И вот мы идем, глубокая зима, морозный день. Ким любил такую погоду. Проходим мимо еще той, старой гостиницы "Националь", и я вижу человека, который приближается к нам. И на моих глазах его лицо резко меняется - становится свирепым, ужасным. И этот незнакомец кидается на Кима. Я застываю, как соляной столб, но вдруг вижу: они оба улыбаются и обнимаются. Оказалось, это был тот самый П-в, который был его контактом в Бейруте и с которым он здесь никогда не виделся. Да, контактов с людьми Ким имел немного. Чисто случайная встреча! Потом П-в приходил к нам в гости с женой. Пригласили и нас к себе. Через несколько лет этот человек умер.
- Если верно понимаю, воспоминания о жизни там были отрывочные.
- Ким обычно рассказывал какие-то забавные случаи, со своими детьми, например.
- И ничего - совсем ничего о работе?
- Вспоминал какие-то эпизоды из той жизни, но это не касалось работы.
- Затрону тему серьезную. Существует мнение, что Киму Филби дали убежать из Бейрута. Допрашивал его приехавший из Лондона старый друг Николас Элиотт, чуть ли не сразу после тяжелейшего разговора улетевший обратно в Англию. А местный резидент Лан вообще общался с Филби только по телефону. Небрежность для таких асов непростительно странная. Как этот момент оценивал сам Филби?
- Ким мне этого никогда не говорил. Я узнала это позже. То, что приезжал человек, допрашивал. И вместо того чтобы сразу забрать, дал ему время - субботу и воскресенье. Ким рассказывал, как ему пришлось уходить с пустыми руками. На такой случай у него была приготовлена сумма денег, которую он оставлял жене. Тем не менее Ким всегда был готов к неожиданному исчезновению.
Я вам расскажу о другом. Ким был необычайно теплым, доброжелательным человеком. Вот он сидит в кабинете, работает, печатает на машинке. Я открываю дверь, хочу что-то сказать, но понимаю, что не вовремя, и ухожу. Но он тут же поворачивается с улыбкой, как бы ни был занят, и спрашивает: "Что ты хотела?"
- Это любовь к вам у интеллигентность или выдержка?
- Это нельзя воспитать. Натура есть натура. Многие, кто считает себя интеллигентами, так себя не ведут. Даже с вежливыми людьми случается всякое. Я говорила вам об одном из наших кураторов, человеке вполне достойном. Но случился эпизод, который привел Кима в бешенство. Мы путешествовали по Волге с его сыном и каждый день обсуждали, где высаживаемся, какой у нас маршрут. Собирались у нас в каюте - мы с Кимом, сын Джон с женой и наш куратор. Я задаю куратору вопрос, пытаюсь обсудить какое-то предложение, а он сидит и, не глядя на меня, листает и листает журнал. Что было с Кимом! Он в бешенстве вскочил со стула: "Кто не вежлив с моей женой, тот оскорбляет меня". Он произнес это по-русски.
- Руфина Ивановна у ваш муж задавал высокую планку. Может, для большинства она слишком высока…
- Да, это так. Например, с Кимом невозможно было ездить в метро. Выплескивается поток, куда-то устремляется. А он всегда всех пропускает. Я иду, привычно лавируя в толпе, и его теряю. Вижу его далеко, а он все еще пропускает, пропускает… И так каждый раз. Рассказывал, что приехав в Москву, решил зайти в знаменитый наш "Елисеевский". Подходит к магазину, открывает дверь. Видит женщину и пропускает ее. А за этой женщиной ринулся один мужчина, другой, все подряд. Ким смеялся: "Я стоял, как швейцар, держа эту дверь". Вот напротив - стоит его кресло. И всякий раз, когда я входила в комнату, он вставал. Я с трудом отучила его от этого. А моя мама мучилась. У нее здесь была своя комната, и она часто оставалась у нас. Мама входит, и муж сразу вскакивает. Мама: "Ким, ради бога! Я боюсь входить в комнату". А он говорит: "Я был таким мальчиком".
- Что он имел в виду?
- Он рассказывал, что начал читать с четырех лет, углубляясь в книги и ничего не замечая вокруг, и говорил мне: "Вдруг слышу: Ким, твоя мама зашла. И я сразу вскакивал". Натура и воспитание, конечно, тоже.
