменту в полку осталось всего шесть штурмовиков. Прикрывать нас от "мессеров" будут два истребителя из полка Ибрагима Дзаусова. У него ребята – настоящие орлы, в числе их и Александр Покрышкин [16] .
Взлетели. Я впереди со своим ведомым – Кудиновым, справа – пара Михаила Талыкова с ведомым, слева – пара Василия Шамшурина. Сразу же набираем высоту – так легче будет издали обнаружить колонну. За Манычским каналом мы заметили похожую на дымовую завесу полосу пыли. Вдоль речушки Сал проходила дорога из Семикаракорской на Несмеяновку. Я хорошо запомнил эти места: не в первый раз приходилось туда летать: пять дней назад я был именно там сбит истребителями и потом пробирался с солдатами из батальона Мисарова…
Мы подлетаем ближе к дороге и с высоты 600 метров уже хорошо различаем танки, автомашины, бронетранспортеры. Головные машины останавливаются, из них начинают выскакивать в придорожные канавы солдаты. А по нам уже лупят зенитки… Делаю доворот, чтобы зайти вдоль колонны, с ее головы. Один за другим мы пикируем, сбрасывая серии бомб. Выходим из пикирования, делаем левый разворот и, растягиваясь в цепочку, идем по дуге, чтобы построиться в круг для штурмовки. Там, где колонна, видим разрывы наших бомб. Теперь заходим поперек колонны: сбоку лучше бить машины. Опускаю нос штурмовика, ловлю в перекрестье грузовик, целюсь ему в бок. Фыркнули "эрэсы", взорвались рядом с ним. Даю длинную очередь из четырех стволов – грузовик вспыхнул. Хорошо на душе! Низко проношусь и снова набираю высоту для повторной атаки. Приближаюсь к заднему самолету, чтобы замкнуть круг, посмотрел вверх. А там уже шесть истребителей: два "яка" и четыре "мессершмитта". Сейчас вверху начнется свалка. Нашим "ястребкам" [17] достанется, да и мы здесь, внизу, должны быть начеку. Лечу по кругу, глядь – впереди меня уже "мессер"!!! Он нахально влезает в наш круг и нацеливается на впереди идущий штурмовик. Торопя отсечь его огнем, я нажал на гашетки – перед истребителем сверкнули трассы. Он резко взмыл, но, перескочив через штурмовик, вдруг начал пикировать на следующий самолет – Шамшурина. "Маневрируй!" – крикнул я ему по радио, а тот почему-то летит и не шелохнется – не слышит. Немец быстро сближается с Шамшуриным – сейчас собьет! Я крутнул свой штурмовик внутрь круга и, не успев даже как следует прицелиться, нажал на обе гашетки. Мои трассы, сверкнув позади штурмовика, почти одновременно пересеклись с дымным пучком "эрликонов". Под фюзеляжем "мессера" блеснул огонь, он завалился в крен и, оставляя за собой полосу дыма, круто пошел к земле. Впервые мне довелось стрелять по истребителю – и сразу такая удача. А Шамшурин летит себе, вот уже переходит в атаку. Сейчас последний заход на штурмовку – и домой!
