Человек поворачивается ко мне лицом, зажигает спичку и дает мне прикурить. В огне зажженой спички я вижу улыбающееся улыбкой Фернанделя лицо Юрия Владимировича Никулина. У меня от волнения перехватывает дыхание и слова благодарности я выжимаю из себя сдавленным голосом повешенного. Никулин смеется: "Да ладно тебе, что ты так завелся-το, давай с тобой по рюмке выпьем, у меня все готово и закуска есть. Будешь ребятам завтра хвастаться что распивал с Никулиным прямо около цирка". "Буду, Юрий Владимирович, обязательно буду, а еще я сегодня на Таганке был и мне контроль на билете сам Высоцкий оторвал, и меня девушка бросила сегодня, "Рыжая", она тут рядом с цирком живет на Цветном". "Ну видишь, у тебя день какой сегодня удачный выдался, и девушка тебя бросила, за других замуж хотят, а с тобой расстались, везучий ты какой парень-то. Давай еще по рюмке и я домой поеду, меня жена ждет, пора ужинать".
Больше я никогда не виделся с "Рыжей".
Бутафор
Она была бутафором в театре Ермоловой и училась в Художественном училище имени 1905 года на Сретенке. Нинка Бешеньковская, в нашу компанию её привел Алик Соколов, а его с ней познакомил московский собиратель человеческой экзотики Стас Рабинович по кличке "птица Марабу". Худая до мальчиковости, тощие ключицы и торчащие локти и колени и при этом какие-то громоподобные арбузные груди, которые шли впереди неё, как знаменитый нос Стаса Рабиновича. Нинкины груди и нос Рабиновича входили в помещение задолго до того, как там появлялось утлое тело хозяйки её грудей или хозяина его носа.
Раннее утро после новогодней ночи. Шура Комаров, мастер спорта по вольной борьбе, с квадратным подбородком брюнетистой утренней небритости просыпается и, раскинув руками, натыкается на нинкины груди. Шура вскрикивает с ужасом и резонным вопросом: "Ты кто?" Ответ прозвучал, как отскок шайбы от борта: "Я бутафор". Шура, отпустив её груди и поворачиваясь к стене: "Боже мой, какого только народу на свете не бывает, с кем только не проснешься утром, жениться пора!".
Середина 70-х. Нинка пишет курсовой у нас в дачном поселке. Она переходит из дачи в дачу, везде её любят, кормят, и ей везде рады. Она безбашенная. У неё бзик – она мечтает выйти замуж за чеха и жить в Праге. Где она будет ходить по городу с мольбертом и рисовать. К тому же, она обожает Гашека, за что мы все её любим ещё больше, и у неё есть мечта – иногда обедать и ужинать в заведении "У чаши", где она расчитывает познакомиться со Швейком, которому она скажет: "Швейк, снимите штаны и покажите…".
Мы с Андрюхой едем из Москвы по киевской дороге. Ранняя осень, тепло. У Переделкинской церкви мы наблюдаем картину – за мальбертом спокойно и непроницаемо работает Нинка. На ней короткие шорты и майка, которая едва прикрывает её огромные и очень красивые груди. Рядом топчется не очень уже молодой, бородатый человек, который дает ей советы по части писанного ею этюда, и не может оторвать взгляда от нинкиных грудей. Человек Нинке: "Давай я тебя напишу обнаженную. Я скоро умру от алкоголизма, а тебя эта картина потом сделает богатой". Нинка отказывается, дает приставале рубль и он отваливает на станцию Переделкино. Мы подходим к Нинке. "Ты хоть знаешь кому дала рубль на поправку здоровья?" – спрашивает Андрюха. "Да привязался забулдыгай какой-то непромытый с бородой. Предлагал за червонец писать меня голую. Наверняка надо будет еще и дать ему, а он, может, сифилитик". Меланхолик Андрюха подводит черту: "Может он и сифилитик и точно бомж и забулдыга. Только это Звере – самый лучший русский художник нашего времени".