- Руфина Ивановна, давайте вернемся к работе вашего мужа. Было ли нечто такое для нашей страны сделанное, чем он особо гордился?
- Да. Часто он повторял: "Прохоровка, Прохоровка".
- Это о материалах, которые он с друзьями по "пятерке" передави накануне Курской битвы?
- Да. Я-то о Прохоровке мало слышала, все больше о Курской дуге. А он повторял: "Прохоровка - это же я". Никогда свою роль не выпячивал, но в этом случае гордился.
- А об атомной бомбе вопрос возникал?
- Это другое дело. Рассказывал, когда на него впервые пало подозрение, как он сумел выйти из опасной ситуации. Написал две статьи, смысл которых сводился к одному: ни в коем случае не признаваться.
"Пятерка", "шестерка", "туз"
- А о друзьях по "пятерке" он не вспоминал? Пусть как-то, в каком-то контексте. Кто был для него самым близким?
- Смелость расставлять по степени близости на себя не возьму. Но о Бёрджессе Ким говорил, что он был необыкновенным, безумно талантливым. Пожалуй, наиболее блестящим. Однако не сумел себя реализовать. Щеголял экстравагантностью. Рассказывал Ким про него смешную историю. Часто они встречались на приемах, и если была жара, то во время торжества Бёрджесс мог пойти под душ, не раздеваясь, - прямо в костюме, в галстуке, в туфлях. И объяснял потом: "Ничего страшного - это все синтетика".
А Ким пострадал из-за него.
- Это когда вместо того, чтобы просто помочь Маклину, Бёрджесс сбежал вместе с ним?
- Конечно, если бы не Бёрджесс, Ким мог работать и работать.
- Обиделся на него здорово?
- Да, обиделся, даже не хотел с ним встречаться. Но была У Кима незаживающая рана. Один из сотрудников разведки написал, будто Филби отказался встречаться с Бёрджессом, когда тот лежал в московской больнице и хотел его видеть. Но я-то хорошо знаю, что это неправда. Ким мало говорил о работе, а здесь высказывался часто. Повторял: "Бёрджесс хотел видеть меня перед смертью, хотел сказать мне что-то важное. А ему сообщили, что меня нет в Москве. Почему они так жестоки?" Киму вообще ничего не сказали. И то, что он не мог тогда увидеть Гая, оставалось болью. Очень переживал! Я на похоронах мужа увидела человека, который вообще не знал Кима, а потом писал, что "забегал на чаек к Руфине и Киму"…
- Давайте перейдем к следующему из "пятерки".
- Я бы добавила еще о Бёрджессе. Известно, к чему привели его выходки. И то, что он ночевал у Кима в Вашингтоне, было против всех правил. О Дональде Маклине известно многое. Что мне добавить? С ним так близко Ким знаком не был. Маклин работал в МИДе, они не часто пересекались. А с Бёрджессом Ким был связан. Гай пришел в контрразведку раньше, это он рекомендовал туда Кима. А когда Ким вместе с Маклином работали на одно общее дело, по всем правилам они не могли встречаться. Но Ким всегда был высокого мнения о нем.
- Давайте перейдем к Бланту. О картине, присланной им из Лондона, вы уже рассказали.
- Про Бланта… Ким к нему очень хорошо относился.
- А вы знали о нем еще до речи Тэтчер?
- Да. О Кернкроссе - нет. Ким никогда не произносил этого имени.
- Как?
- Это было тайной. Он только смеялся, потому что кого только ни назначали "пятым". Даже одного из его начальников.
- Холлиса, начальника британской контрразведки.
- Ким очень веселился по этому поводу.
- Знал, что это не так?
- Конечно, знал. Но никогда ничего не говорил. Это была закрытая тема. На многие вопросы Ким отвечал: "Об этом я не могу говорить". По поводу Бланта Ким переживал. Особенно после того выступления Тэтчер. Ким вообще плохо к ней относился. Говорил, что она мещанка, не леди.
- Хотя потом ей был присвоен титул баронессы.
- Блант же рисковал, когда передавал подарок.
- Получить из Лондона такой пакет - чудо. А относительно Кернкросса хочу вас спросить: они были знакомы?
