Комсорг Нина Алексеева, самая застенчивая из всех, обладала чудесным лирическим сопрано и так проникновенно пела "В землянке", что, на наш взгляд, Клавдии Шульженко, которую нам довелось слушать в станице Тимашевской, трудно было тягаться с нашей полковой певицей. А чего стоили серые глаза Ксении Емельяновой!.. Однако я не собирался мешать Мише Талыкову мечтать о них. Ведь он рядом со мной на охапке сена лежит и ворочается с боку на бок… "Где теперь наши?"
На горизонте, в той стороне, куда нам скоро снова перелетать на новую точку с механиками в фюзеляжах, заалела полоска неба. Послышалось ровное дыхание Миши. Вслед за ним и я провалился в сон.
На следующий день Холобаев сказал:
– Задачу полку не отменили. Противник переправляет танки и продвигается на Майкоп и Туапсе. Командование требует, чтобы мост был разбит! – и припечатал крепко сжатым кулаком по столу. А сжат кулак был так, что даже кожа на суставах побелела. Пуская вместе со словами махорочный дым, заключил: – В общем, мост на нашей совести… Если и на этот раз не разобьете, придется вам же снова лететь… Сейчас выделят усиленное истребительное прикрытие – двенадцать штук полетит, один контролер с фотоаппаратом, чтобы результаты точно зафиксировать. Пока заправляются, идите готовьтесь, думайте…
Мы с Талыковым ушли под наше дерево. Миша сел на землю, поставил локти на высоко поднятые колени, подпер кулаками скулы, уставился на лежавший между ног планшет. У меня тоже было муторно на душе. "Мост на нашей совести…" Что это: упрек за вчерашний вылет? "Придется ведь снова вам лететь…" А будет ли кому снова лететь?
– Ну как пойдем? – спрашиваю Талыкова, имея в виду маршрут полета.
– Как бы ни идти, лишь бы мост разбить. – Он резко повернул голову, глянул мне в глаза: – Если и на этот раз бомбы мимо, развернусь и врежусь самолетом…
Меня будто в грудь толкнуло. Я поверил его искренности – у Талыкова хватит решимости, это он уже доказал 29 июля там, у Несмеяновки… Что ему ответить? Если отговаривать – то, чего доброго, заартачится и еще больше утвердится в своем решении. Да и как буду выглядеть перед Талыковым я? Ведомый готов на все, а ведущий дрожит за свою шкуру? Я сделал вид, что ничего не слышал, и крепко задумался. "Погибнуть мы еще успеем… Как перехитрить противника, чтобы он нас не заметил издалека, как вчера? Азбучная истина тактики гласит: старайся не повторять того, что однажды сделал… А если зайти на мост с другого направления?" И тут меня будто осенило: как раз и получится, что мы будем подходить со стороны солнца! Если идти с пологим снижением и точно в створе между солнцем и целью, мы окажемся в слепящих лучах солнца – это помешает зенитчикам заблаговременно нас обнаружить. Вот только солнце слишком высоко уж поднялось… Ну и что? Мы высоту наберем побольше, снижение начнем издалека на минимальных оборотах, тогда и звук моторов нас тоже не выдаст… И еще пришла мысль: "Мы ведь вчера не давили огонь зениток, потому что перед атакой не успели набрать достаточной высоты. Теперь же другое дело!"
– Я полечу впереди и буду обстреливать дальний от нас берег, а ты оттянешься назад и пали по ближнему. Подавим огонь зениток, а бомбами в это время будем целить по мосту, – сказал я.
