Но все, что мы читали, что слышали по радио о войне на западе, нам казалось чем-то отдаленным, не имевшим к нам отношения. Правда, настораживали письма товарищей, служивших в частях. В начале июня Петраков писал нам, что дух у них боевой, что "тревожат" их почаще, чем нас. О том же писал и Иванов, служивший в своих родных краях - на границе Белоруссии. …Я летал к Харькову. Любовался руслом Северного Донца, новостройками, колхозными полями, вольными зелеными просторами. Вспоминал Ображеевку. Давно я не виделся с близкими, с отцом. Он писал часто обо всех новостях, о хороших видах на урожай, беспокоился обо мне и уже мечтал, что осенью, после выпуска курсантов, я приеду домой на побывку. Мечтал об этом и я.
Часть вторая
ИДЕТ ВОЙНА НАРОДНАЯ
БОЕВАЯ ТРЕВОГА
Воскресное утро. Мы, инструкторы, сидим в палатке-столовой и с аппетитом завтракаем. Рядом со мной старые друзья: Панченко, Усменцев, Коломиец - и новый приятель, мой тезка, Иван Моря - отличный летчик. Характер у него веселый, добродушный, здоровье богатырское. Он тоже любит спорт, и мы с ним часто меримся силой.
Погода пасмурная, моросит дождь. Но настроение у нас самое радужное. Беспечно балагурим, весело строим планы на нынешний свободный день. И вдруг смех обрывается. Наступает тишина, и только слышна команда начальника штаба:
- Боевая тревога! Боевая тревога! Все по самолетам!
К нашему удивлению, начальник штаба сам вбежал в палатку, громко повторяя:
- Боевая тревога! По самолетам!
Переглядываемся. Таким мы его никогда не видели: лицо побагровело от волнения, стало суровым, напряженным. Да никогда он так и не кричал. Видно, что-то случилось.
Вскакиваем и, шмыгнув под полой палатки, спешим на стоянку своих "УТ-2". Механики уже запустили моторы.
- Немедленно рассредоточить самолеты по окраинам аэродрома! - раздался зычный голос комэска Вовка (тоже впервые услышали мы такой приказной тон).
Снова удивленно переглядываемся: раньше нас обычно собирали ночью, до подъема, и, засекая время, проверяли быстроту сбора и подготовки самолета.
Спешим рассредоточиться. Начали выруливать - только смотрим, чтобы не обрубить друг другу хвост: ведь такой приказ получен впервые.
И вот я уже сижу рядом с механиком под крылом самолета. Дождь моросит не переставая. С нетерпением ждем отбоя.
- Так долго тревога еще никогда не длилась, - замечает механик. Оглянувшись, добавляет: - Смотри-ка, что там делается?
На поляне за аэродромом, где находится военный лагерь, палаток как не бывало.
Там выстроились красноармейцы, и до нас докатилось протяжное "ура-а!".
Что же происходит? У нас - тревога, там - митинг. Раздается команда:
- Инструкторов вызывает командир!
Мы выстроились в центре летного поля. К нам подошел командир. Не сводим глаз с его лица: оно словно стало суровее, непроницаемее, чем обычно.
- Отбоя нет, - говорит он, и его голос звучит спокойно. - Сегодня на рассвете гитлеровские войска, несмотря на договор о ненападении, без объявления войны, внезапно, вероломно вторглись в пределы нашей Родины.
Неужели война? Нет, этого не может быть! А командир продолжает:
- Фашистские стервятники бомбардировали наши мирные города, атаковали ряд аэродромов.
Тут голос нашего строгого комэска дрогнул. Но, чуть помолчав, он сказал по-прежнему ровным тоном-
- Началась война. Боевые действия развернулись на фронте от Балтийского до Черного моря. Бойцы Красной Армии оказывают героическое сопротивление врагу. Наши летчики уже вступили в бой.
Сомнений не осталось. Теперь передо мной одна цель: скорее встать в ряды защитников Родины.
