Огромное количество статей и выступлений было посвящено его памяти. Из некоторых откликов мы узнаем, что Горький был перевезен в Москву из Крыма настолько больным, что врачи за него боялись и 1 июня его положение было признано очень серьезным. Он лежал в подмосковных Горках, и к воротам его дома была приставлена вооруженная стража. Как вспоминал французский писатель Луи Арагон, который вместе со своей женой, известной писательницей Эльзой Триоле, между прочим, родной сестрой Лили Брик, приехал из Парижа по приглашению Алексея Максимовича, их, а также бывшего вместе с ними Михаила Кольцова не впустили даже в приусадебный парк. Они долго просидели перед воротами в автомобиле и видели, как оттуда выехала машина, увозившая докторов - это было утро смерти Горького. Вот что пишет об этом Арагон:
"…18 июня, перед усадьбой… Автомобиль. Водитель спорит со стражей, цепь на воротах опускается. Это доктор. Может быть, после его визита мы будем иметь право? Михаил ходит к страже и обратно к нам. Еще проходит час. Снова выезжает автомобиль. Михаилу удается приблизиться к нему. Доктор его знает, они переговариваются… Горький умер. Нам ничего не оставалось, как уехать. У Михаила были слезы на глазах. И он все время говорил, что Старик очень хотел нас видеть перед тем, как умереть… Тогда еще никто не знал, не думал, что эта смерть после долгой болезни была убийством…"
В ночь на 20 июня состоялась кремация, и вечером урна с прахом Горького торжественно замурована в Кремлевской стене. Страна в глубоком трауре.
Через некоторое время Сталин вызвал Михаила Кольцова и поручил ему написать о Горьком массовую популярную брошюру, которая и была издана трехсоттысячным тиражом под названием "Буревестник". Эту брошюру Кольцов написал очень быстро, и, когда он принес ее Хозяину, тот сразу прочел ее про себя в присутствии автора. Брошюра ему понравилась, и он тут же дал команду ее печатать. Потом, помолчав и раскурив трубку, сказал:
- Написано живо. Доходчиво. А что, товарищ Кольцов, неплохо бы в таком же духе написать о товарище Сталине.
Это было в его манере, говорить о себе в третьем лице.
- Я готов, товарищ Сталин, - ответил Кольцов.
- Ну, вот и отлично, товарищ Кольцов. Помирать я пока не собираюсь, успеем об этом поговорить.
Присутствовавший при этой беседе Ворошилов прибавил:
- Мы с вами, Михаил Ефимович, съездим на Ближнюю дачу. Кстати, там послушаете, как товарищ Сталин поет.
Как мне рассказывал брат, Сталин при этом усмехнулся и сказал:
- Если выпьем, то вместе и споем….
Рассказывая о Горьком, я упомянул его статью о своих друзьях-карикатуристах, "единосущной троице" - Кукрыниксах.
…Широкое, емкое это понятие - художник. Правда, по давней традиции, а может быть, в силу некой инерции мы привыкли обозначать этим словом прежде всего живописцев, графиков, плакатистов, но если подходить к этому понятию более широко, то можно сказать, что художник - это и писатель, и артист, и композитор, и конструктор, и хирург, и модельер, и токарь, и любой другой, талантливо владеющий своей профессией мастер, умелец, виртуоз.
…Три несколько застенчивых, но уже уверенных в себе паренька вошли в крохотную комнату, где располагалась редакция литературно-художественного и иллюстрированного журнала "Прожектор", издаваемого газетой "Правда". Они принесли несколько дружеских шаржей на известных советских писателей - Леонида Леонова, Всеволода Иванова, Федора Гладкова и еще кого-то. Шаржи были похожие и смешные. Они всем понравились. Понравились и сами ребята. Они оказались студентами ВХУТЕМАСа (Высших художественно-технических мастерских) - известного в ту пору художественного института. Один из пареньков был длинный, худощавый, с пышной шевелюрой и в пенсне с цепочкой за ухом, по фамилии Куприянов. Второй - ему по пояс, маленький, лысеющий, длинноносый - Крылов. И третий - красивый, с ниспадающим на лоб есенинским чубом - Соколов. Это и были всемирно известные впоследствии КУКРЫНИКСЫ.