Талыков внес и свое предложение:
– И бомбы сбросим не по инструкции, а метров с двухсот, а то и пониже… Ну тряхнет взрывной волной, пусть и дырки от своих осколков будут. Зато точнее попадем…
И вот мы в воздухе. Позади, словно конвой, – четверка истребителей; много выше ее вторая четверка плывет по небу. Это наши защитники. Остальные "ястребки" вырвались вперед, скрывшись в лучах солнца. Их задача – расчистить воздух от вражеских истребителей или сковать их боем до нашего подхода. Армавир мы обошли стороной, сделав изрядный крюк в сторону станицы Курганной. В этих местах тоже горели посевы, и по всем проселкам ползли немецкие танки. Вот уже куда прорвались со вчерашнего вечера! Высоту мы начали набирать далеко от Прочноокопской, и, когда закончили разворот и взяли курс на цель, солнце оказалось строго за хвостом самолета. Снижаться было еще рано, а тут впереди что-то блеснуло на солнце. Навстречу пронеслась "рама" – двухфюзеляжный разведчик "Фокке-Вульф-189". Я взглянул на своих истребителей – думал, устроят погоню. Нет, не стали трогать эту "каракатицу". Молодцы ребята, удержались от соблазна увеличить боевой счет да еще и полторы тысячи рублей премии получить. Они твердо знают свое дело – охранять нас – и летят, соблюдая полное радиомолчание, никто словечком не перекинулся!
Показался мост – медленно наплывает на нас. На обоих берегах – скопище войск. Мы планируем на малых оборотах, направив носы штурмовиков на цель. Медленно теряется высота. А зенитки молчат. Хорошо… Ну пора начинать! Я выпустил "эрэсы" по дальнему берегу, заработали пушки, затрещали пулеметы, а мост уже в прицеле. Палец ложится на кнопку сбрасывания бомб. Высота – четыреста… По привычке чуть было не нажал. "Бомбить ниже!" Секунда, еще одна, еще… Хватит! Вдавил пальцем кнопку и мгновенно ощутил сильный удар снизу. Показалось, что не на парашюте сижу, а на голой доске и по ней снизу кто-то ударил кувалдой. Самолет на большой скорости низко несется прямо на крутой берег. Делаю "горку" – под мелко вздрагивающими консолями крыльев мелькают танки, автомашины. В их гуще – дорожка багровых вспышек: это, конечно, Талыков при выходе из пикирования добавил туда огонька. В шлемофонах потрескивает, и тут же звучит знакомый сиплый голос истребителя:
– Молодцы, "горбатые" [19] , попали в цель!
– Вас понял… понял… – ответил я, не торопясь и вроде бы вяло, а сам чуть не сорвался на радостный крик.
Сзади меня "девятка" плавно ложится то в правый, то в левый крен, грациозно выполняя "змейку". Я ценю это и понимаю, как сейчас хорошо на душе у Талыкова. Ровно поет мотор… Скорее бы аэродром Новоселицкое!
Кавказ
Из Новоселицкого мы перелетели на полевой аэродром Курская и оказались восточнее Минеральных Вод. Полк по-прежнему действовал лишь двумя самолетами: "восьмерка" и "девятка" оказались на редкость живучими. После бомбежки Прочноокопской переправы мы с Мишей сделали вдвоем десять боевых вылетов.
Было 8 августа 1942 года. Стояла такая жарища, какой в то знойное лето еще не бывало. До брони штурмовика не дотронуться – она словно раскаленная сковородка. Пока рулишь на старт, вода в системе охлаждения закипает, и мотор "самоварит" и "коптит". При взлете с бомбовой нагрузкой штурмовики еле отрывались на самой границе летного поля.
Мы летали в легких комбинезонах, надетых поверх трусов: но и в таком одеянии даже при открытых форточках в полете чувствовали себя не лучше, чем в танке. Возвратившись с задания, рулили на стоянку к лесопосадке. Холобаев уже поджидал нас там, у водозаправщика, держа в руках шланг.
– А ну-ка, хлопцы, раздевайтесь! Быстро!
Мы сбрасывали комбинезоны, и командир, целясь в нас струей, приговаривал:
– Подставляйте-ка головы! Спины! Животы!..
Упругая струя приятно хлестала по телу, снимая усталость и напряжение. Мы фыркали, смеялись и в эти минуты забывали о том, что пришлось пережить в полете. Потом мы докладывали о выполнении задачи. "Канцелярия" нашего штаба размещалась тут же, в лесопосадке, недалеко от водозаправщика. Заместитель начальника штаба майор Гудименко со своей картой и бумагами расположился на ящиках от снарядов. Эти ящики ему заменяли и стол и стулья. Доложишь ему, что за этот вылет подожгли или повредили, сколько фрицев уничтожили, и потом он задает неизменный вопрос:
– Что видели?