- В Московской, Ленинградской областях, - говорил командир, - по всей Украине, а следовательно, и здесь у нас и еще в некоторых других местностях объявлено военное положение. Призываю вас к спокойствию и бдительности! Помните: враг коварен и может пойти на любую провокацию! Будем жить в боевых условиях: день уплотним еще больше. Сейчас как никогда нужны организованность и дисциплина во всем.
Я был убежден, что вот-вот огласят приказ о нашей отправке на фронт, и не поверил ушам, когда услышал слова командира:
- Фронту нужны хорошо подготовленные летчики. Стало быть, ваша задача - еще скорее и лучше готовить курсантов. Работать придется с огромным напряжением, с утроенной энергией. - Он добавил, очевидно, заметив наше недоумение, разочарование: - Будем усиленно тренироваться и сами. Может, и нам придется скоро драться с врагом.
Нам приказано вырыть щели - прятаться во время налета - и углубления для самолетов. На аэродром привезли пулеметы, курсантам выдали винтовки.
Работаю, а самого не оставляет мысль о фронте, обо всех событиях. Перекинуться словом с товарищами некогда.
В тот первый день Великой Отечественной войны по всей стране прошли митинги. Был он и у нас. Открыл его командир эскадрильи:
- Вы знаете, что фашистская Германия поработила почти всю Европу. За сорок пять дней она овладела Данией, Бельгией, Францией. Немецкие разбойники захватили оружие и боеприпасы чуть ли не всех европейских армий, овладели промышленностью покоренных стран: Чехословакии, Австрии, Польши, Голландии, Франции и ряда других государств. Сильный и коварный враг вооружился до зубов. Фашисты стянули войска к нашим границам и внезапно напали на нашу мирную страну. Они рассчитывают нанести нам молниеносный удар. Но наш народ, наши Вооруженные Силы отстоят честь и независимость Родины в справедливой, освободительной войне. Коммунистическая партия вдохновляет наш многонациональный народ на великие подвиги, и мы победим!
Горячо, гневно говорили выступавшие, клеймя немецко-фашистских захватчиков. Инструкторы брали на себя обязательство еще быстрее, еще лучше готовить летчиков для фронта и до совершенства отрабатывать технику пилотирования.
Мысленно даю себе клятву в наикратчайший срок подготовить свою группу. Может быть, и удастся вместе с ней вылететь на фронт.
Вечером мы прослушали первую оперативную сводку Командования Красной Армии. Авиация противника атаковала ряд наших аэродромов и населенных пунктов, но повсюду встретила решительный отпор советских истребителей и зенитной артиллерии. Говорим и думаем об одном: Родина в опасности и мы должны быть в рядах ее защитников.
МОЙ ДОЛГ - ГОТОВИТЬ КУРСАНТОВ
Ночами нас стали поднимать по тревоге. Приходилось забираться в щель. С болью, с ненавистью прислушивались мы к гулу вражеских самолетов. Они предпринимали налеты на Харьков, находившийся в тридцати километрах от нас, пролетали неподалеку от аэродрома, над излучиной Северного Донца - река служила для врага хорошим ориентиром, особенно в лунные ночи. После налетов мы долго не могли успокоиться. Да как смеют проклятые фашисты бомбить наши города - там же дети, женщины, старики!
Фашисты стали совершать налеты на электростанцию недалеко от нашего аэродрома. Прожекторы скользили по ночному небу, нащупывали воздушного врага. Били наши зенитки. Забыв об опасности, мы выскакивали из щелей. И как же торжествовали, когда однажды зенитчики сбили вражеский самолет!
Несмотря на ночные тревоги, мы жили прежней размеренной жизнью. Дисциплина у нас стала еще крепче. Работали действительно с утроенной энергией и к вечеру буквально валились с ног от усталости. И все же по вечерам, как и в мирные дни, собирались в Ленинской комнате у карты Родины. Политрук читал нам сообщения Совинформбюро.