- Лично? Не знаю и гадать не хочу. Получилось так, что все сосредоточились на так называемой "Кембриджской пятерке".
- А как Филби относился к некоторым ошибкам, ими допущенным? То же проживание Бёрджесса у него в Вашингтоне… Старался в ту пору помогать ему? Сдерживать? Отвадить от питья?
- Ким сознавал, что это ошибка. И все-таки хотел помочь Бёрджессу. У него осталось двойственное чувство. Хотел удержать его от чего-то: талантливый человек был совершенно неуправляемым. С другой стороны - это грубое нарушение правил. Когда стали копать, каждая деталь была против них.
- Бёрджесс так никогда и не объяснил, почему он вдруг рванул в Москву с Маклином?
- Никогда. Маклин - другое дело, у него не было другого выхода. Ким устроил ему побег и в результате сам пострадал. А вот Бёрджесс… Его побег был неоправдан и привел к провалу. И это взбесило Кима.
- Муж рассказывал вам о своих первых годах в Москве? Что его тяготило?
- Ким ценил каждую мелочь проявления человеческой доброты. Он рассказывал мне с такой теплотой о том, что после побега его встретили искренне, с объятиями. Он-то считал это неудачей. А ему при встрече: "Ну, что вы, Ким. Все хорошо". И он постоянно о той первой встрече вспоминал. А потом говорил мне: "Я был переполнен информацией, и мне хотелось всё отдать. Я писал без конца эти меморандумы". Так он их называл. Выяснилось, что никому это не нужно, их даже никто не читает. Я никогда к его бумагам не прикасалась. Но когда его не стало, я открыла сейф, обнаружила две черные толстые папки. Мое советское воспитание подсказывало мне, что лучше ничего не знать. Я только чуть приоткрыла их и поняла - нечто профессиональное. Закрыла и сразу же, когда пришел куратор, отдала их. Но в одной тонкой папочке, которую я открыла, были его воспоминания. М. Б. потом их переводил. Там детство, его вербовка - это была предыстория. Его книга начинается с Турции, а в папочке - что было до того. Но я помню, как все это начиналось. Ким давал мне читать первые страницы. Его книгу сначала хотели публиковать, а потом она десять лет лежала у нас без движения.
- Вы имеете в виду "Мою тайную войну"?
- Да. После ее публикации Ким сказал: я напишу вторую книгу, и она будет начинаться с твоего имени. И он показал мне первые строчки: "Руфина как-то сказала мне, что я должен всегда мыть руки после того, как держал деньги…" Всё это я запомнила. Так эта рукопись и начиналась. Ким был очень увлечен работой. Печатал на машинке, но я видела только первые страницы. А затем заметила, что Ким как-то скис. Говорит мне: "Нет, все равно это не опубликуют". И перестал писать. И так это осталось незавершенным. Когда увидела эту папку, поняла, что это его воспоминания, и уже никому их не показала, не отдала. Боялась, что пропадет. Или, как говорит один наш знакомый, "все в печку".
- Руфина Ивановна, вопрос, на который прошу вас ответить со всей откровенностью. А не случалось ли, чтобы в минуты откровенности муж говорил вам, что ошибся, что не нашел здесь того, чего искал?
- Он не считал свою работу напрасной. Но в системе был разочарован. Многое его раздражало, даже возмущало. Увидел здесь не то, что ожидал увидеть человек, верящий в социализм, коммунизм. Очень переживал, когда видел бедных стариков. Чуть не слезы на глазах. Едва ли не каждую бабушку переводил через дорогу, нес ее сумку. Все повторял: "Ведь это они выиграли войну. Почему они такие бедные?" Он тогда получал пятьсот рублей.
- В то время прямо генеральская зарплата.