И тут уж от Василия Тарасовича скоро не отделаешься. Все наши разведывательные данные он отмечал на карте, сопоставлял с тем, что докладывали ему после предыдущего полета, записывал в журнал боевых действий. А пока Гудименко занимается этим вопросом, на наши самолеты снова подвешивают бомбы и "эрэсы", укладывают в ящики ленты со снарядами и патронами к пушкам и пулеметам. Управляются быстро – на каждый самолет приходится по четыре механика. Потом командир снова поставит нам боевую задачу. А мы уже сделали два вылета и чертовски устали. Хочется полежать в тени под крылом самолета, отвлечься от всего.
– Что видели на дороге? – подчеркнуто вежливо и официально спрашивает Гудименко.
– Танки, автомашины, артиллерию… – безразлично отвечаю я ему. – Такая махина там прет…
А он все свое: "Что видели?", хотя знает об этом из предыдущего доклада.
– Где голова колонны?
– Подходит к Минеральным Водам…
– Покажите, пожалуйста, поточнее, – протягивает остро очиненный синий карандаш, которым на картах положено обозначать противника. Я нажал карандашом на то место, где мы с Талыковым видели головные части противника, – проткнул карту. Гудименко недовольно поморщился, отобрал карандаш. Подкладывает под карту папку, сам наносит условный знак – синюю стрелу.
– А где хвост колонны?
Он еще спрашивает, где хвост! Ведь почти от самого Дона нам не приходилось видеть конца колоннам противника – непрерывным потоком двигалась танковая армия Клейста. Вопрос о хвосте колонны уже начинает злить.
– Дорога курится до самого горизонта… – с напускным безразличием отвечаю я, чтобы скрыть свое раздражение и как-то досадить Гудименке.
– Сколько видели танков? – невозмутимо продолжает он, склонившись над картой и что-то записывая.
– Трудно сказать. Не считал… – я отворачиваюсь и начинаю крутить цигарку.
– Много, очень много! – вставляет запальчиво Талыков, забыв, что такие слова, как "много" или "мало", для Василия Тарасовича пустой звук. Ему нужны цифры, пусть не очень точные, но близкие к истине. Он должен составлять донесение в вышестоящий штаб.
– Давайте, пожалуйста, вместе прикидку сделаем, – уже просящим тоном говорит Гудименко, замечая наше нетерпение. И от того, как он это произносит, его становится жаль. Ведь нашему Тарасовичу и ночью еще сидеть у коптящей снарядной гильзы, составлять итоговое донесение. Потом он будет его кодировать и долго "ворковать" в телефонную трубку, с трудом добившись связи со штабом дивизии. Если его там неправильно раскодируют, то уточнять будут до самого утра. А мы в это время с Талыковым будем отсыпаться…
Замечаем низко идущий У-2. Самолет приземлился с ходу, подрулил к лесопосадке. Из кабины вылез наш командир дивизии Гетьман. Мы обрадовались ему: давно не видели. Он тоже улыбается.
– Вон какие черные! Ну как воюете? Устали?
От этих слов да от пожатия руки стало хорошо на душе и в усталости признаваться не хотелось.
– Да нет…
А у Гетьмана уже сошла улыбка, сдвинулись на переносице выгоревшие брови. Он дает указания Холобаеву:
– Немедленно грузитесь на машину и направляйтесь в Ачалуки. Надо спешить, чтобы успеть проскочить вот по этой дороге… – он показал на карте путь. Посмотрел на наши самолеты – они уже с подвешенными бомбами и "эрэсами". – А вы уж слетайте еще разок на колонну. Сюда не возвращайтесь, посадка в Ачалуках. Следите за ракетами: площадку трудно отыскать с воздуха, вас будут ждать.