С особенным вниманием слушали мы сообщения о действиях нашей авиации. И долго еще, бывало, говорили о воздушных боях, о бесстрашии и мастерстве наших истребителей, штурмовиков, бомбардировщиков. Горячо обсуждали подвиг Николая Гастелло. И он, и весь экипаж не попытались спастись, когда загорелся подбитый самолет. Гастелло решительно развернулся и направил его на скопление вражеской техники. Самолет взорвался в самой гуще танков, и взрыв уничтожил немало фашистов и их боевой техники. Для нас Гастелло стал примером мужества, самоотверженного выполнения воинского долга.
Сообщения о зверствах гитлеровцев приводили нас в неописуемую ярость. "В захваченных немецко-фашистскими войсками пограничных городах и районах гитлеровцы чинят зверскую расправу над мирным гражданским населением… гитлеровские летчики расстреливают с самолетов мирных жителей и гоняются даже за детьми", - передавало радио, и кулаки у меня невольно сжимались. Я смотрел на лица друзей. У всех сдвинуты брови, все испытывают то же, что и я, - стремление скорее вступить в бой, покарать ненавистных захватчиков, посмевших вторгнуться на нашу землю.
3 июля, когда бои шли на Двинском, Минском, Тарнопольском направлениях, у нас в эскадрилье снова митинг. Он посвящен выступлению председателя Государственного комитета обороны И. В. Сталина. Суровая правда сказана народу: над нашей Родиной нависла серьезная опасность. Страна вступила в смертельную схватку с коварным, жестоким врагом. В это трудное тревожное время партия призвала народ все подчинить интересам фронта, всю работу перестроить на военный лад, все силы направить на разгром врага. Наша страна стала единым военным лагерем. Клятвой звучали слова, которые мы читали в газетах, слышали по радио, повторяли сами: "Все для фронта! Все для победы!" Каждый из нас готов был отдать жизнь за победу правого дела. Но пока нам надо было здесь, в авиашколе, подчинить всю работу нуждам фронта, крепить военную дисциплину, бдительность. И чувство ответственности за порученное дело росло.
…Вскоре произошло событие, снова всколыхнувшее нашу размеренную жизнь. Командование школы получило приказ немедленно сформировать полк из опытных инструкторов, отлично владеющих техникой пилотирования. Им подобрали лучшие самолеты - ведь на этих "И-16" наши товарищи должны были скоро вступить в бой!
Командиром полка был назначен комэск майор Осмаков. В полк были зачислены инструкторы из разных эскадрилий, отличные летчики; среди них - опытные инструкторы: лейтенанты Мартынов, Скотной, мой бывший инструктор Тачкин; и молодые - сержанты, несколько человек из нашей эскадрильи, в их числе Моря. Он уже как-то встретился с врагом, вылетев наперехват немецкого разведчика, но подбитый враг скрылся в облака.
Провожали друзей шумно, взволнованно. Прощаясь со мной, Моря все твердил, что мы, конечно, встретимся на фронтовом аэродроме, шутил, что силой мериться будем с воздушным врагом. Но встретиться не довелось…
Итак, мы проводили друзей на фронт и были уверены, что скоро наступит и наш черед. И с еще большим рвением отрабатывали фигуры пилотажа, еще тщательнее готовили курсантов, еще старательнее выполняли свои обязанности.
А их стало еще больше. Нам пришлось проводить тренировку с курсантами из первого отряда нашей эскадрильи - заменить инструкторов, зачисленных в полк Осмакова. Наш требовательный комэск дал мне дополнительную нагрузку: проводить с курсантами рулежку на самолете с "ободранными крыльями", на котором курсант учится держать направление. С поверхности плоскостей снята была перкаль, чтобы не возникла подъемная сила и самолет не оторвался от земли.
С рассвета до обеда я летал со своими курсантами, тренировался сам, а после обеда до темноты проводил рулежку.
Мои курсанты уже приступили к "вывозной программе" на "УТИ-4".
Самолет был новенький, его дали моей группе за успешное овладение "УТ-2".
Предстояла нелегкая работа - переход на боевой самолет "И-16". Теперь я понял, сколько сил и энергии затрачивают инструкторы, приступая к выполнению вывозной программы на "УТИ-4", как напряжено у них внимание, какая нужна при этом выдержка. В дни войны - особенно: мы должны были отлично обучить летчиков пилотажу и стрельбе на истребителе по еще более ускоренной программе.
