Епископы, советчики Владимира, очевидно, были греками и полагались прежде всего на принятые в Византии законы. А в Империи, в отличие от славянского общества, смертная казнь была весьма распространенным видом наказания. Мы уже говорили о нравственных колебаниях Владимира. Епископы, однако, сумели убедить его. Поддавшись уговорам, князь решается на отмену виры и вводит смертную казнь, ранее неизвестную на Руси.
Вскоре, однако, Владимир возвращается к прежним порядкам. Показательно, что новый совет подают князю "старцы", то есть представители "земли", хотя и вместе с епископами (теми же, что призывали князя отказаться от виры, или другими, не ясно). Летописец объясняет решение Владимира чисто меркантильными соображениями: вира шла на обеспечение дружины всем необходимым - оружием, лошадьми, провиантом. Жестокие войны, которые вела Русь с печенегами, требовали огромного напряжения сил. Лишаясь виры, князь лишался еще и людей, способных держать оружие в руках, не говоря уже о немалой денежной сумме. Судя по начальным статьям "Русской Правды" (относящимся ко времени княжения сына Владимира Ярослава), размер виры был исключительно высок: в случае убийства "гридина" (дружинника) или кого-либо из представителей княжеской администрации она составляла сорок гривен. Понятно, что такую громадную сумму могла выплатить лишь целиком вся община, к которой принадлежал убийца или на земле которой находили труп.
Но это была лишь одна и, вероятно, не главная причина возвращения Владимира к прежним установлениям. Нормы византийского права оказались неприемлемыми для Руси. Владимир не смог (а по-видимому, и не захотел) ломать устоявшуюся систему взаимоотношений между "землей" и властью. "И жил Владимир по заветам отца и деда" - эта летописная фраза звучит своеобразным итогом для всего рассказа о его княжении.
Позднее княжеская вира станет универсальным средством судебного наказания. Но во времена Владимира она как бы дополняла "обычное" право, пока еще сосуществуя с обычаем кровной мести. Современникам и потомкам Владимира установления князя казались вполне оправданными и справедливыми. Ведь вира шла целиком на обеспечение дружины и, следовательно, на защиту Руси от посягательств извне, главным образом от печенегов. Позднейший составитель Новгородской Первой летописи ставил в пример своим корыстолюбивым современникам "древних князей", "боронивших" Русскую землю и не заботившихся о личном обогащении:
"Те князья не собирали многого имения, ни творимых (то есть несправедливых. - А. К.) вир, ни продаж (штрафов. - А. К.) на людей не возлагали; но если будет правая вира, ту взяв, давали дружине на оружие. А дружина их кормилась, воюя иные страны, сражаясь и говоря: "Братия! Постоим за своего князя и за Русскую землю!"".
Смертная казнь так и не утвердилась в древней Руси. "Русская Правда" не знает такого вида судебного наказания. Сто лет спустя после смерти Владимира его правнук и тезка Владимир Мономах, обращаясь к своим детям, поучал их: "Ни правого, ни виноватого не убивайте и не приказывайте убить его. Если и будет он достоин смерти, то не губите ни единой души христианской".
И все же попытка судебной реформы, предпринятая князем Владимиром Святославичем, не прошла для Руси бесследно. "Подобает тебе казнить разбойников, но с испытанием", - говорили епископы, обращаясь к князю. И может быть, именно со времен Владимира в русскую судебную практику входит понятие "испыта" - судебного разбирательства, расследования, дознания. "Русская Правда" предусматривает участие в таком дознании свидетелей - "видоков" и "послухов", которых "обычное" право древней Руси, по-видимому, еще не знало.
В годы княжения Владимира государство начинает приобретать и чисто внешние привычные для нас формы и очертания. Определяются его границы - прежде всего на юге, подвергавшемся постоянным нападениям со стороны печенегов. Владимир строит крепости и соединяет их между собой земляной насыпью, валом - тем самым зримо отделяя свою землю от чужого печенежского Поля. Он заключает договоры с "окольними" князьями - чешским, польским, венгерским, устанавливая и более или менее определенные границы на западе своего государства.