…Взлетели, набрали высоту, чтобы издали увидеть вражескую колонну. Курс на Пятигорск. Все ближе и ближе к нам шапки Бештау и Машука. Из темных они постепенно превращаются в зеленые. А что это там, вдали? Колонна? Точно, она. Неужели наши отходят к Пятигорску? На всякий случай проверим. Посмотрел через форточку на идущего рядом Талыкова. Он заметил поворот моей головы, качнул с крыла на крыло. Значит, тоже видит колонну. "Не может быть, чтобы противник уже так далеко продвинулся!" Машук подплывает под левое крыло… И вдруг по нам стеганула зенитка. Тряхнуло самолет, вокруг появилось множество черных дымков. Противник! Ноги двинули педаль, Машук поплыл в сторону… "Что это я? Крен убрать! Цель впереди!" Взглянул вправо на "девятку" – она идет, чуть оттянувшись назад, как и положено перед атакой. Хорошо иметь ведомого, который не дрогнул в такой момент и не тащится у тебя за хвостом мертвым грузом. С ним забываешь, что нас только двое, а внизу колонна без конца и края…
Бьют вслед зенитки, на дороге горят машины, мечутся вражеские солдаты. Теперь курс на Ачалуки. Я взглянул на Талыкова, а тот круто отвернул в сторону, снова пикирует: заметил еще целую машину, как тогда, под Лисичанском. Пришлось его подождать…
Несемся на бреющем. Позади осталась станица Прохладная. Скоро должны быть Ачалуки, где нас ждут друзья… Одна за другой взвиваются красные ракеты. Становимся в круг, а там, где лежат белые полотнища, уже полыхает огонь. Переусердствовал дежурный по полетам: от ракет загорелась пересохшая трава. Но не ждать же нам, пока выгорит полоса: горючего мало. "Восьмерка", а вслед за ней и "девятка", сбивая винтами пламя, мягко катятся по земле.
Вечером полк выстроился в две шеренги. На левом фланге Дремлюк со знаменем. Перед строем, лицом ко всем, – мы с Талыковым. Он в вылинявшей, почти белой гимнастерке, которую уже успела простирнуть в арыке его сероглазая Ксения. Пилотка сдвинута на правую бровь, на бронзовой шее – белый подворотничок…
Командир полка сам читает приказ, в котором говорится о действиях пары штурмовиков при налете на Прочноокопский мост. Нам с Талыковым объявляется благодарность. Дружно отвечаем:
– Служу трудовому народу!
В Ачалуках командир полка решил отметить окончание второго "тура" торжественным ужином. Кроме каши, которая "шептала" в большом котле, должно быть еще и вино. Небольшой бочонок, неведомо кем и где раздобытый по такому случаю, дожидался своего часа около дверей сакли.
Перед ужином к нам на У-2 наведался начальник политотдела дивизии.
– Что в бочонке? – спросил он, ткнув его каблуком хромового сапога.
– Вино.
– Значит, так осмыслили приказ 227? Решили победу отпраздновать? – Не дожидаясь ответа, он вытащил дамский кольт-браунинг, висевший у него на крутом бедре, пальнул в бочонок и улетел.
Так наш бочонок без суда и следствия угодил под расстрел. Но не все из него вытекло – прицел был взят высоковато. Смекалистые ребята принялись из лужиц черпать красную влагу ложками, собранное фильтровали через бинт. Так что на небольшую компанию этого должно было хватить.
Константин Холобаев уселся по-татарски на полу сакли, усадил вокруг летчиков. Консервная банка с вином пошла по кругу. Не успела она снова вернуться к командиру, как в дверях в комбинезоне, в летном шлеме появился… сержант Леня Букреев! Почти две недели прошло с тех пор, как он полетел на Дон бить переправу и не вернулся в Кагальницкую. Его считали погибшим, а он подоспел на торжественный ужин!
На следующий день мы с Талыковым перегнали "восьмерку" и "девятку" на другой аэродром и передали братскому 103-му полку.
Комиссар построил наш полк.
– Нас отводят на переформирование. Соберемся с силами, а потом – вперед, только на запад!
У самого синего моря
В ауле Ачалуки нам нельзя было засиживаться дольше одного дня, хотя мы все очень нуждались в отдыхе. Соединения 1-й танковой армии Клейста подходили к Нальчику, станице Прохладной и Моздоку, пытаясь прижать к горам группировку наших войск. Противник теснил ослабленную 37-ю армию генерала М.П. Козлова к лесистым предгорьям Кавказского хребта. Справа от нее 9-я армия генерала К.А. Коротеева спешила поглубже зарыться в землю на берегу бурного Терека, чтобы с севера прикрыть подступы к Военно-Грузинской дороге и к Грозному.
