Валек лежал на втором этаже в небольшой палате, в которой размещалось пять коек, стоявших так плотно друг к другу, что больные едва могли протиснуться между ними. В палате было жарко и душно, и полицаи чаще всего сидели в коридоре у двери или около поста дежурной сестры у самой лестницы.
В больнице работали врачами наш комсомольский секретарь В. И. Яковлева и член нашей организации В. С. Залогина, а также М. В. Шулишова - женщина энергичная и смелая, сплотившая вокруг себя группу патриотически настроенных медработников.
Во второй половине мая 1943 года В. И. Яковлева и В. С. Залогина были арестованы жандармерией. Подозревали, что они связаны с партизанами. За отсутствием улик после изощренных издевательств их освободили, но установили слежку в надежде изобличить их и напасть на след партизан.
Чаще один, а иногда с подпольщиком Виктором Прищепой Николай бывал около больницы. Наши врачи сообщали ему о состоянии здоровья Валька, но увидеть друга Николаю не удавалось.
Однажды он с молотком, плоскогубцами и гаечным ключом объявился в больнице и, расхаживая по палатам, осматривал полужесткие сетки кроватей. Многие нуждались в ремонте. Зайдя в палату, где лежал Валек, он спросил:
- У кого кровать неисправная? - и, не дождавшись ответа, потребовал: - Ходячие, встаньте, я осмотрю сетки.
Одного больного не было в палате, а трое встали и нехотя вышли. Валек осторожно приподнялся на кровати, опустил на пол здоровую ногу и попросил подать стоявшие в углу костыли. Сидевший у входа полицай глазами указал на них, но сам не шевельнулся.
- Перелом или вывих? - спросил Николай, подавая костыли и глядя, как больной с трудом пытается встать с кровати.
- Перелом, - скрежеща от боли зубами, бросил Валек и, стуча костылями, сделал несколько неуверенных шагов.
- Бывает, - посочувствовал "слесарь" и снял с кровати Валька весь в шишках матрац. - Сеточку бы надо перетянуть, заменить несколько пружин, и вообще…
В неотложном ремонте нуждалась еще одна сетка, и Николай, насвистывая, ушел, а Валек, вслух проклиная "бездельника-слесаря", снова лег в постель, положив костыли на пол у кровати.
Через день, придя с проволокой, пружинами и инструментом, Николай принялся ремонтировать сетки. Молодой толстогубый полицейский сидел около сестры.
Кроме Валька в палате был еще один изможденный недугом человек, слегка похрапывавший у окна.
- Через неделю переведут или в лагерь или в тюрьму. Об этом говорил сегодня полицейский с врачом.
Валек сообщил это с таким безразличием, словно речь шла не о нем, а о каком-то другом, постороннем. Николай, делая из проволоки крючок, тихо промолвил:
- Жди меня завтра к концу дня.
- Нет, давай послезавтра. Дежурить будет сегодняшний полицай, а он каждое дежурство влюбляется в какую-нибудь сестричку или няню. Волочась за ними, иногда часами не появляется около меня. Завтра дежурит пожилой, этот ни на шаг не отходит. Молчаливый и, видать, очень злой. Лучше послезавтра.
- Добро. Рубашку и брюки уже приготовили, квартиру нашли. Сегодня и завтра взбей температуру. Ты знаешь, как это делается? - спросил Николай, поглядывая то на дверь, то на спящего больного.
- Уже научили.
Весь следующий день Валек не вставал, жаловался на боль в ноге и просил лекарств "от головы". Ночью нарочно стонал и почти не спал. Утром приходила мать и сказала, что опять был обыск. Губатый полицай явился на дежурство гладко выбритый, пахнущий немецким ароматическим мылом. По лицу скользила блудливая ухмылка, и он не скрывал хорошего настроения.
- Тебе стало хуже? - злорадно спросил он у Валька и, не дождавшись ответа, добавил: - Скоро уведут отсюда. Нам уже надоело торчать здесь около тебя.
