Своеобразная форма "семьи" складывалась у дворян-холостяков. Один из них - помещик П.И. Юшков - был в молодости помолвлен со своей двоюродной племянницей А.И. Нарышкиной, но "по странности своего характера" откладывал женитьбу из года в год, да так до старости и не женился. При этом он держал в доме 15–20 крестьянских девушек, которые наряжал в "европейское платье" и устраивал с ними балы. Такого рода "гаремы" были явлением очень и очень нередким. Были "султаны" были в высшем московском свете (один из них - А.А. Яковлев - дядя А.И. Герцена и отец известного по "Горю от ума" помещика-"химика" - Алексея Яковлева), были и в провинции. Мемуаристы, в этой связи, вспоминали помещика Касагова, который в качестве любимой "султанши" своего гарема держал поповну.
И все же "гарем" - экзотика. А чаще всего холостяки имели при себе "крепостную девушку в качестве хозяйки дома", как изящно выразился поэт Полонский, рассказывая о жизни своего дяди - помещика Кафтырева. Самым же колоритным "холостяком" той эпохи был Петр Алексеевич Кошкарев. До семидесяти лет он держал при себе "горничных" - молоденьких девушек из своей деревни, постепенно выдавая их замуж и заменяя новыми. При этом "хозяйкой дома" у него была солдатка Наталья Ивановна, родившая ему одну дочь и семь сыновей. Всех этих детей усыновил небогатый соседний помещик, дав им фамилию и дворянство. Насколько частым было в российской провинции такое явление, можно судить по тому, как рассказавший о Кошкареве мемуарист Неверов меланхолически добавил: "Точно так же и его брат Гавриил Алексеевич".
Очерк XIII
Учеба
Начнем с того, о чем мы не раз уже писали: звание дворянина обязывало к государственной службе. И даже отставка не означала полного ухода в частную жизнь. В деревне, в усадьбе, дворянин все равно находился как бы "при должности": "отцом и благодетелем своих крестьян", отвечал за них перед государством, "рачительным хозяином и главой семейства" воспитывал молодое поколение. Одна из важнейших сословных обязанностей помещика - подготовить новое поколение дворян к будущей жизни: девочек - к семейной, мальчиков - к государевой службе.
Миновали времена, когда Петру I приходилось силой заставлять дворян учиться, запрещая неграмотным жениться и отдавая их в солдаты. К средине XVIII века пришло понимание необходимости знаний, хотя бы в минимальном объеме, для успешного продвижения по службе. Вслед за этим пришла мода на обучение языкам и, следовательно, на иностранных учителей. Мода вещь непостоянная - пришла и ушла. Но осталось понимание: хорошее образование находится где-то рядом с высоким социальным положением. При определенных условиях оно если и не заменит богатство, титул и чин, то откроет дорогу и к первому, и ко второму, и к третьему.
Конечно, в провинции, поближе к степям, сохранились и семейства, подобные дворянам Алтуховым: ни мать, ни отец у них грамоте не знали, а из двух дочерей читать и писать могла только старшая. Но даже там, за Курском, училось абсолютное большинство дворянских детей, причем обучать их грамоте начинали в возрасте 4–5 лет, и никак не позже. С.Н. Глинка, живший в детстве у бабушки, вспоминал, как сердился его дядя Н.П. Лебедев: "Стыдно вам будет перед отцом и матерью Сережи: ему шестой год, а он в азбуку не заглядывал".
При первом чтении чьих либо мемуаров той поры, кажется, что никакого порядка в том, как начинали учиться дворянские дети, не было: Д.Н. Толстого и Ф.Ф. Вигеля начинали учить крепостные дядьки, А.А. Одинцова и С.П. Шипова учили родители, у Е.Ф. Комарова первым учителем был деревенский священник, Г.С. Батеньков вообще заявил, что читать и писать научился сам, и первым текстом, который он прочитал от начала до конца, была статья в газете о Трафальгарском сражении.
Однако все указывают на то, что самую большую роль в первом обучении детей играли близкие и дальние родственники, приехавшие в деревню погостить или постоянно там жившие. Именно они, не связанные хозяйственными заботами, первыми обращали внимание на крутящихся под ногами и под столом малышей и начинали их учить. Тому же Батенькову "буквенные карточки" и географический атлас, по которым он и учился читать, подарил дядя. Дядя С.Н.Глинки, пристыдивший его бабушку, на этом не остановился и взялся учить племянника.