- Испытывал угрызения совести, все время сравнивал себя с этими стариками. Знал, какая пенсия у моей мамы, ориентировался в нашей жизни и считал, что такие деньги получает незаслуженно. Один куратор мне сказал, что столько платят только ученым. Когда после одной большой работы ему выплатили гонорар, кажется, рублей пятьсот, он был искренне смущен. Попросил куратора перевести эти деньги в фонд вдов. Тот, хорошо помню, ответил: "Фондов никаких у нас нет, но у вас есть своя вдова, мама Руфины", - и Ким перевел эти деньги маме. А у нас с Кимом не было никакой сберкнижки. Все деньги мы проживали. У него оставалась валюта в чеках Внешпосылторга за книгу, изданную за границей. Основной гонорар он раздал своим пятерым детям, и каждый купил на эти деньги по дому в Англии. Как-то Ким завел со мной разговор о завещании. Я чуть не впала в истерику. Не могла, не хотела представлять, что что-то может быть после Кима. Он замолчал и больше не поднимал эту тему. Но когда попал в очередной раз в больницу, не говоря мне ни слова, оформил завещание. Помогли нотариус и врачи. Оставил всё мне, и первое, что я спросила: "А дети?" И Ким ответил: "Они свое получили". Значительную сумму он перевел на бывшую жену Элеонору.
- Она задержалась у нас недолго, уехала, но написала книгу о жизни в Москве.
- Книгу писали журналисты, ограничившись в основном сугубо бытовыми описаниями московской жизни. После Кима у меня оставалось несколько чеков, но их уже отменяли и "Березки" закрывались. И я почти накануне закрытия приехала в магазин, чтобы потратить свои остатки. Оказалась дубленка необычно дешевая, объяснили, потому что последняя. И мне как раз хватило денег.
- Как вы пережили 1990-е с кризисом и инфляцией?
- Мне после ухода Кима назначили пенсию как вдове генерала - двести рублей. Но грянула инфляция, и она просто исчезла. Получала в переводе на валюту долларов пять. Что-то надо было делать. Понимала, что по специальности я уже вряд ли куда-нибудь устроюсь. Ну, пойду мыть лестницу…
- Слом всей страны…
- Приезжали дети Кима, старший внук, которого я встречала шампанским с черной икрой из старых запасов, потом он говорил всем, что Руфа живет, как королева. Раньше мы всегда так встречали детей Кима. Но теперь я оказалась совсем в другом положении. В последние годы жизни Ким, видимо, переживая за меня, сказал: "Я тебе не оставлю никакого наследства. Единственное мое богатство - мои книги". Не хотела расстраивать Кима, но тогда я понимала, что английские книги в Советском Союзе - ничто. Когда Кима не стало, пошла к нотариусу с завещанием оформлять право на наследство. И он стал расспрашивать: "Какая у вас собственность?" Я перечисляла: квартира, вещи, книги… "А машина, дача - есть?" Отвечаю, что нет. И, глядя на меня, как на идиотку, нотариус объясняет, что собственности у меня никакой нет, а все, что в квартире, и без завещания принадлежит мне.
- А как вы решили взяться за книгу "Остров на шестом этаже"?
- Подсказал один из учеников Кима. Он был поражен, узнав, какая у меня пенсия, и предложил: "Пишите книгу". Я долго не могла решиться на это. А потом он рассказал, что в организацию пришло письмо от Сотбис. Они хотели бы купить у меня какие-то вещи Кима. Ответ написали небрежно и как бы от моего имени: она отказывается что-либо продавать. Я действительно тогда не думала ни о каких продажах, но почему меня не поставили в известность? И рассказала обо всем этом верному другу, любимому ученику Кима. Он взял на себя работу с Сотбис, чьи представители меня долго уламывали. Тяжело было решиться на эту продажу. Я звонила детям: приезжайте, посмотрите, берите, что хотите. Все ответили, что им ничего не надо. Обливаясь слезами, писала дочери Кима Джозефине. У нас же были со всеми теплые отношения, они почти каждый год приезжали к нам…
- Сейчас все, кроме Джона, живы?
- Да. Они приезжали сюда на похороны - Джозефина с мужем, Джон. А Джозефина - независимая, с характером, поразила меня, показав письмо, написанное от руки в КГБ: "Я прошу, чтобы вы разрешили нашей маме Руфе приезжать в Англию".
- Сегодня отношения поддерживаете?
- Я в Лондоне бывала много раз. Но в последнее время уже не езжу.
- И как же было на аукционе "Сотбис"?
- Он удался. Прошло какое-то время после начала тяжелых девяностых. Служба внешней разведки воспрянула духом. Тоже мне помогает. Жизнь продолжается. Но ощущение потери не уходит. С этим надо жить.