Велика была наша скорбь о погибших. Особенно тяжело переживал гибель Виктора Щербакова, своего давнего друга, лейтенант Тихонов. Он почернел, в глазах сверкала яростная тоска. Четвертого ноября в коротком встречном бою лейтенант сбил двух "мессеров" и на следующий день загнал в землю еще одного. А в праздничный день, седьмого ноября, в день своего 27-летия, Василий Тихонов погиб и сам…
Двадцатого ноября нас, летчиков, из всего полка осталось двое - сержант Бейсимбаев и я. После полудня мы вылетели навстречу группе фашистских бомбовозов, прикрытых армадой "мессершмиттов". Бой получился короткий и свирепый. Вломившись в самую гущу "мессеров", двоих успели поджечь сразу. Потом, связанный двумя парами врагов, Айтен упустил момент, и к хвосту его машины подобрались еще четыре истребителя. Он отчаянно метнулся в сторону, но поздно - огненная трасса изрешетила кабину. Тяжело раненный, Бейсимбаев бросил машину в штопор, смог выйти из него возле самой земли и, скрывшись на фоне пересеченной местности, потянулся домой.
Я оказался один. Совсем один. Враги облепили со всех сторон. Спасали бешеные броски из стороны в сторону. Немцы заторопились - бензин на исходе, занервничали, а на сетке моего прицела появился потерявший осторожность "мессер". Мне оставалось только нажать гашетку пуска реактивного снаряда - на месте фашистского истребителя расцвел в небе черный цветок взрыва.
Как по чьей-то команде, внезапно остановилась сумасшедшая карусель - кончалось горючее у немцев и у меня.
Бейсимбаева дома я уже не застал. Говорили, что, истекая кровью, он даже зарулил на стоянку, но покинуть самолет без посторонней помощи сил не хватило. Ноги у него оказались пробиты пулями в нескольких местах. Рассказывали, что, когда отправляли его в госпиталь, он, впадая в беспамятство, бормотал:
- Непорядка это, все равно так не должен быть…
Последний
В тот же самый день, 20 ноября, когда я остался единственным в полку пилотом, начальник штаба капитан Чечнев получил распоряжение направить командира-летчика в Борисоглебский запасной авиаполк для получения там эскадрильи И-16 вместе с личным составом. Такое известие нас обрадовало, ибо давно уже мы не получали пополнения ни машинами, ни летчиками. За минувшие пять месяцев войны более шестидесяти человек в полку сложили головы в неравных, жестоких и кровопролитных воздушных боях.
Связной самолет доставил меня в Борисоглебск. Командир авиаполка долго рассматривал мои документы, вздыхал и старательно прятал глаза. Было похоже, что с получением обещанной эскадрильи выходила какая-то заминка.
- Чем порадуете, товарищ майор? - нарушил я затянувшееся молчание.
- Собственно, нечем порадовать, лейтенант. Вашу эскадрилью, - он подчеркнул слово "вашу", - мне приказали передать москвичам. Самолеты уже вчера улетели.
- А как же мы… Ведь перед вами - последний летчик полка, вы понимаете это? На нашем аэродроме всего два самолета, битые-перебитые, латка на латке. Моторы давным-давно выработали все ресурсы. Летать не на чем и некому. Дайте хоть что-нибудь! Ну, если не эскадрилью, то хотя бы звено. На первое время и этому будем рады, - просил я майора.
Тот смотрел на меня грустными глазами, и я видел, что у него действительно дать нам нечего. По разным углам аэродрома стояло лишь несколько машин, но в каком состоянии и кому принадлежат - неизвестно.
- Ладно, уговорил, лейтенант. Прибыли сегодня к нам два летчика-сержанта. Из училища. Кажется, Мельников и Дыбич. Вот и забирай их себе. Три самолета тоже постараемся найти…
Линия фронта уже проходила по Дону. Ростов занял враг. Утром 28 ноября 1941 года мы поднялись в воздух. Задача была сформулирована кратко: "Не допускать бомбардировщики противника к нашим наземным частям". Для трех И-16 задача почти невыполнимая. Мельникова и Дыбича, идущих в первый свой боевой вылет, потренировать в выполнении приемов боя не было возможности. Кое-что я успел показать над аэродромом, кое-что объяснил на пальцах.