Часто родственники заменяли отсутствующих в это время учителей или учили тем предметам, которых не знали родители. В семействе помещика В.В. Селиванова обучением детей заведовала тетка, но арифметику преподавал дядюшка. Точно также и С.П. Шипова, несмотря на приглашенного преподавать коллежского асессора, арифметике учил дядя, брат матери. А в семействе Бутурлиных, не взятых на лето в поместье учителей русского и французского, младшим детям заменяла старшая сестра. Ф.Ф. Вигеля обучали старшие братья, но, правда, не грамоте, а верховой езде.
Летам к семи-восьми требовалось пригласить в дом "настоящего" учителя. Выбор был невелик: это был или иностранец (в середине XVIII века в моде были швейцарцы и немцы, а в конце - французы) или русский - мелкий чиновник или семинарист. Иностранных учителей, особенно с 90-х годов XVIII века (с начала Великой французской революции и эмиграции французских дворян), в России было много, "хоть пруд пруди". Средний помещик, имея триста душ и большие амбиции, мог себе позволить нанять в учителя и маркиза. Польза от этих учителей виделась в том, что они могут обучить "естественному" произношению французского и немецкого языков и, вдобавок, будут учить музыке, пению и рисованию.
Однако, при всей конкуренции, еще более увеличившейся в начале XIX века за счет французов, осевших в России после "Великого похода" Наполеона, иностранные учителя стоили не дешево.
"Достать вам иностранца, посадить его в кибитку и отправить мне нетрудно, но какая польза от этого? - Писал сестре в деревню К.Н.Батюшков, - За тысячу будет пирожник, за две - отставной капрал, за три - школьный учитель из провинции, за пять, за шесть - аббат".
А вот как писал поэт и философ В.С. Печерин о своем учителе, немце Кессмане:
"За каких-нибудь 50 руб. в месяц достать учителя и гувернера, все что угодно, - отлично говорящего по-французски и по-немецки, с отличными манерами - ведь это для небогатого русского дворянина просто была находка!"
Русские учителя стоили значительно дешевле. Семинариста в конце XVIII века можно было нанять "за 50 рублей и пару платья". Но семинарист мог учить только латыни и русскому языку. Русский преподаватель, обучавший и языкам, и арифметике, брал от 600 до 1000 рублей в год. Помещики, которые не могли осилить такую сумму, выжав все, что можно, из семинариста, священника и родственников, пристраивали, своих детей на учебу к соседям побогаче или пограмотнее. Так, например, прослышавши об учености А.Т. Болотова, его "сосед и кум" Ладыженский оставил ему своего старшего сына "кой-чему учиться, а особливо арифметике и рисованию". Один из наиболее распространенных вариантов обучения приведен в "Записках" Л.Н. Энгельгарта под 1775 и 1776 годами:
"… начал учить меня грамоте униатской церкви дьячок, и как я был избалованный внучек, едва в два года выучился читать порядочно. Тогда приставили ко мне учителя, отставного поручика Петра Михайловича Брауншвейга, учить меня писать по-русски, первым четырем правилам арифметики и по-немецки, за шестьдесят рублей в год, а по-французски ходил учиться в иезуитский монастырь…".
Повезло А.П. Бутеневу: его отец познакомился на охоте с богачом А.Н. Гончаровым и получил приглашение обучать сыновей вместе у трех гувернеров: русского, немца и француза, которых наняли к Н.А. Гончарову - будущему тестю А.С. Пушкина. Помещики даже не столь богатые, сколько "достаточные", все же старались сами приглашать учителей сразу для всех своих детей, причем, как правило, не одного, а нескольких. Типичный набор учителей приведем по письму Е.А. Баратынского к матери: французская гувернантка, дающая уроки музыки и рисования и три преподавателя - латыни, русского языка и математики.
Уже сам подбор учителей говорит о том, чему учили: "что сами знали", как выразился Ф.Ф. Вигель. В письме Батюшкова мы найдем минимальные требования для домашнего образования: "писать по-русски, по-немецки, по-французски, немного географии, истории, арифметики первые правила: вот что нужно…". Добавляем сюда уже названные выше латынь, музыку, рисование, верховую езду - вот и весь комплекс предметов, отнюдь не уступающий современной начальной школе.
В XIX веке добавилась "гимнастика": обливание холодной водой, физические упражнения и игра в свайку с дворовыми детьми.