Изабелла Яковлевна Кац
Это мама моего однокурсника – Алика Соколова. Изабелла Яковлевна Кац, дочь первого председателя ГУБЧЕКА Нижнего Новгорода – Якова Воробьева. Воробьев – это партийная кличка, настоящая фамилия Кац. Изабелла Яковлевна была женщина очень умная и тонкая. Поэтому сыновьям Игорю и Алику она очень советовала не поминать растрелянного в 21-м году белыми деда, Якова Воробьева. На всякий случай, а то всякое бывает, времена могут и поменяться. И поменялись, в 90– е годы на Родине красных родственников точно лучше было не вспоминать, тем более с такой выраженной фамилией как КАЦ. Кстати КАЦ – это аббревиатура Коэн Цадик – святой служитель храма, или воин храма, буквально – хранитель храма.
Однажды, мы учились на 3-м курсе МАИ и собирались на каникулы в зимний спортивный лагерь. Хоккей, лыжи, санки, футбол на снегу, пьянка, карты и, конечно же, девочки, вечером танцы в концертном зале пансионата. Идея пришла в голову Алику – надо подзаработать. Изабелла Яковлевна преподавала немецкий на курсах ВНЕШТОРГА и ей разрешалось пользоваться тамошним буфетом. Спиртное, американские сигареты, по праздникам одежда и обувь. Супер бенефиты, как сказали бы сейчас. Нам были куплены три блока "Мальборо", которые Алик умудрился продать так удачно, что на следующий же день из ментовки Ленинградского района пришла телега в ректорат МАИ, что студент Соколов занимался спекуляцией около метро "Сокол". Разумеется включились все, в том числе мой отец, у которого были колоссальные связи в самых разных сферах Москвы. Общими усилиями Алика отбили, приказ об отчислении из МАИ заменили на комсомольский строгий выговор с занесением в учетную карточку. Тоже хреново, но с этим можно жить и учиться дальше, а не идти солдатом в Красную Армию.
На следующий день мы на радостях распивали в доме у Соколовых новинку – бутылку "Петровской" водки, купленную мной в магазине по случаю. Изабеллая Яковлевна накрывала на стол закуску и напевала веселую немецкую песенку И вдруг: "Мальчики, я вас очень прошу, с бизнесом надо закончить. Если вы вознамеритесь продавать гробы, люди перестанут умирать!"
Контрамарка
Начало 70-х. В Москве идет неделя французского кино. В кинотеатре "Мир", который находится на Цветном бульваре возле Московского цирка, дают фильм Шаброля "Пусть умрет зверь". Билетов в кассе нет, я стою в очереди на бронь, а Пимен на улице рыщет в поиске лишнего билета. Ко мне подходит человек в очень хорошей, но весьма потертой и неопрятной одежде. В зале касс кинотеатра темновато, но я вижу, что и лицо у человека потертое. Он мне предлагает сделку, за трешник купить у него контрамарку на два лица. Сделка не честная, продавец теряет два рубля, потому что билеты по 2.50, а контромарка на два лица. Я предлагаю дать пятерку. Человек вздыхает и говорит мне – это много. И тут, несмотря на утлый свет в помещении касс кинотеатра, я узнаю его детскую застенчивую улыбку, с которой он выступает на арене Московского цирка, практически не гримеруясь. "Вы, это Вы. А мы с Вами встречались в Переделкино, прошлым летом, помните, Вы были на даче у Народного артиста, у А.А.А., а я дружу с его сыновьями. Вы, Вы!"
У меня прерывается дыхание, но на одном духу я выпаливаю: "Вы самый лучший артист в нашем Цирке. Я всех видел и Каран-Д-Аша, и Никулина, и Олега Попова, и Бориса Амарантова, но Вы, Вы лучше всех! Вы даже лучше, чем Марсель Марсо, я его два раза видел, когда он приезжал на гастроли в Москву. Вы великий артист".
Блаженная детская улыбка исчезает с его лица, он опасливо поглядывает по сторонам и говорит мне: "Ты что так орешь-то? Что тебя так разобрало? И какие ты слова говоришь. Великий! А Фернанделя ты видел в кино, а Тото? И вообще, кто тебе сказал, что комик – это артист. Лоуренс Оливье великий артист или Смоктуновский. Иногда что-то получается у Володи Высоцкого, иногда у Любшина. Старики во МХАТе – вот это артисты, Грибов, Яншин, Станицын, Прудкин, Массальский. А я эксцентрик, понял? Ладно, пошли в кино, говорят, фильм неплохой. Только я пойду в зал сразу, а ты сходи в буфет и купи мне две бутылки пива, а то я себя очень плохо чувствую, а вечером у меня представление".