Звено круто набирало высоту. Над Ростовом стелилась сизая дымка - в городе догорали пожары. Вот впереди показались четыре пары "мессеров" - авангард прикрытия бомбардировщиков. Я развернул звено в сторону солнца, не упуская из виду немецкие истребители. Сейчас важно остаться не обнаруженными, сохранить возможность для внезапного удара по бомбовозам.
Наконец показалась основная группа - плотный строй из десяти тяжелых Ю-88, окруженных снующими вокруг них истребителями. Мы выше "юнкерсов" примерно на тысячу метров. Позиция удобная. Недолгое сближение на встречном курсе со стороны бьющего немцам в глаза солнца, и вот - пора!
Круто опускаю нос машины на ведущего "юнкерса". Ударить надо именно по нему, хотя бы сбить его с курса. "Юнкерс" быстро растет в сетке прицела. Огонь! Огонь! С визгом сорвались с полозков два РС и, оставляя дымный след, устремились к флагману. Мои напарники тоже выпустили по два снаряда - флагманский Ю-88 неуклюже завалился и, окутавшись дымом, рухнул вниз. Остальные бросились по сторонам, из открытых люков черными каплями потекли бомбы, на свои же войска - лишь бы поскорее избавиться от груза. Вся атака длилась несколько секунд.
Истребители сопровождения прозевали ее начало, и теперь "мессеры", примерно тридцать машин, бросились за нашим уходящим на пикировании звеном.
За минувшие месяцы войны в воздушных боях, как я говорил, на моих глазах погибли или получили тяжелые ранения два полных летных состава полка. Смерть товарищей звала к отмщению. Я твердо усвоил главную заповедь истребителя: не считай врагов, а смотри, где они. С первого же боевого вылета драться приходилось при численном перевесе немцев, и стоило когда-нибудь хоть на секунду оробеть перед этим обстоятельством - гибель моя оказалась бы неизбежной.
Позже пришел опыт, бурные эмоции сменил холодный расчет, и бой превратился в обычную, до тонкостей освоенную работу. Пилотирование не занимало внимания: в полете я становился, так сказать, частью самолета, отлаженной и отрегулированной до полного совершенства, все мои действия обосновывались сложившейся на данный момент обстановкой. Получалось, будто машиной управлял кто-то другой, а я только приказывал этому другому выполнять нужные маневры…
Душа моя, если можно так сказать, сжалась, ушла в себя. Я перестал испытывать страх, все больше привыкал к гибели однополчан, не помышляя и самому остаться в живых. Мысли о смерти остались где-то за пределами сознания, там, куда вход моему человеческому "я" был строго воспрещен.
Постепенно я перестал удивляться тому, что выходил из самых невероятно тяжелых, непомерно неравных схваток без единой царапины - даже тогда, когда возвращался из боя, в котором гибла вся наша вылетавшая группа. Почему так получилось, я не понимал, да и не задумывался над этим. Принимал все, как должное.
И только много позднее, в тиши госпиталя, я начну постепенно оттаивать, анализируя проведенные бои и испытывая ни с чем не сравнимое тягостное чувство от былой, казалось, абсолютной неизбежности смерти; размышлял о причинах нашей неполной подготовленности к этой войне; ощущал острую неизбывную боль, вспоминая о погибших друзьях. Все это - потом…
А сейчас мое звено продолжало бешено пикировать в строю правого пеленга. "Мессеры" догоняли. Четко работала мысль: "Резко затормозить. Немцы этого не ожидают и обязательно проскочат вперед. Мы окажемся у них в хвосте". Старый, испытанный прием: убран газ, машины энергично выведены в горизонтальный полет. Звено словно уперлось в резиновую стену - широкий лоб наших "ишачков" сделал свое дело, все три И-16 будто встали на якоря! А остроносого "мессершмитта" быстро не затормозишь, не зря же он "мессер" - "нож".