Враг рвался к Москве. Бессмертные подвиги совершали советские воины, защищая ее от гитлеровских войск. Тысячи фашистских бомбардировщиков участвовали в ночных налетах. Но наша ночная истребительная авиация, наши зенитные батареи не допускали врага к столице. Всю страну облетела весть о подвиге Виктора Талалихина. Он ночью таранил немецкий бомбардировщик, пытавшийся прорваться к Москве. И мы, памятуя суворовскую заповедь, взяли Талалихина за образец героя, а позже и Алексея Катрича, таранившего вражеский бомбардировщик под Москвой в сентябре.
Радио и газеты сообщали о налетах вражеской авиации и на Ленинград, о подвигах его воздушных защитников.
"Героические дела совершают советские люди не только на фронте, но и в глубоком тылу. Самоотверженным трудом наш народ готовит победу над фашизмом", - передавало радио. Но, глядя на карту Родины, на районы, временно оккупированные фашистами, я рвался на фронт, мечтал вступить в схватку с врагом на подступах к столице.
Наши войска отходили, ведя непрерывные бои. Линия фронта отодвигалась на восток. Тревожно было на сердце. И чтобы отогнать тревогу, я работал еще больше. Жил мыслью, что меня отправят в действующую армию, когда мои курсанты закончат обучение на "И-16". Ждать этого было уже недолго.
КАК Я ПОПАЛ В НЕРАДИВЫЕ
Я проводил ознакомительные полеты в зону с курсантами на нашем новеньком "УТИ-4". Командир звена готовил их на земле, я - в воздухе. Такой метод позволял нам ускорить летную подготовку. Буквально не вылезал из кабины. Курсантами я доволен. Но вот последний, одиннадцатый, полет в зону с курсантом Клочковым. Я знал его недостаток - при сложной обстановке он терялся, мог нарушить последовательность действий в кабине. Напоминаю, чтобы он мягко держался за управление. Начали разбег. Чувствую, что сектор газа резко пошел вперед. Кричу курсанту:
- Резкие движения!
Самолет почему-то долго не отрывается от земли. Делаю попытку оторваться, а наш "УТИ-4" все бежит и бежит. Наконец оторвался, но мотор дал перебои. Снова кричу:
- Бросьте управление!
Убираю сектор газа на себя и даю его более плавно. Мотор заработал нормально, и тут же снова начал давать перебои. Самолет стал терять скорость и коснулся земли. В чем же дело? Ведь мотор новый!
Впереди овраг. Вот-вот угодим в него. Делаю попытку перескочить его. Раздался треск, машину встряхнуло, и я крепко ударился головой. Выскакиваю из кабины: вот оно что - машина в трех метрах от оврага столкнулась с самолетом, на котором производится рулежка. Снимаю шлем и парашют, по подбородку бежит кровь. Клочков сидит, опустив голову. Лицо у него в крови. Неужели погиб? Сбегаются курсанты. Успеваю крикнуть: "Быстрее вытаскивайте его из кабины!" - и падаю.
Мы бы наверняка погибли, если б получили лобовой удар. Отделались легко - всего несколько дней пролежали в госпитале. Очень жаль было новую машину - она была повреждена.
Как выяснилось потом, авария произошла оттого, что на взлете курсант перепутал сектора - дал сектор высотного корректора, которым полагалось пользоваться только на большой высоте. Несмотря на мой приказ, он не выпустил его и сидел, словно окаменев, - так испугался, когда мотор зачихал.
Выйдя из госпиталя, я еще энергичнее взялся за работу, еще требовательнее стал относиться к себе и курсантам. Но комэск изменил отношение ко мне: я попал в число нерадивых. На каждом разборе он вспоминал об аварии. О фронте нечего было и думать.
Трудное началось для меня время - было горько, обидно. И все же я твердо решил вновь завоевать доверие нашего строгого командира и добиться отправки на фронт.