Когда я вошел в зал, он мирно спал глубоким сном, развалившись на удобном кресле. Я положил ему в открытую сумку две бутылки пива и ушел искать свободное место в зале. Это было весной 1972 года. Вскоре, его не стало.
Цитата
Мы студенты 2-го или 3-го курса МАИ. На дворе начало 70-х. Мы все очень много читаем и постоянно цитируем прочитанное. К месту и не к месту. Литература – часть нашей жизни. Причем, важная часть. Возможно – это основа нашей жизни. В ту пору в Москве таксисты читают наизусть стихи. Нет человека в городе, который не знает наизусть Есенина, Блока, Пастернака и Мандельштама. Многие знают и хорошо помнят наизусть Ахматову и Цветаеву. Молодежь увлечена Вознесенским и Евтушенко. Я в ту пору совсем не понимаю и мало читаю стихи. Но проза, без хорошей прозы жизнь мне не представляется жизнью. Книги, журналы, бесконечные ксероксы. Мы все очень начитаны и совершенно не имеет никакого значения избранная профессия или социальное происхождение. Нельзя не читать. Потеряешь друзей. В активном ходу с цитатами и обсуждением по кругу повесть Василия Аксенова "Затоваренная бочкотара". Повесть, которую кто-то из известных и уважаемых советских литературных критиков назвал "странной". "Странная повесть" Василия Аксенова была напечатана в журнале "Юность" в конце 60-х и обрела в нашем лице весьма благодарного читателя.
Мы много и часто гуляем бесцельно пешком по Центру. Три закадычных Кента: я, мой одноклассник Володька Сусаков, Сусак, и Андрюха, мой сосед по даче, художник. Случай привел на Красную площадь. И вдруг без всяких к тому оснований, прямо напротив Мавзолея у меня вырывается цитата из "Бочкотары": "А вот вам и старичок маринованный в банке, не Богу свечка, ни чёрту кочерга". Цитата как обычно произнесена во весь мой зычный звенящий баритон. После чего возникает оцепенение ясного понимания написанного Аксеновым. Рядом с нами стоит мент в офицерском чине, который в растерянности понимает, что прозвучала глубоко циничная антисоветчина, на которую он не знает, как отреагировать. Мы трое расходимся в разные стороны, понимая что последствия возможны. Обошлось.
Бестактность
Шла вторая половина 70-х годов теперь уже прошлого века. Мама закончила школу перед самой войной и у её класса, у всего выпуска была традиция. Каждый год они все, все кто остались живы, отмечали вместе 9 мая. Необязательно самого 9-го, но обязательно отмечали. В тот год всех пригласил к себе на дачу в Красную Пахру Юрий Маркович Нагибин. Что-то у мамы не срасталось с тем, чтобы ехать со всеми на автобусе, который отходил от здания типографии на улице Макаренко, там до войны находилась мамина школа. Папа, который вообще всегда не любил компании, а маминых одноклассников недолюбливал активно, отправил маминым водителем меня. Мы приехали одновременно с автобусом, и вся толпа немедленно отправилась за стол распивать и закусывать. Я пошел гулять по поселку Интересно было сравнить Пахру с нашим Переделкино. Начавшийся дождь вернул меня к дому и я залез в машину, разложил сиденье, включил себе музыку и вознамерился куковать один. Не тут то было, через полчаса из-за калитки выросла фигура хозяина дома, который подошел к машине и окликнул меня по имени. "Это что еще за шоферские замашки? Ну-ка немедленно в дом. Тебе моя жена Алиса накрыла ужин в кабинете, а я тебе настроил кинопроектор. Хочешь посмотреть "Последнее танго в Париже" Бертолучи? У нас же не показывают, считается что фильм порнографический, а я себе привез кассету из Японии, и мне её даже продублировали на русский. Пошли".