Напротив, внутренняя замкнутость и ограниченность отдельных славянских племен и племенных объединений уходят в прошлое. Русь превращается в единую державу под главенством единого князя. Правда, подданные Владимира, особенно жители отдаленных от Киева земель, по-прежнему ощущают себя "словенами" или кривичами, радимичами или вятичами в гораздо большей степени, нежели "русскими". (Статьи "Русской Правды" Ярославовой поры вполне определенно противопоставляют "русина" - очевидно, представителя княжеской админисфации - новгородцу-"словенину".) Но тех же новгородцев, вятичей, смоленских кривичей и даже финно-угорскую "чудь" мы увидим далеко от их родных мест проживания, на самом юге Руси, в построенных Владимиром южных пограничных крепостях. Владимир превращает оборону Руси поистине в государственное дело, общее для всех населяющих Русь славянских и неславянских племен - независимо от их узкоплеменных интересов.
В старые племенные центры Владимир сажает на княжение своих сыновей. В какой-то степени это продолжение еще отцовской политики, но вместе с тем и важнейшая реформа государственного управления Руси. По свидетельству "Повести временных лет", Владимир посадил в Новгороде своего старшего сына Вышеслава. Скорее всего это произошло еще при жизни дяди Владимира Добрыни. Последние известия о нем относятся к 989 или 991 году. Преемником Добрыни в качестве новгородского посадника станет его сын Константин Добрынин, о котором летопись рассказывает уже в связи с новым новгородским князем - Ярославом Владимировичем. Другому сыну Владимира Изяславу достался Полоцк, Святополку - Туров, Ярославу - Ростов.
После смерти Вышеслава, случившейся, вероятно, около 1010 года, Владимир перераспределяет волости между старшими сыновьями. В Новгород из Ростова был переведен Ярослав, в Ростов, на его место, Борис. Святополк, видимо, остался в Турове. Глеб был посажен отцом в Муром.
Надо полагать, еще при жизни Вышеслава достались уделы Святославу, Всеволоду и Мстиславу: Святослав был посажен в Древлянской земле (видимо, в Овруче), Всеволод - во Владимире-на-Волыни, Мстислав - в Тьмуторокани. О судьбе других сыновей Владимира "Повесть временных лет" умалчивает. Более поздние летописи называют и их уделы: Станислав получил Смоленск, а Судислав - Псков. (О пребывании последнего в Пскове, правда, в более позднее время, знает и "Повесть временных лет".) Еще более поздние и совсем уже легендарные источники находят удел и для оставшегося двенадцатого сына Владимира Позвизда - Луцк на Волыни.
Несомненно, это распределение городов не было каким-то единовременным актом. По мере взросления сыновей (или хотя бы по мере их выхода из младенческого возраста) Владимир давал им в удел ту или иную волость. Как отец он был волен и "выводить" сыновей из приданных им городов и назначать новые уделы.
Исключительным с самого начала было лишь положение Изяслава в доставшемся ему Полоцке. Как мы помним, Владимир переселил его после неудавшегося покушения Рогнеды на свою жизнь. Изяслав принял на себя преступление матери, и Владимир по существу отделил его от своей семьи, исключил из числа своих наследников. Изяслав стал своего рода "изгоем" при живом отце, но "изгоем", наделенным землей, людьми и дружиной. Он должен был довольствоваться "дединой" - то есть волостью своего деда по матери Рогволода. После смерти Изяслава в 1001 году ему наследовал его малолетний сын Всеслав, а не кто-либо из сыновей Владимира. Спустя два года умер и Всеслав, и полоцкое княжение досталось следующему сыну Изяслава Брячиславу, ставшему со временем одним из самых деятельных и воинственных русских правителей. Ни Владимир, ни его сыновья не вмешивались в полоцкие дела. Но и полоцкие князья, в свою очередь, не домогались киевского престола после смерти самого Владимира.
(Замечу в скобках, что автор Никоновской летописи дал исключительно лестную характеристику князю Изяславу Владимировичу: "Был сей князь тих, и кроток, и смирен, и милостив, и любя зело и почитая священнический чин и иноческий, и прилежа прочитанию Божественных писаний, и отвращаясь от суетных глумлений, и слезен, и умилен, и долготерпелив". Откуда извлечена эта характеристика и имеет ли она в действительности отношение к Изяславу, неизвестно.)
