Лекарства из растений были трех типов: примочки, мази и отвары. Очень верили тогда в силу квашеной капусты. Капустный лист или заменяющий его раствор уксуса прикладывали к голове, избавляясь от боли, или к ушибленному месту. Те же ушибы и шишки на голове лечили мелко нарубленным свежим лозняком. Жар снимали, привязывая к венам холодные разрезанные огурцы. Клубникой "укрепляли сердце" и очищали кровь. Мази и притирания делали из трав, с добавлением медного купороса, на основе "коровьего масла", а чаще - "старого ветчинного сала".
Отвары применяли при лечении болезни глаз (отвар из васильков) или "внутренних болезней". От болей в животе принимали отвары из тмина, мяты или мускатного ореха; боль в груди успокаивали отваром шалфея; от геморроя применяли рябину и почечуй, от лихорадки - "траву фуфору".
В конце XVIII века в моду вошло лечение баней, подробно описанное в дневнике Марты Вильмот:
"Я решила вылечиться баней, раз уж начала, и после обычного омовения забралась на самую верхнюю полку, и мне стали натирать тело медом и солью. Это открывает все поры, так что даже становиться опасно, если не уберечься от холодного воздуха. Затем Арина (дворовая девушка - авт.) плеснула водой на раскаленные камни, и тотчас же меня окружил пар, такой теплый и расслабляющий, что сразу потянуло в сон. Когда я полежала так с четверть часа, принесли веник, согрели его и стали им попеременно то тереть, то стегать. Напоследок я влезла в огромную ванну, и на этом все кончилось".
Помещик Иван Саввич Брикин любил повторять: "Аптека - убавитель века". Он "более всего лечился постом" и считал, что главное не в лечении, а в профилактике. Это справедливое и для нашего времени мнение, он воплощал в жизнь следующим образом: "для произведения полезного переворота в теле надобно хоть раз в месяц напиться".
В тяжелых случаях иногда обращались к лекарю. Приезд лекаря в деревню и его лечение обходилось на рубеже веков в 10–25 рублей, и отнюдь не каждый помещик имел в кармане такую сумму.
Да и польза от лекарей была сомнительной. Что они могли предложить? Кровопускание и те же лекарства из трав и растений, только составленные по рецепту. В крайних случаях, в момент кризиса или при хроническом заболевании больной все равно "поручался Богу".
Помещик С.И. Тимирязев, тяжело заболев, дал обет выменять для сельской церкви копию иконы Иверской Божьей Матери стоимостью несколько тысяч рублей. Что уж тут помогло, мы не знаем, однако больной выздоровел и обет свой исполнил. О.В. Смирнова-Россет вспоминала, что "падучую болезнь" ее родственника Д.И. Лорера вылечили, отвезя его еще ребенком к иконе Ахтырской Божьей Матери. Эти примеры не единичные, а вполне рядовые. Точно так же мелкий помещик Острожский-Лохвицкий в 1775 году ездил в Белгород в монастырь благодарить угодника Иосафа за исцеление сына от трехмесячной лихорадки.
Впрочем, с началом века XIX такие случаи становятся все реже, и вера в чудодейственные силы икон в высшем слое дворянства заменяется верой в медицину. Уже в конце XVIII века утвердилось понимания необходимости применения санитарных мер в борьбе с "заразными болезнями" - тифом и холерой. Чтобы избавиться от них, больных переводили в специальные помещения, а дома "окуривали уксусом" (от чумы - смолой), развешивали в комнатах чеснок, в зимнее время помещения вымораживали. Потребность в лекарях и аптеках первыми почувствовали те помещики, которые сами лечили крестьян, вроде помещицы Толубеевой, отводившей под импровизированный лазарет свой амбар.
Графиня Чернышева, также лечившая сама, выстроила для лазарета отдельное здание. Генерал Недобров помещал больных в комнатке при церкви, зато имел уже в усадьбе доктора. Из рапорта штаб-лекаря Левицкого следует, что в то время, когда в Серпухове не было ни аптеки, ни больницы, в деревне А.П. Нащекина, в 12 верстах от города, была аптека, в которой работал наемный провизор; а неподалеку, в имении графа Орлова - больница на четырех человек с аптекой и врачом, работавшим по контракту.
Поскольку правительство никоим образом не заботилось о здоровье сельского населения, эту миссию взяли на себя наиболее культурные помещики. Правда, те аптеки и больницы, что нам известны, были лишь островками в море, и везло лишь тем, кого прибивало судьбой к этим островкам. Так повезло крестьянам генерала Комаровского: после первого же осмотра приобретенного поместья он приказал построить в центральном селе лазарет.
Так повезло крестьянам Н.И. Муравьева-Карского: заехав в 40-е годы XIX века в свое имение, он обнаружил среди крестьян "цингу и горячку", и сразу же открыл "два временных лазарета". Остальным же крестьянам, как и их хозяевам, еще долго приходилось полагаться больше на Бога, на авось, да на целебную траву.