Через два часа Нагибин вошел в свой кабинет и увидел мои восторженные глаза. "Вижу, вижу, что тебе очень понравилось. Я тоже обожаю этот фильм. Шедевр, а Марлон Брандо каков? Какой актер, как играет! И ничего удивительного, их там в голливудской школе учат по системе Станиславского, а основал её знаменитый актер Художественного театра и племянник Антона Павловича Чехова – Михаил Чехов. А книжки ты читаешь? Кто твой любимый русский писатель?" Я выпалил как из пушки: "Их два – Михаил Булгаков и Андрей Платонов". Нагибин расцвел: "Ну Булгаковым ты меня не удивил, а вот то, что ты любишь Платонова, это удивительно. Хотя, с другой стороны, у тебя очень хорошая наследственность по маминой линии. Твоя мама блестящий человек, и у неё безошибочное литературное чутьё. Я её побаиваюсь, её критика моей литературы всегда испепеляет мою душу".
Я решил поправить дело и заявил: "Юрий Маркович, недавно в журнале "Дружба народов" был напечатан ваш изумительный рассказ-эссе "Двое и одна и еще один", изумительная вещь, декандентская, импрессионистская". На лице Нагибина появилась гримаса боли. "Ясно мой друг, мне понятен твой литературный вкус и твои предпочтения. Это единственная вещь, которая написана мной в этом стиле и значит вся моя остальная литература тебя не трогает. А ты – мамин сын".
Прошла жизнь, этот случай не выходит у меня из головы, мне горько и стыдно за свою бестактность и больше я никогда не позволял себе и не позволю говорить с авторами об их произведениях.
Водитель Николая Романова
Кинотеатр "Первомайский" на углу 11-й Парковой и Первомайской улиц. Дневной заурядный сеанс, художественный фильм "Красная палатка". Все знают: фильм откровенно слабый, хотя тема интересная – катастрофа дерижабля "Италия", командиром которого был генерал Умберто Нобиле, большой друг Муссолини и Гитлера. Но фильм интересен не этим. В нём играет знаменитая супер-красавица, итальянская актриса Клаудия Кардинале. Секс-символ середины 70-х. Яркая изумительная брюнетка с огромными глазами и нечеловеческой фигурой. И с ней в фильме целуется советский актер Эдуард Марцевич. Это для тех времен событие.
Картина заканчивается, она не оставила никакого впечатление и поцелуй оказался каким-то утлым, вполне советским, не горячим. Так себе поцелуйчик, на нетвердую тройку.
Иду по проходу. Меня останавливает вопросом пожилой совсем человек. "Ну что молодой человек, понравился вам фильм?" "Нет, – говорю, – совсем не понравился. Я ничего особенного и не ждал, но оказалось еще скучнее чем мне говорили. Я бы ушел, если бы не Клаудия Кардинале. Такая красавица, прямо дух захватывает". "Да, красивая девушка, очень красивая, а еще Шон О’Коннори, шотландец, тот который играет Амундсена, это супер-звезда Голливуда, Джеймс Бонд, агент 007".
Человек помолчал, потом спросил: "Молодой человек, а вы машинами интересуетесь?" "Да, очень интересуюсь, а что?" "Приходите в Политехнический музей, я покажу вам нашу коллекцию старинных авто, там чего у нас только нет и все на ходу и заводится и можно прокатиться во дворе. Придете?" "Обязательно приду, а кто же меня пустит без пропуска и как спросить?" "А вы спросите меня, скажите что вам нужен шофер царя Николая Второго Романова и меня позовут. А фамилию мою вам не нужно знать, меня по фамилии никто не знает в музее и даже не знают, что я заведую автомобильным отделом музея. Только поторопитесь, молодой человек, мне уже за 90. Боюсь недолго мне осталось и некому коллекцию оставить. Умру и все растащат и изломают".
Антисемитизм
Звонок по телефону. "Привет. Привет. Ты один дома?" "Один, а что, ты хочешь приехать?" "Мама твоя наверное на даче, а у тебя, как всегда, ни денег в кармане, ни жратвы дома?" "Приезжай, у меня есть сосиски и твое любимое можайское молоко. Отец целый ящик купил. Если по дороге прихватишь с собой двух красавиц я не обижусь." "А если одну? Зато она играет на гитаре и поёт, очень красивый голос". "Значит, сама страшная как атомная война." "Есть малость. Зовут Марина, фамилия Рапопорт". "Нет не надо, не привози, я не собираюсь жениться".