А пока я проводил в действующую часть своего лучшего курсанта - Вячеслава Башкирова.
ФРОНТ ПРИБЛИЖАЕТСЯ
Шло смоленское сражение. Враг, приостановленный на дальних рубежах под Москвой, продолжал совершать воздушные налеты на нашу столицу, на Ленинград, находившийся в блокаде.
Продолжалась героическая оборона Одессы и Киева. Опасность угрожала Харьковской области. Сложное положение создавалось на нашем направлении.
Росла тревога за близких. Не отвечал на письма брат Сашко, служивший на Урале. С пометкой "адресат выбыл" вернулось мое последнее письмо к нему.
Никаких вестей не было от Якова, призванного в армию с первого дня войны.
Давно не было писем от отца, сестры и брата Григория, работавшего в охране завода в Шостке. Что с ними?
Не знал я в те дни, что к 1 сентября передовые части немецких войск прорвались к Десне, захватили плацдарм на левом берегу, у Шостки. Только много лет спустя мне стало известно, что гитлеровцы считали район Шостки одним из дальних подступов к Москве и в сентябре 1941 года стянули туда крупные силы армий "Центр".
От наших бывших курсантов приходили письма, полные бодрости. Друзья кратко описывали боевые вылеты Тачкина, Скотного, свои. Мы по многу раз перечитывали каждое письмо, без конца говорили о боевых делах товарищей.
Я подал рапорт об отправке в действующую армию. Но получил отказ: несмотря на все мои старания, авария, видимо, все еще не была забыта.
Вражеские разведчики частенько стали появляться над нашим аэродромом - очевидно, контролировали его. Иногда пытались атаковать наши самолеты в воздухе. Производить учебные полеты стало опасно. Мы, инструкторы, несли дежурство в кабинах.
К нам сел полк двухмоторных бомбардировщиков "СБ". Они по нескольку раз в день вылетали на боевое задание. Вместе с курсантами мы изучали "живые" бомбардировщики, узнавали много нового о тактике воздушного противника. С нетерпением ждали возвращения экипажей с задания, бегали их встречать, засыпали вопросами.
Иногда "СБ" возвращались с повреждениями. Некоторые гибли в бою. Полк нес потери, но летчики - молодые, дружные ребята - держались стойко. Они охотно делились с нами наблюдениями, боевым опытом. Случалось, говорили:
- Вас рядом с нами не хватает: недостает у нас на фронте истребителей прикрытия. Наши "СБ" устарели - скорость маловата.
Как же нам хотелось на "И-16" прикрывать полк! Но задачи у нас такой не было, да и не хватило бы радиуса полета.
Мы тяжело переживали каждую утрату, но виду не показывали. Напротив, всячески старались развлечь, подбодрить новых товарищей, принести им пользу на земле. Подвозили боеприпасы, набивали патронами ленты для пулеметов, помогали быстрее подготовить самолеты, мигом выполняли любое их поручение.
Каждому из нас хотелось походить на мужественных боевых летчиков. Мы сроднились с ними и техниками. Уже казалось, так всегда и будем вместе. Но расстаться пришлось, и очень скоро.
Фронт приближался к нашим краям. Эскадрилья, как и другие эскадрильи училища, получила приказ немедленно перебазироваться в глубокий тыл. Куда именно, нам не сказали.
Командованию, курсантам, техникам предстояло отправиться эшелоном до Борисоглебска, а инструкторам перелететь туда на своих самолетах. Известно было одно: Борисоглебск - конечный пункт перелета. Собирались быстро и организованно. Не забыли даже двухпудовую гирю, с которой тренировались. Стиснув зубы, готовились к отъезду ребята. Говорили:
- Что же дальше будет? Да нет, вернемся мы сюда, вернемся.
И я был уверен, что вернемся, что победа будет за нами. Но на душе было тяжко. Росла тревога за отца, сестру, братьев, односельчан. Чувство было такое, словно я бросаю их в трудную минуту, предаю. Да и нелегко было покидать места, с которыми все мы успели сродниться. Я как бы почувствовал всю горечь отступления.