По моему глубокому убеждению, каждый из Кукрыниксов в отдельности по своему таланту и способностям стал бы выдающимся живописцем, карикатуристом, мастером книжной иллюстрации, но какой-то таинственный, непостижимый "компьютер" выбрал их троих среди десятков других одаренных студентов ВХУТЕМАСа, объединил, спаял и тем создал трижды талантливую, трижды трудолюбивую, трижды изобретательную и трижды остроумную "единосущную и нераздельную троицу", оставшуюся по сей день уникальной в истории мирового изобразительного искусства. Я не знаю другого подобного органичного "сродства", творческого, нравственного, интеллектуального. Эта удивительная слитность характеров и талантов оставалась нерушимой на протяжении шестидесяти пяти лет. И все эти годы меня связывала с "троицей" на редкость искренняя, подлинная, не омраченная даже тенью какой-либо зависти или недоброжелательства мужская дружба. Давно ушли в мир иной Миша Куприянов и Порфиша Крылов. Свято хранит верность их памяти Коля Соколов (Никс). И так же нерушима наша с ним дружба. Ни возраст, ни состояние здоровья не позволяют нам общаться непосредственно, но не проходит дня, чтобы мы не обменялись по телефону настроениями, новостями, мнениями обо всех происходящих в мире событиях, не поведали откровенно друг другу свои, не всегда радующие нас домашние и семейные обстоятельства.
Как-то, к двадцатилетию их совместной работы, я написал стишок, который позволю себе привести:
Я сроду не писал стихов,
Но в данном случае готов.
Не так легко мне ладить с рифмой,
Светлову, скажем, легче с ней,
Но тем, мне кажется, ценней
Сей поэтический порыв мой.
Они - ВТРОЕМ, и с той поры
Нам дорог каждый Кукрыникс:
Степенный КУ, лукавый КРЫ,
И, как всегда, веселый НИКС
Над меткою карикатурой,
Где лютый враг взбесился аж,
Попав на острый карандаш.
Их было много, кто при встрече
С оружьем КУКРОВ пострадал.
"Иных уж нет, а те далече", -
Как кто-то некогда сказал.
И я, как все, сердечно рад
Поздравить наш триумвират.
Пускай и впредь сия триада
Без промаха пронзает гада
С тройною силой и уменьем,
С тройным упорством и гореньем.
Закончить оду я спешу
(В другой раз прозой допишу).
Друзей приветствую. Ура!
Им в двадцать первый год пора.
Глава четырнадцатая
…Одним из значительных культурных событий 30-х годов был, несомненно, выход на экран первой полнометражной советской кинокомедии "Веселые ребята". В главной женской роли - Любовь Орлова, в главной мужской - Леонид Утесов. Режиссер - еще молодой Григорий Александров. Как-то в симпатичном летнем ресторанчике в садике при здании ЖУРГАЗа я оказался за одним столиком с Утесовым и взглянул на него с удивлением.
- Что с вами, Леонид Осипович? - спросил я. - Зачем вы покрасили волосы перекисью водорода?
Действительно, черноволосый Утесов превратился в светлого блондина. Утесов махнул рукой и коротко ответил, не вдаваясь в подробности:
- Снимаюсь в кино.
За обедом Утесов затронул тему, которая, я знал это, была для него больной - о присвоении почетных званий деятелям искусства, и в частности артистам. И он мастерски изобразил сценку, которую я как-то уже видел в его исполнении.
Провинциал, пришедший в клуб мастеров искусств, спрашивает у москвича:
- Скажите, пожалуйста. Кто вот это сидит за тем столом? Такой важный…
- Это? Как же. Это народный артист, орденоносец, лауреат такой-то премии… фамилию не помню.