Смеется: "Слушай а ты правда один дома, а то я не первый раз звоню. Думал, ты голос изменил и хохмишь." "А что было то?" "А я позвонил и попросил к телефону тебя, назвал тебя сначала коротким именем, там переспросили кого, кого? Тогда я назвал тебя твоим полным именем и мне сказали – жидов не держим и положили трубку. Слушай где мы живём а? Надо линять отсюда, куда глаза глядят". Стас Рабинович по кличке "Птица Марабу", худой как палка, с огромным длинным шнобелем вместо носа, вечно голодный и всегда без денег. Думаю, он и сейчас живет в Москве, а если и уехал из неё, то наверняка давным давно вернулся назад домой. Не представляю себе его пополневшим, поседевшим или облысевшим, женатым, с детьми, в какой-либо форме обязательств перед кем-либо, работающим на постоянной работе и соблюдающим какую-либо форму упорядоченности поведения. Стас Рабинович не мог постареть или измениться – он Вечный Жид.
Зачёт по информатике
Начало XXI века. Девочка, беленькая, аккуратная, гладко причёсана, скромно одета. Хорошо отвечает. Очень. Ставлю отлично и протягиваю ей зачётку: "Отлично разбираетесь-Word, Excel, PowerPoint,Windows – всё просто экселент", у вас бойфренд – программист?" "Нет" – отвечает, – "Мне нравится чатиться, я медсестрой работаю, в основном в выходные и по ночам, полно свободного времени, вот я и переписываюсь с друзьями в онлайне". "Молодец, у нас на факультете информатики не все так владеют компьютером как ты, будучи медичкой". Улыбается, смотрит на меня пристально: "А можно мне вас тоже спросить?" "Конечно, можно, валяй, спрашивай, если ты про жену, то разведен, она меня сама бросила три года назад, а может и больше, я знаю про три". "Таких как вы не бросают. Вас и не поднимешь-то, уж очень вы умный и очень уж знаете много, женщине такого трудно осилить. Умишко слабоват. А вот мне интересно, зачем вы на занятиях по информатике все время классиков цитируете – Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Толстого, Достоевского, Тургенева, ну прямо все время цитируете, а зачем?" Отвечаю: "Понимаешь, у меня ассоциативная память, я цитирую по ассоциации, потому что по смыслу цитата уместна. Понимаешь?" "С трудом понимаю, мы-то этого ничего не читали не помним и не понимаем, так что ваши цитаты нам только мешают, отвлекают нас, понимаете?"
Вероятно, начинаю понимать, с трудом, нехотя, но приходится. Культура конечна, потому что, если не читают Гоголя и Лермонтова и им не нужно это, и без этого они живут, значит они уже другая популяция – "digital generation". А раз им не нужен Гоголь и Достоевский – значит всё бессмысленно, значит после человека вообще ничего не остаётся. Всё имеет своё начало и конец и всё проходит. Вот вымрет моё поколение и ничего не останется. Будут чаты, социальные сети, придумают что-нибудь новенькое, но никто не будет читать по ночам Бальмонта и Есенина. На скорость это не влияет, прямо ни разу, как говорят мои студенты!
Концерт
Середина 80-х. Моя племянница учится в Гнесинской школе по классу арфы. Ежегодно все классы по всем отделениям дают сводный концерт. Играют дети, работают педагоги, в зале сидят умиленные родители. Как вдруг, худенький вихрастый мальчик, очень еврейский, садится за фортепьяно, немного потирает руки одну об другую и начинает играть. Я дилетант, но после первых же звуков ясно, что-то не то. Играет не ребенок, не десятилетний мальчик. В школьном концертном зале происходит действо и ещё какое! Мальчик заканчивает играть, встает из-за инструмента, кланяется. В зале гробовая тишина. Из глубины зала голос: "Мальчику этому не надо продолжать ходить в школу, и в Косерваторию ему поступать незачем, потому что ни Листа, ни Шопена, ни Рахманинова давно нет в живых, а больше ему учиться фортепьянной игре не у кого. Он сам ГЕНИЙ". Все поворачивают головы. На самом последнем ряду, возле прохода сидит Святослав Теофилович Рихтер. А играл Евгений Кисин.