Успеваем перестроиться в оборонительный круг. Немцы пристреливаются. Все ближе пушечные трассы. Все круче приходится закладывать виражи. Моторы надрываются в форсаже. Самолеты вздрагивают от напряжения, готовые сорваться в штопор при малейшей ошибке в пилотировании.
Самолет в штопоре - это бешеное вращение земли, сливающейся в крутящийся диск. Я не однажды использовал штопор для выхода из боя, но только тогда, когда оставался один. Теперь же, прижавшись вплотную друг к другу, крутились со мной в сумасшедшем вираже две машины с совсем еще "зелеными" летчиками.
Надо уходить. Но как? Выход виделся пока один: удержаться в крутом вираже, "пересидеть" немцев в воздухе. Мы могли бы гордиться таким исходом, ведь их в десять раз больше, а мои напарники впервые в бою. Но долго ли выдержат новички такую нагрузку?
От перегрузок кровь отливает от головы. В глазах меркнет свет, неимоверной тяжестью наливается тело, неумолимая центробежная сила гнет позвоночник, отрывает руки от рычагов управления. А надо еще следить за обстановкой, маневрировать, уклоняться от смертоносного огня.
Машина Дыбича вдруг резко "клюнула", завалилась и резко понеслась к земле. Следом устремилось несколько пар "мессершмиттов".
- Стас, не выводи! Штопори до земли! Только не выводи!
Но самолет Дыбича, сделав несколько витков, начал выходить из штопорного полета.
- Что ты делаешь, Дыбич, немедленно в штопор! - надрывался я криком, хотя знал, что моего голоса никто не услышит.
Четыре "мессера" догнали краснозведную машину. Вспух на ее месте клубок взрыва, замелькали в падении куски самолета. Не стало Станислава Дыбича.
Мельников плотнее прижался к моей машине. Для него я был единственной защитой в этом страшном смертоносном клубке. Он тянется ко мне, как цыпленок, убегающий под крыло матери-наседки от налетающего коршуна.
Наше оборонительное кольцо распалось. Немцы немедленно этим воспользовались, бросившись на нас с задней полусферы. Ливень снарядов возвестил о новых атаках. Находиться в вираже теперь бессмысленно. Нас атакуют сзади, идут встречным курсом, изготовились бить сверху. Теперь оставалось атаковать самим. Иного выхода нет.
Я бросился вправо вверх и оказался под проходившим мимо "мессером". Его желтое брюхо заполнило сетку прицела.
- Огонь! Залпом!
Пулеметы брызнули свинцовыми струями, РС вошел в тело истребителя. Он стал очередным сбитым мной самолетом врага.
Но радость тут же сменилась тревогой - где Мельников? Не удержавшись возле меня при броске вверх, он остался один. Проскочившего перед ним "мессера" он поджег, но и Мельникова постигла та же учесть. Я успел увидеть объятый пламенем И-16 и горящий рядом с ним "мессершмитт".
- Эх, Алеша, Алеша… Ну, теперь, держитесь, гады!
Ярость и боль душили меня. Стиснув зубы, бросил машину вниз, к проходившей там паре "мессеров". Увидев меня, они со снижением бросились удирать к городу. Они позволили почти догнать себя, а потом сошлись плотнее и начали выходить из крутого снижения. В азарте преследования до упора жму на сектор газа. Мотор не выл - он визжал на высокой форсажной ноте, словно жаловался на свою невообразимо трудную судьбу. Буравом ввинчивался звук в закрытые шлемом уши. В прицеле четко просматривался ведущий "мессер". Дистанция сокращалась. Еще секунда - и сработают мои пулеметы.
Но вдруг сетка прицела очистилась - обе вражеские машины боевыми разворотами ушли в разные стороны… Меня одурачивали, как мальчишку! Вместо боя втянули в бессмысленное преследование. Зачем?
Справа разорвался тяжелый снаряд, сверкнуло пламя. Машину сильно тряхнуло, в глазах поплыли красные круги. Наступила полная тишина. Я потерял сознание.
Моя машина, с оторванным концом правого крыла, с развороченным бортом и срезанным фонарем кабины, неуправляемая, поднялась и легла на спину. Я повис на ремнях. Яростный ветер свистел в кабине. Сознание медленно возвращалось.