Разумеется, молодые князья отправлялись в назначенные им города не в одиночестве. Их сопровождали дружина, которой они обзаводились, получив удел, а также приставленные Владимиром бояре, их наставники и руководители на первых порах, и священники, проповедники новой веры. Княжичи прежде всего должны были позаботиться о своевременном поступлении в Киев обусловленной дани, об участии местных воев в военных предприятиях киевского князя. Часть дани оставалась у них и шла на обеспечение дружины. (Так, например, известно, что новгородские посадники "по уроку" должны были ежегодно выплачивать в Киев две тысячи гривен, а тысячу оставлять себе.) Киев и другие города Руси, в которых "сидели" сыновья Владимира, соединялись "дорогами прямоезжими". Для их расчистки князья посылали особых людей, совершавших далекие и не всегда безопасные поездки. Законы и уставы, принятые Владимиром, расходились теперь "по всем городам, и по погостам, и по свободам (слободам. - А. К.), где христиане суть" (выражение из Церковного устава князя Владимира), - то есть по всем тем землям, где утвердилась княжеская власть и где "сидели" сыновья киевского князя.
Владимир с самого начала воспринимал сыновей как представителей своей власти, олицетворявших его собственное присутствие в отдаленных от Киева землях, как своего рода наместников или посадников. И пока те были детьми, дело обстояло именно так. Но сами Владимировичи, несомненно, были князьями. По мере взросления они привыкали править самостоятельно, помимо отца, и отцовская власть многим становилась в тягость.
Княжичи проводили более или менее самостоятельную политику в своих уделах, общались друг с другом не только через посредство отца, но и напрямую. Так, например, в Новгороде обнаружена свинцовая печать полоцкого князя Изяслава Владимировича - очевидное свидетельство контактов этого отверженного отцом князя с кем-то из новгородских правителей (вероятно, с Вышеславом). Полоцк, Новгород, Туров и, наверное, другие города постепенно становились самостоятельными центрами Руси, в том числе и в сфере международных отношений, а правители русских областей, сыновья Владимира, далеко не всегда оставались покорными исполнителями воли собственного отца.
Так, очень рано, уже с 90-х годов X века, из русской истории исчезает князь Всеволод, посаженный отцом во Владимир-на-Волыни. По некоторым сведениям, около 994–995 годов он отправился в Швецию - свататься к шведской княгине Сигрид Гордой. Скандинавские саги рассказывают о страшном конце, который принял "конунг Виссавальд из Гардарики": Сигрид напоила его и всю дружину, а ночью повелела поджечь дом, в котором они отдыхали, - "и сгорели… те, кто были внутри, а тех, кому удалось выбраться, убили". Если мы принимаем отождествление "конунга Виссавальда" с русским князем Всеволодом Владимировичем, то, конечно, должны подумать и о причинах, которые подтолкнули его - очевидно, без отцовского благословения - покинуть Русь и отправиться в Швецию.
В последние годы Владимир вконец рассорился со старшими сыновьями - Ярославом Новгородским и Святополком Туровским. (Мы еще будем говорить об этом.) Ярослав также постарается самостоятельно заручиться поддержкой скандинавских правителей, и ему будет сопутствовать успех. Святополк после женитьбы на дочери польского князя Болеслава Храброго (совершенной, конечно, по воле Владимира) начнет собственную политическую игру, враждебную Владимиру, и будет опираться на помощь и поддержку со стороны тестя. Наконец, еще об одном сыне Владимира - Святославе Древлянском - мы определенно знаем, что его связывали особые отношения с соседней с Русью Венгрией: именно "в Угры" (в Венгрию) попытается он бежать летом 1015 года, после начала на Руси междоусобной братоубийственной войны.
Ближе всех к Владимиру, по крайней мере в последние годы жизни, оказался сын "болгарыни" Борис. И судя по летописи и Житиям святых князей Бориса и Глеба, именно ему отец намеревался оставить Киев.
Историки прошлого, как правило, не очень высоко оценивали значение проведенной Владимиром реформы управления страной: сажая сыновей по разным городам, Владимир, казалось, готовил будущее раздробление государства, чреватое жестокими потрясениями и кровавой смутой. И действительно, после его смерти на Руси началась жестокая братоубийственная война, в которой погибли по меньшей мере четверо из его сыновей. Но основной смысл Владимировых преобразований, по-видимому, заключается в ином. Уделы сыновей вовсе не совпадали с территориями восточнославянских племен. Прежний племенной строй, прежнее противостояние племен и племенных союзов друг другу не возродятся после его смерти, и сыновья Владимира, даже начиная войну между собой, будут вести ее не за преобладание, скажем, Киева над Древлянской землей или Новгорода над Киевом, но за главенство над всей державой Владимира, над единым Киевским государством, объединенным почитанием единого Бога (которого постепенно принимали славяне), единым законом и властью единого княжеского рода.