Достав сигарету, он щелкнул зажигалкой и, глубоко затянувшись, вышел в коридор. Днем Вальку сделали перевязку, и, отвечая на его жалобы, врач ободряюще сказал, что рана заживает нормально и скоро можно будет танцевать. Выходя из перевязочной, Валек увидел Яковлеву, которая на ходу сообщила, что во время ужина Николай будет ждать его в туалетной комнате.
Подошло время ужина - больным выдавали кусочек эрзац-хлеба и стакан закрашенного ячменем кипятка с сахарином.
Медсестра в сопровождении Губошлепа, как прозвали полицейского, понесла ужин двум тяжелобольным в самую дальнюю палату.
Поликлиника на первом этаже давно опустела, а дежурившая у входа няня хлопотала на больничной кухне в надежде поживиться кусочком хлеба.
Опираясь на костыли, Валек в белье стоял у окна и, казалось, рассеянно глядел во двор. За кустами мелькнуло два велосипеда, и он безошибочно узнал Николая и Виктора Прищепу.
Стараясь не стучать костылями, Валек направился к условленному месту. Коридор был пуст. Он вошел в туалетную комнату. Туда же пробрался Николай, начал помогать другу надевать рубашку и брюки.
Лестница была сразу же за стеной. Николай выглянул в коридор, скомандовал: - Берись за плечи.
Валек обхватил друга, и тот с удивительной прытью вынес его во двор. Виктор усадил беглеца на раму велосипеда и усиленно завертел педалями. Когда ребята скрылись за углом, Николай вскочил на свой велосипед и быстро догнал их. Петляя по переулкам, они приехали на поселок, именуемый в городе Нахаловкой, и оставили Валька у надежных людей.
Медсестра была ласкова с полицейским, много смеялась и даже прощала ему некоторые вольности.
Вдруг кто-то закричал на весь коридор:
- Сестра! В туалете стоят костыли, а человека нет!
Как ужаленный вскочил полицейский и, выхватывая на ходу пистолет, кинулся к палате, где лежал Валек:
- Где этот партизан?
- Не знаем. Не видели. Мы были на ужине, - вразнобой отвечали соседи Валька. Губошлеп бросился в туалет: костыли сиротливо стояли в углу.
Несколько дней бесилась полиция, были произведены многочисленные обыски, устраивались засады, облавы, но все безрезультатно.
Вместо Валька в тюрьму угодил толстогубый полицай.
Принеся как-то Вальку продукты, бинт, вату и сделав ему перевязку, Николай спросил:
- Где спрятан пистолет?
- Дома, в сарае. У самого входа лежит камень, и под ним закопан "вальтер". Дважды в сарае рылись полицаи и не нашли. На камне стоял офицер и руководил обыском.
- Забрать бы надо, но сейчас нельзя. Твою маму все время таскают в полицию. За домом наблюдают днем и ночью. Но я все равно принесу тебе "вальтер".
Валек грустно молчал. Он понимал, что полицаи не оставят мать в покое, будут терзать, обвинять ее в причастности к побегу. Николай уловил настроение друга и успокаивающе сказал:
- Ты не волнуйся за маму, с ней ничего не случится. Ты вне опасности, и это придает ей сил.
Валек немного повеселел и спросил:
- Как ты мог с такой легкостью нести меня по лестнице? Как пушинку мчал.
- Я десять дней тренировался: взвалю братьев на плечи и бегаю по двору, приседаю и даже прыгать пытался. Сначала мышцы болели, а потом все прошло. Я сейчас на одной ноге тридцать раз присесть могу.
- Ну уж и тридцать! - недоверчиво протянул Валек.
- Давай спорить? - Николай азартно протянул руку для пари. - Дрейфишь?
- Нет. Не люблю спорить.
- То-то… - мягко сказал Николай и поднялся. - Будь здоров. Приду через несколько дней. Есть одно интересное задание.
Это был единственный случай, когда Николай не сдержал данное другу слово - они больше никогда не увиделись.