Пикирую на колонну и краем глаза замечаю тянущиеся ко мне с земли дымные шнуры. Это ведет огонь малокалиберная зенитная установка. Довернуть бы на нее, дать туда пару очередей, но не успеваю: слишком поздно заметил. Зенитка уплывает под крыло. Может, задний кто-нибудь ее подавит, если увидит? Я прицелился по бронеавтомобилю и, задержав дыхание, собрался нажать на гашетку, и вдруг – звенящий удар по мотору. Он сразу заглох, и вместе с тем будто остановилось и сердце. Прыгать? Высота мала, да и самолет над вражеской колонной. Остается одно – планировать через дорогу и садиться по ту сторону. А там будь что будет…
Перетянул через колонну, земля уже близко. "Выпускать шасси?" – мелькнула мысль. Это большой риск, но так я спасся под Нырковом, прокатившись на колесах до первой траншеи противника. Может быть, и теперь повезет? Не попалась бы только канава, а то перевернусь. Тогда уж из кабины не выбраться. Вытащат меня немцы, как птичку из клетки, если останусь жив. Зато если сяду благополучно, то укачу подальше от этой колонны…
Все это пронеслось в голове мгновенно, рычаг выпуска шасси – от себя, колеса вышли. Самолет уже запрыгал по кочкам. Я уперся одной рукой в приборную доску, чтобы при толчке не стукнуться головой и не потерять сознания… Пробег закончился благополучно. Выскочил из кабины – ведомые с оглушительным ревом проносятся надо мной, курс – на аэродром. Они, конечно, слышали мою последнюю команду: "Кончаем работу". "Неужели они меня так и не заметили? – не без горечи подумал я о них. Но тут же другая мысль: – А если и заметили, чем они мне помогут?"
Озираюсь. Я всего в километре от колонны. Вижу результаты нашей "работы": с десяток машин и танков кострами пылают на дороге. Не зря слетали… Мой самолет на виду у противника, стоит в степи, как на блюдечке. Ко мне бегут от дороги немецкие солдаты. Надо и мне бежать. Но куда? Кругом голая степь, ни кустика, ни бугорка, ни балочки. Хуже всего, если ранят: потом подберут и будут на спине вырезать пятиконечные звезды. Нет, лучше уж застрелиться из пистолета в самый последний момент… А пока успеть бы поджечь самолет, чтобы и он им не достался.
Слышу трескотню автоматов. Сбросил с себя парашют, швырнул его под мотор – туда, где бензиновый кран, дернул за красное вытяжное кольцо. Распахнулся тугой, перетянутый резинками ранец, вспучилась слежавшаяся кипа белого шелка. Кран, как всегда, законтрен стальной шпилькой. Пытаюсь ее сорвать, царапаю до крови руки. Кран не поворачивается, бью кулаком. Наконец хлестнула струя бензина. Теперь остается только чиркнуть спичкой. Хлопнул себя по одному карману, по другому – нет спичек! Да я же отдал их Талыкову перед вылетом, когда тот второпях закуривал! Вспомнил о ракетнице. Она всегда в кабине и заряжена. Быстро вскочил на центроплан, выхватил ее, спрыгнул вниз. Вытянул руку с ракетницей и, отвернув лицо, чтобы не обожгло при вспышке, выстрелил в упор. Пыхнуло, отскочил подальше, упал ничком на землю. Теперь все!
Вытащил из кобуры пистолет и услышал гул каких-то самолетов. Посмотрел (уже безразлично) в сторону дороги – цепь фашистских солдат ближе, но после короткой перебежки они вдруг, как по команде, залегли. Тут же донесся треск очередей, и там, у дороги, низко вышли из пикирования два истребителя. Так это же наши "яки"! Я не один! Вот они круто пошли вверх боевым разворотом, снова заходят для атаки на фашистских солдат. Выручить хотят ребята. Значит, и мне нечего лежать, все же стоит бежать куда-нибудь подальше от этого места.
Только было решился бежать – заметил мчавшийся от дороги немецкий бронеавтомобиль. А там еще что за штурмовик летит на бреющем в мою сторону от колонны? Я встал во весь рост. Хотелось, чтобы летчик увидел меня. Помашу ему на прощанье… Высота у него метров десять, он все ближе, уже различаю через открытую форточку шлем, очки на лбу, лицо повернуто в мою сторону… Я поднял руки, замахал – и тут увидел на фюзеляже большую белую цифру "9". Так это же Талыков! Он, как обычно, уходит от цели последним. Злой летчик, горячая голова… Я помахал руками, и он легонько качнул самолет с крыла на крыло. Увидел! А может, мне только показалось, что качнул?