Глава одиннадцатая.
ВОЙНЫ И МИРЫ
События далекой весны 969 года, когда печенеги едва не захватили покинутый Святославом Киев и когда жизнь княжеской семьи буквально повисла на волоске, навсегда впечатались в память князя Владимира. Угроза нового печенежского набега будет пронизывать все тридцать семь лет его киевского княжения. Оно начнется со столкновения с печенегами, к которым бежал Варяжко, воевода убитого им Ярополка, а закончится печенежским вторжением летом 1015 года. Но наиболее драматичным окажется для Руси первое десятилетие после Крещения.
"Была тогда рать от печенегов, и воевал Владимир с ними, и побеждал их" - этими словами завершается летописная статья 988 года, и эти слова станут рефреном для всего летописного рассказа о Владимире-христианине.
Наверное, это не случайно. Натиск печенегов в 90-е годы X века в какой-то степени стал следствием общего изменения в положении Руси между Западом и Востоком, которое произошло после принятия Русью христианства. Как мы увидим, в эти же годы ухудшатся отношения Руси не только со Степью, но и с мусульманскими странами Восточной Европы - Волжской Болгарией и Хорезмом. (Высказывалось предположение, согласно которому за нашествиями печенегов на Русь стоял Хорезм, в орбиту влияния которого печенеги попадают как раз в конце X - начале XI века, и хотя это предположение документально не подтверждено, его вряд ли стоит сбрасывать со счетов.) Напомню также, что именно в год взятия Корсуни антирусские выступления охватили Дербенд, крупнейший мусульманский центр Северного Кавказа. Наверное, можно сказать и так: войны со Степью и в целом противостояние с восточным миром явились своеобразной платой за те колебания в выборе веры и за то демонстративное заигрывание с Востоком, которые отличали политику Владимира накануне его крещения.
"Когда русы сделались христианами, - повествует уже известное нам хорезмийское предание, записанное в XII веке арабским историком Тахиром Марвази, - вера их притупила их мечи". Желаемое, как обычно, выдавалось за действительное. Но Восток и в самом деле попытался доказать Руси несовершенство ее христианского меча. Войны с печенегами потребуют от Руси колоссального напряжения сил, и порой будет казаться, что только чудо спасает Русь от военной катастрофы.
Никоновская летопись впервые сообщает о нашествии печенегов под 990 годом: "Приходило множество печенегов, и много зла сотворили христианам; Владимир же со множеством воинов выступил против них и многих избил, и мало кто из них спасся".
Но это свидетельство позднего и не во всем достоверного источника. Автор "Повести временных лет" ничего не знает о нашествии 990 года. Первую из известных ему в подробностях русско-печенежских войн он датирует 992 годом: под этой датой в летописи читается рассказ о сражении Владимира с печенегами на реке Трубеж, о подвиге безвестного киевского юноши-кожемяки и об основании города Переяславля.
992 год вообще стал переломным в истории внешней политики Руси. Именно тогда в полной мере обнаружились те узлы внешнеполитических противоречий, распутывать которые придется не только князю Владимиру до конца своей жизни, но и его сыновьям, и прежде всего Ярославу Мудрому. Примечательно, что события, приведшие к одному из самых крупных и опасных для Руси печенежских вторжений, начались совсем на другом театре военных действий, а именно на крайнем западе Русского государства.
Печенеги и Русь - главная, но не единственная тема данной главы. Печенеги были тем более опасны для Руси, что их вторжения, как правило, происходили в тот момент, когда Русь воевала с другими своими противниками.
Отношения Руси с христианскими соседями также непросто складывались в конце X - начале XI века. Особенно это касается отношений с Польшей, бесконечные войны с которой, чередовавшиеся с мирными соглашениями и даже с династическими союзами, также наполняют собой все тридцать семь лет киевского княжения Владимира. В силу географической и этнической близости двух государств их правители постоянно претендовали на обладание одними и теми же областями славянского (и не только славянского) мира - от Червенских городов и Галиции на юге до Ятвяжской земли на севере. В 992 году - в год большого печенежского вторжения на Русь - произошел очередной кризис и в русско-польских отношениях. Как оказалось, они теснейшим образом переплелись с русско-печенежскими отношениями того времени.