В начале сентября 1943 года в Константиновку вступили части Красной Армии, и Валек долечивался уже в военном госпитале. Черные дни оккупации навсегда миновали и стали историей.
Сейчас Валентин Ковальчук живет в своем родном городе, он закончил техникум и трудится на химическом заводе.
За активное участие в подпольном движении в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками и проявленный при этом героизм В. Я. Ковальчук награжден ме-: далью "За отвагу".
БУРГОМИСТР
После лютых морозов весна сорок третьего года наступила бурно. Говорливыми ручьями снег сошел за одну неделю. Увязая в мокром, разбухшем песке, я шел к Виктору Парфимовичу. Встретила меня Вера, его младшая сестра, сказала, что брат и Николай скоро возвратятся, и просила подождать их. Радушная застенчивая хозяйка, видимо, желая завязать разговор, спросила:
- До войны знал Колю?
- За одной партой сидели до его ухода из школы.
- А я училась с ним в ремесленном, в соседних группах были. Ребята уважали его за справедливость и доброту. Ты заметил, что Коля часто потирает левую ладонь?
- Заметил, но не знаю, почему он это делает.
- Было так, - охотно начала Вера, - первый раз немцы бомбили Константиновку в августе сорок первого. Ночью налетели и сбросили зажигательные бомбы на Красный городок, в районе завода "Автостекло". Там же было наше училище. Коля тогда дежурил с парнями.
Несколько "зажигалок" упало на крышу, возник пожар. Дежурные по лестнице взобрались на здание, начали гасить пламя. Подоспел военрук, потом два мастера, и огонь ликвидировали. Тогда, на крыше, Николай проколол насквозь левую ладонь ржавым гвоздем, но с дежурства не ушел. Утром рука распухла, к врачу идти отказался. Военрук его насильно отвел. Две недели он руку на повязке носил. На общем собрании директор училища объявил благодарность всем, кто принимал участие в тушении пожара, грамотами их наградили, а Колю еще и ценным подарком. А он, понимаешь, на собрании поднялся с места и заявил:
- Почему мне грамоту и подарок, а Сашке Харламову только грамоту? Несправедливо. Сашка тоже на крыше был, пожар тушил…
Вера помолчала, к чему-то прислушалась.
- Понимаешь, подарок не взял и с собрания как ошпаренный выскочил. На следующий день директор вручил подарки Коле и Сашке… Шрама на руке у него уже не видно, но он ее часто потирает, словно массажирует. Видать, нерв был задет.
Друг никогда не говорил мне об этой истории, а я почему-то ни разу не поинтересовался, отчего у него привычка потирать левую ладонь.
Вскоре домой возвратился Виктор. Один. Рассказал, что ходил с Николаем на поселок цинкового завода, где расквартировалась саперная часть. Патрульные торчат днем и ночью, разведать пока ничего не удалось, но наверняка, там есть мины, взрывчатка.
Я передал Виктору, что вечером он должен встретиться с политруком около бывшей насосной станции, и пошел к Николаю.
Чтобы не вызвать подозрений частыми визитами к Парфимовичам, друг поджидал меня у колодца на соседней улице.
Был он хмурый, поздоровался сухо.
- Чего ты надутый? - осторожно спросил я.
- Настроение плохое, на душе какая-то тяжесть.
- Пройдет, у меня тоже такое бывает. Если что-либо не получается, скисаю, - нарочито весело сказал я, чтобы как-то расшевелить друга, отвлечь его от мрачных мыслей. - Ты не хандри, а лучше расскажи, как пожар в училище тушил? - Очень просто. Or зажигалок загорелась крыша, бомбы мы клещами на землю сбросили, а огонь погасили. Вот и все. Ладонь гвоздем ранил, теперь немеет.
Я сказал:
- А вообще ты скрытный, о тебе только от других и узнаешь.
- Нашел скрытного, - бесстрастно бросил Никола и ускорил шаг.