Двенадцатого августа 1942 года мы двинулись на восток по пыльной долине Алхан-Чурт, зажатой с обеих сторон Терским и Сунженским хребтами. В тыл отходили вереницы солдат с почерневшими бинтами, а навстречу, к передовой, шагали колонны пехоты с винтовками и автоматами. Встречались также подразделения солдат, которые по двое несли на плечах длинные тонкоствольные ружья, это шли истребители танков.
В оросительных каналах вместо воды чернела грозненская нефть. Это был новый вид противотанковых препятствий: в нужный момент каналы заполыхают огнем…
Кое-кто из нас примостился в кузовах растрепанных, громыхавших на ухабах грузовиков, но большинству пришлось продолжать пеший путь, начавшийся от Ростова. Ехали и шли молча – одолевали невеселые мысли. После зимних поражений гитлеровских войск под Москвой, Тихвином и Ростовом многие думали, что наступил наконец перелом в войне: ведь гитлеровцы потеряли тогда около тридцати дивизий и были отброшены на некоторых участках фронта на 400 километров. "Теперь – только на запад!" – думали мы. Но события неожиданно развернулись иначе: фашистским войскам удалось полностью овладеть Крымом, прорваться к Сталинграду и выйти к предгорьям Кавказа. А второго фронта в Европе все еще не было…
Меня война занесла в знакомые места. Я вспомнил санаторий Буюр-Нус, откуда заспешил в Николаев, чтобы не опоздать на фронт. А сейчас в Крыму немцы, и, кажется, на всех хватит этой затянувшейся войны. Враг рвется к Нальчику – городу моей крылатой юности, где в 1934 году я начал работать летчиком-инструктором в аэроклубе. В Дербенте, куда мы теперь направлялись, мне побывать еще не довелось, но об этом древнем городе я слышал от матери в детстве. От воспоминаний щемило сердце: разве можно было предположить, что война докатится до этих мест, которые я когда-то считал краем нашей земли? Вот и увижу теперь Дербент, где полвека назад ступала нога моих покойных родителей, увижу и то самое синее море, о котором рассказывала мать…
Остановку для сбора полка сделали на окраине Гудермеса возле заброшенного сарая и скирды. От несметных полчищ комаров и мошкары звенел воздух. Наверное, поэтому мы и не сразу услышали звук моторов высоко летевшего немецкого разведчика.
– Повыше Эльбруса попер, на Баку, – заключил Талыков, взглянув на свою карту.
– А может, и на Тбилиси, – возразили ему.
Мы не знали, куда двинемся после Дербента, и кто-то высказал предположение, которое никому до этого и в голову не приходило:
– А ведь нас могут теперь через Иран в Англию послать.
– Зачем?
– Так надо ж второй фронт открывать! Они, как видно, дрейфят, а мы пообвыклись, пример им покажем…
– А и в самом деле могут послать…
– Только пообносились мы здорово, внешний вид неподходящий.
– За этим дело не станет, новое выдадут.
Мысль о посылке советских летчиков для открытия второго фронта показалась нам правдоподобной. А потом еще размечтались о том дне, когда кончится война. Понимали, конечно, что придет этот день нескоро, поэтому счет времени вели трезво.
– Сколько пятились на восток, столько же и потерянную территорию отвоевывать придется, – высказался Федя Артемов.
Но кто-то его подправил:
– Это если только до нашей границы наступать, а как до самого логова – то еще годик придется накинуть…
– А интересно: будет ли тогда парад на Красной площади?
– Спрашиваешь! Конечно, будет! И наземный и воздушный! Штурмовиков через Красную площадь на бреющем пошлют.
– На бреющем нельзя – кремлевские башни высоки!
– А мы чуточку повыше их!
– А из бомболюков будем сыпать цветы, – убежденно сказал Талыков.
После разговора о параде все почему-то приумолкли. Возможно, кто и дремал, но многие, подперев ладонями подбородки, смотрели на пунцовый, мирно тлевший в дымаре жар.