"Что же произошло? Ведь я же их почти догнал. Они убегали и внезапно исчезли. А через секунду ударили зенитки… Сволочи, завели меня на зенитную батарею. Подловили, "герои"… Всей оравой не смогли справиться, сожгли уйму бензина и боеприпасов, а без зенитчиков не обошлось…"
Машина, лежа на спине, падала под небольшим углом к горизонту. Подо мной лежал захваченный врагом Ростов. Впереди лента Дона, за рекой - наши. Собрав в кулак волю, двинул рули. Самолет неохотно, с большой нагрузкой на управление, вернулся в нормальное положение. Осмотрелся. "Мессеров" не видно. Ушли.
Снижаясь, пересек Дон. Впереди бесконечные линии окопов, чуть левее небольшой холм, за ним - пятачок пашни. Туда, только туда.
Убыстряя бег, сливаясь в сплошную серую полосу, несется на меня земля. Скребут по грунту лопасти винта, небольшой пробег - машина, окутанная пылью, остановилась, зарывшись мотором в перепаханное бомбами и снарядами поле.
- Вот и все. Дома.
Страшно возбужденный, я отстегнул ремни, выбрался из разбитой кабины. Снял парашют. Из ближних окопов ко мне бежали бойцы, что-то кричали, размахивая руками. Расстегивая шлем, почувствовал нечто вроде щекотки за правым ухом. Тронул рукой - из пробитого, мокрого от крови шлема торчал еще теплый зазубренный осколок.
В тот же миг голову пронзила резкая боль. Земля повалилась в сторону, потом вдруг встала "на ребро" и, стремительно опрокидываясь, прихлопнула меня душным непроницаемым покрывалом.
Время звездных дождей
И вот наступила эта ночь, с ее голубым сиянием, полная соловьиных трелей и вздохов ночного ветра. Высыпало несчетное множество звезд. А потом всплыла над миром луна - огромная, красная, и в ее мглистом свете обозначилась зыбкая линия горизонта. Повеяло прохладой.
В такую вот чудесную летнюю ночь впервые поднял я в воздух свой ночной бомбардировщик - самолет Р-5 с бортовым номером 3, машину, с которой мне предстояло неразлучно пройти длинные и запутанные в поднебесье дороги войны…
…Тяжелое ранение в голову закрыло мне путь в небо. Медкомиссия огласила приговор:
- К летной работе - не годен.
Я был потрясен. Безутешная тоска по утраченному небу согнула меня, сделала замкнутым и раздражительным. Сколько проклятий обрушивал я на ту чертову пару "мессеров", что завела мой истребитель на зенитную батарею, под огонь прямой наводкой! После четырехмесячного лечения в госпитале очутился я в стрелковом полку на Воронежском фронте. Командовал взводом, ротой, даже замещал погибшего в бою комбата. Стал настоящим пехотным командиром - поднимал в атаку бойцов, дрался, как одержимый, в штыковых схватках, форсировал реки… Одновременно подавал рапорты с просьбой направить в авиацию. Хоть и со скрипом, но получил наконец долгожданное направление. Прощай, пехота!
В истребительную авиацию, правда, не допустили - направили в 719-й полк ночных разведчиков-бомбардировщиков, единственный, как мне сказали, полк, в котором состояли на вооружении Р-5. Еще до службы в армии летал я на таком самолете по трассам ГВФ.
Получив в штабе Второй воздушной армии назначение, в дивизию я добирался на связном У-2. Какое это было для меня счастье - вновь оказаться в кабине летящего самолета, пусть даже пассажиром. Все вокруг виделось необыкновенно прекрасным - и небо в редких хлопьях кучевки, и неспешно наплывающая под крылья земля, и этот старенький, изрядно потрепанный связник, и его молоденький круглолицый пилот.
Полк от штаба дивизии располагался километрах в пятнадцати. Попутки не предвиделось, и, закинув на плечо вещмешок, я отправился, не теряя времени, пешком по проселочной дороге к новому месту службы.
И вот наступила эта ночь, когда меня запланировали в первый ночной вылет - бомбить железнодорожную станцию Кшень. Проверяющим со мной летит штурман полка капитан Петр Ширшиков. Честно говоря, экзаменатора немного побаиваюсь, хотя я не новичок за ручкой управления самолета.