- А вот этот? За тем столом?
- Этот? Заслуженный артист, орденоносец, дважды лауреат… Забыл фамилию.
- А вот этот?
- Дважды орденоносец. Народный артист… Забыл фамилию.
- А вот этот, только что вошел?
- Это? Да это просто Игорь Ильинский.
Эту ситуацию Утесов годами ощущал на себе. При огромной его популярности званиями и почестями его старательно обходили. Забегая вперед, напомню, что после триумфального успеха "Веселых ребят" режиссер Григорий Александров был награжден орденом, Любовь Орлова - званием заслуженной артистки республики, а Леонид Утесов, исполнитель главной мужской роли, - фотоаппаратом!..
Успех "Веселых ребят" был вполне заслуженным. Веселая, озорная комедия всем понравилась. А звонкие песни Василия Лебедева-Кумача на прекрасные запоминающиеся мелодии Исаака Дунаевского: "Легко на сердце от песни веселой", "Сердце, тебе не хочется покоя" - поют до сих пор.
Но если оценивать "Веселых ребят" по большому счету, то, на мой взгляд, режиссура Григория Александрова далеко уступает мировым стандартам этого жанра. Я уже не сравниваю ее с великими произведениями Чарли Чаплина. Но "Веселым ребятам" далеко и до многих французских и итальянских комедий. Говоря об Александрове, отдавали должное и высоко оценивали не столько его режиссерские таланты, сколько его деловые и пробивные способности, умение завоевывать симпатии вышестоящих товарищей. В бытность руководителем кинокомитета СССР Бориса Шумяцкого Александров почти официально считался его любимчиком. Когда Шумяцкого сняли с этого поста, то, помню, кто-то заметил, что Александрову понадобится примерно минут сорок, чтобы стать любимчиком у его преемника. А когда на собрании в Доме кино прорабатывали опального Шумяцкого и заодно говорили не очень лестные слова по адресу его любимчика, то Александров уверенно заявил с трибуны:
- Да, я был у Шумяцкого любимчиком. Но это мне не давало ничего, кроме неприятностей. Там, где другие получали определенные блага, льготы, поблажки, там он мне во всем отказывал. Нет, Гриша, я не могу вам дать эту командировку (или квартиру, или автомашину), потому что обязательно скажут, что вы мой любимчик и поэтому все это получаете. Нет, нет, не просите. И я оставался "с носом", а другие все получали.
Такое "тяжелое положение" Александрова при Шумяцком вызывало некоторые сомнения, но аудитория, я видел, заулыбалась, и Александров без особых трудов вернул себе симпатии.
Известно, какое из ряда вон выходящее неуважение позволил себе Александров по отношению к Утесову, когда много лет спустя надумал изъять из фонограммы "Веселых ребят" исполнение Утесовым песен Кости-пастуха и заменить его голос, к которому привыкли миллионы зрителей, голосом другого певца.
Я как-то спросил у Утесова:
- Леонид Осипович! Объясните мне, пожалуйста. Если Александров так недружелюбно к вам относится, то почему он пригласил вас на главную роль в "Веселых ребятах"?
Утесов чуть не подпрыгнул на месте:
- Он меня пригласил?! Вы что? Не знаете, как было дело? Так слушайте!..
Утесов в ту пору жил в Ленинграде, где с огромным успехом проходили концерты его джаз-оркестра. Чрезвычайно популярен там был и сам Утесов.
Особым успехом пользовалась его программа "Музыкальный магазин". Как-то эту программу посетил Борис Шумяцкий, она ему очень понравилась. После спектакля Шумяцкий зашел к Утесову в гримерную и предложил снять по этой программе музыкальную кинокомедию. При обсуждении кандидатуры режиссера Шумяцкий назвал фамилию Александрова, ученика Эйзенштейна, только что вместе с ним вернувшегося из Америки. Шумяцкий при этом сказал, что Александров еще самостоятельно не снял ни одного фильма, но, побывав в Америке, наверное, многому научился.