Очерк XV
Гигиена
В этом очерке разговор пойдет о тех сторонах быта помещиков, которые, в общем-то, не принято ни замечать, ни описывать. Назовем эту тему гигиеной, хотя название это приблизительное, поскольку мы будем писать здесь и о мытье, и об "отхожих местах" и о насекомых, до сих пор кое-где живущих с людьми "бок о бок". Мемуаристы неохотно затрагивают эти темы, кто по врожденной брезгливости, а кто и по обыкновенности-обиходности того, что происходит ежедневно в жизни человека. Если бы, как в свое время отметил Ю.М. Лотман, не иностранцы, находившиеся в пространстве иной культуры и потому нуждавшиеся в "специальных объяснениях" обычных, казалось бы, вещей, мы остались бы при двух-трех ехидных замечаниях современников, да тех подробностях, что можно узнать из художественной литературы.
В этих очерках мы неоднократно ссылались на письма и дневники сестер Вильмот, приехавших в Россию из Великобритании в самом начале XIX века по приглашению княгини Е.Р. Дашковой, одной из самых образованных женщин своего времени, подруги Екатерины II и первого президента Российской академии. 14 июля 1806 года Марта Вильмот записывает в своем дневнике такую историю:
"Баронессе Прайзер, волею несчастных обстоятельств, пришлось служить гувернанткой в двух или трех семьях. Только что она отказалась в одной из них от места из-за плохого обращения и из-за отвратительного поведения хозяев, чему ей приходилось быть свидетельницей (между прочим, эта семья пользуется чрезвычайным уважением в округе)… В первый же день, как приехала баронесса, хозяин дома, к ее ужасу, позвал прислугу и развлекался тем, что приказал этой женщине ловить на нем блох, которых по воскресеньям ищут друг у друга на голове нищие ирландские дети, и эта картина часто потом повторялась. Баронессу считали капризной, потому что в подобных случаях она спешила уйти в свою комнату".
Оговоримся: в высшем свете, в столицах, блох и других насекомых дворянство на себе не носило. Клопы и блохи были кошмаром военных походов и постоялых дворов. Именно поэтому при переездах из городского дома в усадьбу и обратно, помещики предпочитали останавливаться не в крестьянских избах и не на станциях, а в своих шатрах и палатках, в крайнем случае, ночуя в экипажах. Если же Господь доведет остановиться в гостинице, то под каждую ножку кровати подставляли миску, наполненную водой, чтобы клопы, штурмующие по ночам постель, в этой воде тонули. Но и это помогало не всегда, поскольку клопы умеют прицельно падать на спящих с потолка.
Культурные аристократические семьи и в своих подмосковных были избавлены от паразитов. Но обычные помещики жили с клопами и блохами в тесном соседстве, поскольку помещения, занятые дворовыми, были обычным местом распространения насекомых. "Запах клоповника", по свидетельству современника, в людской и прихожей был неистребим.
Тем помещикам, которые приезжали в село только на лето, было несколько проще, поскольку "барские" покои зимой не отапливались и клопы с тараканами просто "вымораживались". Летом, правда, была и другая напасть. Соседство со скотным двором, конюшней и псарней не проходило даром - в доме было много мух. Чтобы спастись от них, ночью спали под пологом из "легкой итальянской кисеи". Днем на окно выставляли специально приготовленную на сладком сиропе отраву, куда мухи, как считалось, должны были слетаться, чтобы расстаться с жизнью. Насколько это помогало, можно узнать из небольшого, но полного подлинных чувств стихотворения Евгения Баратынского "Ропот":
"Красного лета отрава, муха досадная, что ты
Вьешься, терзая меня, льнешь то к лицу, то к перстам?
Кто одарил тебя жалом, властным прервать самовольно
Мощно-крылатую мысль, жаркий любви поцелуй?
Ты из мечтателя мирного, нег европейских питомца
Дикого Скифа творишь, жадного смерти врага".
То, что смерть "врагов" - паразитов - в чистоте, не было секретом. Мытье и умывание к концу XVIII века стало не просто необходимой частью жизни, а отчетливым культурным знаком - чистоты, здоровья и красоты. В наибольшей степени это относится к возрожденной моде на баню. "В России мытье в бане - пишет все та же Марта Вильмонт, - Почти религиозная церемония". Существовали бани двух типов: парная и обычная - "водяная, где холодная и горячая вода течет по трубам и наполняет большие банные ушаты".
Сестрам Вильмот очень понравилась парная баня, и они описали ее устройство и процесс мытья во всех подробностях. Главное помещение бани - то, где находится полок для любителей пара. Но прежде чем войти туда нужно окунуться в "огромную лохань, в которой можно сидеть по шею в воде", натереться хреном, потом мылом, а уж потом париться и хлестаться веником. "Распарившись, сильные мира сего ложатся отдыхать в постель, приготовленную в соседней жарко натопленной комнате, а простые люди прямо из парной прыгают в снег".