В этот день мы вместе с Иванченко собирались пойти в Кондратьевку забрать гранаты.
Иван поджидал нас возле своего дома. В пути он рассказал, что там живут его родственники Тимошенко, пятнадцатилетний двоюродный брат Ваня, озорной и сообразительный паренек, в одиночку вредит захватчикам: порезал брезент на автомашине, испортил мотоцикл, ночью котел солдатской кухни загрузил такими "продуктами", что два дня немцев сухим пайком кормили, а потом новую кухню привезли. Дня три тому назад Ваня приезжал на велосипеде, по секрету сообщил, что из автомашины утащил штук восемь гранат с длинными деревянными ручками и спрятал в карьере, где жители берут красную глину.
Семикилометровый путь прошли быстро. Мы остались в небольшой балке на краю Кондратьевки, а Иван направился к родственникам. Настроение у Николая было по-прежнему подавленным. Не зная, как растормошить его, я спросил:
- Коль, а как вы обмундирование добыли?
- Без особых трудностей, - вяло начал друг. - Женя Бурлай и Валя Соловьева рассказали Анатолию, что на Интернациональной улице стоит несколько больших автомобилей с новым летним обмундированием. Солдаты получали кители, брюки, ботинки, белье. Ты не был на последнем сборе, а тогда говорили, что многих окруженцев, бывших военнопленных не во что одеть, да и подпольщики обносились. Сообщение девушек было; кстати, и Анатолий приказал нам провести разведку… Два дня мы вели наблюдение: охрана небольшая, забраться в автомашины легко. А тут, к нашей радости, пошел сильный дождь, немцы из домов носа не показывают. Я взял с собой нож, карманный фонарь, Валя приготовила два мешка, и мы с нею двинулись на Интернациональную улицу, а Женя со своим двенадцатилетним братом пошла за нами.
Вова мальчик смышленый, серьезный и в роли связного незаменим. Дождь лил как из ведра, кругом темень непроглядная. Когда убедились, что около машин нет ни души, я отстегнул ремни, прикреплявшие брезент к борту, забрался в кузов. Как условились, Валя и Женя стояли с разных сторон неподалеку от машин, а Вова сновал между ними и свистом подавал мне сигналы. Девчата свистеть не умеют, а Вова в этом деле большой мастак. Зажег я фонарь, увидел ящики с ботинками, большие тюки с обмундированием. Положил в мешки несколько пачек кителей и брюк, ботинки и, выглянув из-под брезента, кашлянул. Девчата мигом оказались рядом. Сбросил мешки, пристегнул ремнями брезент. Забрав добычу, мы ушли, а Вову домой отправили. Один мешок нес я, второй - девушки. Дождь лил не переставая, мешки намокли, стали тяжелыми, как гири. Женя и Валя от усталости с ног падали, но, молодцы, даже от моей помощи отказались.
Николай потер левую ладонь, поднял с земли небольшой камень, швырнул с такой силой, что тот упал далеко от нас. Поднял еще камень, бросил в том же направлении.
- Хорошее упражнение: резкость развивает, силу, и вообще… Люблю работой мышцы нагружать.
- Что потом сделали с обмундированием? - допытывался я.
- К Мураховским отнесли. У них и у Адаменко целые мастерские открыли. Перешивали кители, брюки, перекрашивали их. Костюмчики получились что надо. А знаешь, с какой трудностью столкнулись? Понадобилось много обычных пуговиц. Немецкие срезали и закопали, а где достать "штатские"? С трудом раздобыли. Некоторые ребята приоделись, теперь, как женихи, ходят.
Показался Иван с высоким нескладным подростком, несшим на плече лопату. Парень с любопытством, но смущенно осматривал нас, а подойдя, опустил голову, потупился.
- Ну что? - спросил Николай, кладя руку на плечо хлопца, но тот молчал.
- Говори, Ваня, - подбодрил его Иванченко.
- Гранаты спрятаны в карьере, в норе, - осмелев, заговорил Ваня, - восемь штук. Пойдемте, покажу.