- Теперь сообразите сами, - закончил Утесов, - кто кого пригласил в "Веселые ребята"?
Надо сказать, что к недоброжелательству Александрова, к его попыткам как-то ущемить самолюбие Утесова Леонид Осипович относился достаточно спокойно, хотя это, естественно, не могло не уязвлять его. Но он реагировал на все со снисходительной иронией. И ограничивался тем, что уморительно изображал, как Александров на полном серьезе утверждает, что, будучи в Мексике, он в совершенстве освоил профессию тореадора. Причем обе ее системы - мексиканскую и испанскую. При этом Утесов снимал с себя пиджак, который в данном случае заменял красную мулету тореадора, и, перевоплотившись в Александрова-тореро, показывал, как Григорий Васильевич артистически уклоняется от мчащегося на него быка.
А дальше, рассказывал Утесов, было вот что. В числе "действующих лиц" "Веселых ребят" фигурирует, как известно, мощный бык по кличке Чемберлен. И вот Александров вместе с Утесовым едет отбирать исполнителя для этой "роли". Приезжают в какой-то колхоз. Александров обращается к сидящему на завалинке старичку:
- Дедушка, у вас тут бык есть?
- Бык? Есть. Как не быть быку. Вон он там стоит, на пастбище.
- А большой бык-то? Нам большой нужен. Посмотреть надо. Проводите нас к нему.
- Не-е. Я до него не хожу.
- Почему?
- А он уже двоих забодал.
Александров задумывается, долго смотрит на стоящего в отдалении быка и наконец говорит:
- Нет, этот бык нам по цвету не подходит.
- Гриша, - говорит Утесов, - при чем тут цвет? У нас ведь фильм не цветной, а черно-белый. И потом, чего тебе бояться быка? Ты ведь знаешь обе системы - испанскую и мексиканскую.
- Нет, нет, - решительно говорит Александров. - Поедем в другое место.
…Торжественно отмечалось семидесятилетие Утесова в переполненном до отказа большом зале Театра эстрады. Вечер открывался в атмосфере напряженного ожидания. Всех волновало, какие вести привезет министр культуры Екатерина Фурцева. Будет ли всенародно любимому, но так часто несправедливо обойденному вниманием партийных властей Утесову воздано должное? Наконец, почти после часа томительного ожидания, появилась Фурцева.
Занавес был еще закрыт. Все мы за кулисами столпились вокруг Утесова. Фурцева стремительно к нему подошла, расцеловала его и произнесла только одно слово: "Дали!" Мы взревели от восторга, и это ликование уже при открытом занавесе перебросилось в зал. Фурцева взошла на трибуну, но успела произнести только первые слова: "Политбюро Центрального Комитета постановило присвоить Леониду Осиповичу Утесову звание…"
Дальше никто ничего не слышал - зал разразился бурной овацией.
Начались приветствия и поздравления. Среди них и от правления ЦДРИ, которое было возложено на меня. Но более замечательным было приветствие от Центрального дома кино - его с большим чувством огласил… Григорий Александров. Надо было видеть в этот момент выражение лица Утесова. Он смотрел на Александрова с каким-то ироническим любопытством: "бывают же такие люди…"
Об Утесове можно вспоминать часами, как об изумительном, непревзойденном рассказчике. Для него самого, по-моему, не было большего удовольствия, чем делиться со слушателями различными веселыми историями, анекдотами, байками и, как он выражался, "петрушками". Елена Осиповна, его супруга, бывало, говорила с характерной одесской интонацией:
- Вы спросите, что нужно Лёде? Так я вам скажу: Лёде нужны уши. Ему нужно, чтобы его кто-то слушал. Пускай один человек, пускай тысяча.