Последнее наблюдение не совсем верно. Закалка и профилактика снегом и льдом тогда уже были значительно распространены. Та же Марта Вильмот привыкла в России к такой процедуре: "Каждое утро мне приносят пластинку льда толщиной со стекло стакана, и я, как настоящая русская, тру им щеки, от чего, как меня уверяют, бывает хороший цвет лица". Умывались, обычно, холодной водой с использованием настоев из разных трав.
Чуть более подробно мы можем рассказать о том, как и куда ходили "по нужде". То помещение, что мы сейчас называем "туалет", в доме помещика находилось в отдалении от парадных покоев и поближе к людским, а проще говоря - при входе. Прежде чем войти в переднюю, надо было подняться по лестнице, а лестница эта "обыкновенно сделана была в пристройке из досок, коей целая половина делилась еще надвое, для отхожих мест: господского и лакейского".
Поскольку бегать через весь дом, особенно ночью, было затруднительно, в господских спальнях, за ширмами, находилось местечко, где можно спокойно было сделать все свои дела. Насколько это было обычным, можно узнать из рассказа В.Ф. Вяземской (жены поэта) о А.С. Пушкине: "Бывало, зайдет к нам поболтать, посидит и жалобным голосом попросит: "Княгиня, позвольте уйти на суденышко!" - и, получив согласие, уходил к ней в спальню за ширмы". Правдив ли этот рассказ, мы не знаем, да это и неважно, поскольку нас интересует примета быта - "суденышко" за ширмами. А она достоверна, как и замечание М. Вильмот о том, что еще при Петре I в России в "клозете" использовали "мягкую бумагу".
А завершим очерк романтической историей, отчасти связанной с нашей темой. В одном из прежних очерков мы рассказывали о помещике Кошкареве, глубоком старце, имевшем, однако, свой "гарем" из горничных и любивший спать с ними в одной комнате. Он разделил свой дом на две половины: мужскую и женскую, и не позволял мужской прислуге приходить в те комнаты, где жили его "наложницы". Однако одна из его "горничных", влюбившись в конюха, решилась сбежать, и сумела не только договориться с возлюбленным, но и выполнить свой план. Бежала она из летнего отхожего места, которое было построено у помещика "на дворе", напротив девичьего крыльца. Сделано оно было из досок в виде шалаша и запиралось изнутри. Возлюбленный девушки сумел подогнать тройку лошадей к задней стене туалета, выломать несколько досок и умчать свою милую. Правда, недалеко. Кончился побег трагично: для него - порка на конюшне, для нее - колода.
Очерк XVI
Чудаки
Помещик Абрам Иванович Спешнев очень любил крестить детей.
Их к нему "свозили десятками" из соседних деревень, сел и даже городов, потому что всем своим крестникам Абрам Иванович давал по рублю денег. Если же крестником был сын священника, то получал "на зубок" десятину земли.
Помещик Спешнев был оригинал, каких в его время было на Руси превеликое множество, от Потемкина и Суворова, до Федора Толстого-Американца, превратившего свою жизнь в непрерывную цепь анекдотов. Эпоху, в которую они все жили или, хотя бы, родились, осеняют два чудака на троне - Петр III и Павел I, а между ними - великолепная Екатерина II, никогда не упускавшая возможность разыграть эффектную сцену на зависть всей Европе.
Казалось бы - с чего это? В истории Руси: и древней, и Московской, чудаков нет, театрально-драматические эффекты ей чужды. Если кто и мог себе позволить быть оригиналом, то это цари и юродивые - "самовластцы" и "нищие духом".
Чудачество - очень интересный феномен. Скажем, весьма редки чудаки во всех странах Востока. Одного хаджи Насреддина хватает практически на всю историю Средней Азии. В Европе же чудаки, начиная с Диогена - явление постоянное. Классическая страна чудаков и оригиналов - Англия. Нашим отечественным англоманам можно посвятить целый том в обширной летописи российского чудачества. Но Англия (по крайней мере, с конца XVII века) - самая свободная в мире страна, с подчеркнутым стремлением к обособленности личности, к индивидуальности. Чудаки - это люди, которые настолько всерьез воспринимают свою свободу, что не боятся ради нее показаться странными. Чудачество напрямую вытекает из английской же поговорки: "Мой дом - моя крепость". Чтобы быть чудаком, надо быть свободным, по крайней мере, трижды: политически, экономически и духовно.
Вернемся в Россию. В конце ХVIII века для дворянства все условия появления чудаков были налицо: дворяне были свободны юридически, экономически независимы, а европейское Просвещение и его российский вариант - "вольтерьянство" - ослабило его духовную зависимость от церкви. Однако стремление к обособлению ограничивалось жесткими рамками служебной зависимости. Служащий человек в России находился в веками действовавшей системе отношений: "я начальник - ты дурак, ты начальник - я дурак". Позволить себе быть оригиналом мог только начальник, пока он таковым является. (Концентрированным выражением этой системы служит знаменитое высказывание Павла I: "В России вельможа лишь тот с кем я разговариваю и лишь до тех пор пока я с ним разговариваю".)