Мемуаристы сохранили для нас три метода обучения и воспитания молодых дворян. Первый - зубрежка. Нужно было заучивать наизусть стихи из уже знакомой нам "Душеньки" Богдановича, отрывков Сумарокова, Ломоносова, Карамзина, ежедневно читать и переводить с французского "Историю России" Левека или обязательного и непременного "Телемаха" Фенелона.
Второй метод - наказание за лень и нерадивость. Немец Мут учил Вигеля так: "Ставил в угол, на колени, а иногда бил линейкой". При этом наибольшую тягу к наказаниям выказывали женщины.
В.В. Селиванов рассказывает со слов отца о его детстве, когда тому было три года, а сестре его - пять. Бабка рассказчика всегда находила, за что наказать своих детей, и почти каждый день приказывала няньке увести их в баню и высечь:
"Та повиновалась приказанию барыни, брала розгу, раздевала малюток, махала розгою, но била не по ним, а по полку или по чем попало, приговаривая шепотом: "кричи громче, кричи громче!" Дети кричали, мать в предбаннике стояла, слушала и уходила в дом, совершенно удовлетворенная".
Т.П. Пассек вспоминает:
"Мать я несколько боялась - она была вспыльчива и иногда меня секла…"
Третий метод был навеян идеями Просвещения. Он был игровой: для практики в языках детям предлагалось поставить французскую пьесу и сыграть ее перед домашними. В репертуар таких детских постановок входили пьесы мадам Жанлис или выбранные из специально изданного сборника "Воспитательный театр". Из собственно учебных книг вспоминают только Азбуку. Все остальные книги подбирались учителями и отражали их вкусы и пристрастия, хотя авторы, названные выше, чаще всего входили в стандартный набор обязательного чтения.
В XVIII веке домашнее учение продолжалось лет до 15–17, после чего молодой человек мог свободно поступить на службу. В XIX веке "домашних" знаний, как правило, не хватало, и к 10–11 годам родители задумывались, куда определить сына для дальнейшей учебы. Сомнения рассеивали родственники и соседи: юноша поступал туда, куда его можно было пристроить "по знакомству" за минимальную плату, но к порядочным учителям. Лучшими заведениями подобного рода считались пансион Московского университета, Пажеский корпус в Петербурге, пансионы, созданные в России иезуитами, изгнанными во второй половине XVIII века из большинства стран Европы и нашедшие приют в России. К пятнадцати годам (крайний срок) юноша, стремящийся к знаниям или хотя бы к карьере, должен быть куда-нибудь определен, а значит, вынужден проститься с вольной деревенской жизнью лет на десять - пятнадцать.
Очерк XIV
Болезни и лекарствА
Избежать темы болезней и лекарств мы не могли бы, даже если бы этого очень хотели. Причина проста - болезнь была постоянным фоном усадебной жизни. Тема эта звучит в воспоминаниях и, особенно в письмах, то сильно, то слабо, но звучит всегда. Что поделать, в большой семье (а в среднем в усадьбе жили 20–30 человек) всегда кто-нибудь болен: то старики, то дети, то дворовые, а то и крестьяне придут к господам за помощью, особенно если в деревне нет бабки травницы.
В то время, о котором мы говорим, на равных существовало три способа лечения: народными средствами, верой и "аптекой", то есть при помощи лекарей. Бытовал и четвертый способ - положиться на авось. А.Т. Болотов как-то записал историю своего тяжелейшего отравления: через несколько дней "вся болезнь прошла благополучно сама собою". Когда же "само-собой" не получалось, старались использовать подручные, или, как мы сейчас говорим, народные средства лечения.
Начнем с простейших, записанных тем же А.Т. Болотовым. От простуды с жаром и головною болью он избавлялся так: "свернув бумажку и щекотя ею в носу, принудил себя чихнуть и повторил сие раза два". Укус крысы лечился "комочком густой грязи", прикладываемым к ранке.
Более серьезные болезни лечили при помощи трав и растений, свойства которых были хорошо известны. Недаром лекарь Екатерины II профессор Амбодик записал в своей "Энциклопедии питания и врачевания":
"Нет, такой природой произведенной вещи, которая могла считаться вовсе ненужною и бесполезною; даже самое на вид непотребное былье, как то терние, плевелы и волчцы произрастают ради известной своей пользы и употребления".