…Раз уж речь зашла о кино, мне хочется рассказать о еще одном талантливом человеке. Богато одарила мать-природа Александра Петровича Довженко, щедро соединив в одном человеке и редкостную многогранность таланта, и мужественную красоту внешнего облика. Талантливый в каждом проявлении своей беспокойной, ищущей натуры, движимый неиссякаемым темпераментом и бунтарской неуспокоенностью, Довженко с юных лет был одержим разнообразнейшими планами, увлечениями, проектами. Его все интересует, все трогает, все привлекает. В своей автобиографии он признается: "Мне хотелось как бы разделиться на несколько частей и жить во многих жизнях, профессиях, странах и даже видах".
Такая кипучая творческая переполненность подчас явно мешала Александру Петровичу разглядеть в себе и определить главное свое призвание. Интересы его были столь разнообразны, что порой тянули его к таким далеким от искусства профессиям, как мореходство и разведение рыб. Можно не сомневаться, что при удивительной одаренности Довженко из него мог бы получиться первоклассный капитан дальнего плавания или знатный рыбовод. Однако мне думается, мы должны быть глубоко благодарны судьбе за то, что она подарила нам Довженко-драматурга, Довженко-публициста, Довженко-артиста и объединившего их всех Довженко-кинорежиссера. Неудивительно, что в этой великолепной довженковской многоликости отступил на задний план и несколько стушевался скромный Довженко-карикатурист. Но именно о нем мне, его коллеге по сатирическому жанру, хочется сказать несколько слов.
Незаурядные способности и любовь к рисованию проявились у Александра Петровича в самом юном возрасте. Одно время он, как и некогда молодой Маяковский, серьезно подумывал о том, чтобы стать профессиональным живописцем, и в 1918 году поступил в киевскую Академию художеств. В последующие несколько лет Довженко как будто окончательно определяется как живописец. Он устраивает у себя дома художественную мастерскую и с азартом человека, дорвавшегося до любимого дела, берется за кисть. В своей живописи он, как и во всем, проявляется самобытно и оригинально. Настойчиво и одержимо ищет свои, никем не протоптанные и никем не изведанные пути, экспериментирует, ошибается… учится… переживает удачи и неудачи. Он все делает самостоятельно, не прибегая ни к чьей помощи. Ему трудно, но интересно и радостно работать.
Много лет спустя Довженко вспомнит об этом периоде своей жизни: "…У меня была вера в свою способность и глубокая уверенность, что лет через десять - пятнадцать упорного труда я выработаюсь в хорошего художника". Однако в предвидении будущих благ молодому живописцу-энтузиасту необходимы средства к существованию сегодня. И Довженко решительно берется за более оперативный и доходный жанр - графику. Он участвует в различных литературных изданиях Харькова, создает книжные и журнальные иллюстрации и наконец становится постоянным карикатуристом газеты "Bicтi".
Так случилось, что приблизительно в тот же период (это было время Гражданской войны на Украине) судьба забросила меня в Харьков, где я работал в Управлении агитпунктами Политотдела Юго-Западного фронта. Бывал я и в редакции "Bicтi", куда приносил карикатуры на злободневные темы. Но столкнуться с Сашко (газетный псевдоним Довженко) мне как-то не довелось. А жаль!
Сатирический диапазон Сашко был довольно разнообразен. Из-под его карандаша с легкостью выходили и острые политические карикатуры, и юмористические зарисовки, и дружеские шаржи на литераторов, артистов, критиков - веселые, озорные рисунки, пронизанные наблюдательным лукавым юмором. Нам трудно теперь судить о степени портретного сходства этих шаржей, однако заметим, что среди них имеется и "автошарж" Довженко. По нему вполне можно судить о том, как искусно и безошибочно схватывал художник и внешнее сходство, и внутреннюю психологическую характеристику. С удивительной точностью передан в автошарже сосредоточенный и пристальный взгляд Довженко, запечатлены его упрямо наклоненная вихрастая голова, независимая осанка. Это человек, способный твердо отстаивать свое мнение.