Ровно гудит мотор. Тонко поют расчалки меж плоскостями, зеленовато мерцают стрелки приборов, короткими злыми язычками голубого пламени ощетинились выхлопные патрубки. Над головой, в недосягаемой высоте горят чистым светом тысячи звезд. Вдруг одна из них, самая маленькая, оборвавшись, ринулась в стремительный полет, рассекая наискось небо. Вдогонку бросилась другая, оставив за собой мгновенный слепящий росчерк. Был август 1942 года. Наступало время звездных дождей.
Осталась позади аэродромная суматоха. Взлетать было непросто: наружная подвеска бомб, турельный пулемет "ШКАС" в открытой - как и у меня - кабине штурмана, выступающие по бокам фюзеляжа лобовые пулеметы - два "максима", - все это, конечно же, не улучшает аэродинамику самолета. Да и общий вес значительно превышает довоенную норму.
Штурман пока не напомнил о себе ни единым словом, очевидно, проверяя мое умение ориентироваться самостоятельно. Я настроился провести "тройку" строго по линеечке и расчетное время выдержать до минуты. Наверное, не зря четыре года до войны отработал линейным пилотом.
Сначала на У-2 излетал вдоль и поперек Украину, в том числе Донбасс, затем Краснодарский край и Северный Кавказ. В начале 1937 года переучился на ПР-5, который был пассажирским вариантом военного Р-5. Работал на линии Ростов - Москва, Ростов - Тбилиси. В то время гремела война в Испании. Мы, молодые пилоты ГВФ, писали рапорты по всем инстанциям, вплоть до Генерального штаба и лично товарища Сталина, с просьбой направить для борьбы с франкистскими мятежниками. Нам отказывали, утешая: ваш век такой - еще навоюетесь…
Минут через десять будем над целью. Как-то он выглядит - ночной бой легкого бомбардировщика с наземными средствами противовоздушной обороны противника? Зенитный огонь - дело мне известное. Но совершенно разные вещи - выскочить из зоны огня на истребителе или маневрировать среди огня на тяжело груженной и малоповоротливой машине. И с прожекторами прежде я не встречался. Теоретически, конечно, знаю, как действовать в лучах, чтобы быстрее выйти из них, но ведь практика с теорией не всегда сходятся…
При подходе к цели, когда стали видны вспышки снарядных разрывов и различимы цветные трассы зенитных автоматических "эрликонов", когда лучи прожекторов почти вплотную приблизились к нам, готовые лизнуть самолет раскаленными добела языками, - все тело напряглось готовностью к схватке.
Бурные всплески взрывов на земле прекратились. Висевший до нас над Кшенью самолет отбомбился и ушел, оставив после себя разгорающийся пожар. Погасли прожекторы, умолкали зенитки. Сейчас - моя очередь.
Сбавлен газ. "Тройка" неслышной тенью скользила в сторону вокзала. Штурман в задней кабине по-прежнему молчит. Похоже, до сих пор я делал все правильно. Беру поправку на снос бомб ветром. Замечаний из штурманской кабины не последовало. С высоты шестисот метров хорошо просматриваются забитые эшелонами пристанционные пути. Окна ближних строений чернеют провалами, крыши сорваны, торчат ребра голых стропил.
Ни выстрела, ни прожекторного луча… Мы снижаемся с приглушенным мотором, и после предыдущего грохота немцы нас просто не слышат.
Почувствовал четыре сухих щелчка - штурман сбросил бомбы… Словно злой волшебник махнул палочкой: в небо устремились десятки струй разноцветных шариков - открыли огонь "автоматки", засверкали рыжеватые вспышки - вступили в работу батареи крупнокалиберных зенитных орудий. По всем высотам расцвели рваные космы разрывов.
Но это была пустая трата боеприпасов. Еще до начала обстрела, едва "отстегнули" бомбы, я дал моторам форсаж и, снизившись на скорости, ушел в сторону. Вновь набирая пологими кругами высоту, я видел пожар на путях - ветер относил от горящих вагонов дым и копоть…