Карьер был недалеко. Ловко орудуя лопатой, юный смельчак откопал гранаты, одну протянул Ивану.
- Молодец, - вырвалось у Николая, - но как их забрать? В кармане не унесешь, за пояс можно лишь одну спрятать.
Мы переглянулись. Оставлять гранаты не хотелось, а брать с собой рискованно. Вдруг Николай, обращаясь к Ване, спросил:
- Дома есть тележка?
- Есть, - живо ответил тот.
- Давайте так: в тележке глиной присыпем гранаты, и никто нас ни в чем не заподозрит. Через полтора-два часа будем дома. Уговор?
- Толково, - одобрил Иванченко, потянул Ваню за руку. - Пойдем за колымагой.
Мы снова остались вдвоем. Николай поднял голову и долго смотрел в нежно-голубое небо. Повернувшись ко мне, серьезно спросил:
- Твои домашние знают, что ты подпольщик?
- Я им ничего не говорил, но они наверняка догадываются. Даже как бы невзначай помогают кое в чем. Я ведь понимаю, что отец меня насквозь видит, да и мачеху, Галину Петровну, тоже на мякине не проведешь. Вопросов мне не задают, делают вид, что ничего не замечают.
- Такая же история и у меня. Играю с родителями в кошки-мышки. Мне им врать - нож острый, а приходится. Кон-спи-ра-ция. Я, бывало, в детстве набедокурю, потом спрячу голову под подушку и думаю, что меня никто не найдет, наказывать не будут. Так и теперь получается. Отец вчера откровенно поговорить хотел, так я, дурак, нагрубил ему, а теперь душа болит стыдно…
- Ты не горюй, Коля, - сказал я. - Такое же положение у всех наших ребят. Ведь это, как говорит Залогина, святая ложь…
- Выдумки! - резко оборвал меня Николай. - Святая ложь, благородная подлость… Ерунда. Ложь есть ложь, а подлость - подлость. Люди иногда черт-те чему оправдание находят…
Он редко бывал раздраженным, но я знал, когда он в таком состоянии, спорить с ним бесполезно. Я смотрел на друга с укором, и он вдруг сказал:
- Прости, брат. Не пойму, что со мной творится, - и уже тепло добавил: - Хорошо иметь друга под горячую руку: себе душу облегчишь, хотя ему настроение испортить можешь. Но это я говорю в шутку… Прости…
Конечно же, мы не могли все время скрывать от родителей свою принадлежность к подпольному движению, но, открывшись, естественно, не посвящали их в детали нашей деятельности, не упоминали имен товарищей по борьбе.
Донесся скрип колес, и мы увидели приближающихся ребят. Засыпав гранаты глиной, направились в Константиновку. В пути нас обгоняли автомашины, всадники, но никто не обратил на нас внимания: тележки тогда возили многие. Глину высыпали у Иванченко во дворе, а гранаты он закопал в огороде.
Провожая Ваню, мы встретили служившего в полиции Ивана Ниховенко. Он ехал на велосипеде и, поравнявшись с нами, остановился.
- Здорово, хлопцы. Куда путь держите?
- Отец решил сарай подремонтировать. Я привез глины, а теперь за песком еду. Ребята вызвались помочь, - бойко ответил Иванченко.
- А как житье-бытье? - глядя на меня, спросил Ниховенко, достал пачку сигарет, протянул нам. Никто из нас не курил, но я взял одну сигарету.
- Житье так себе, - ответил я. - А ты? Простите, а вы как?
- Чего там "выкать", можешь, как и раньше, - на "ты", хоть я сейчас и при власти.
Полицай глубоко затянулся, указательным пальцем сбил пепел с сигареты, многозначительно ухмыльнулся.
- А твои-то как дела? - переспросил я.
- Что надо! Скоро следователем поставят. Жаль только, что в школе мне трудно грамота давалась, а то давно назначили бы… Начальству виднее, кто за кусок хлеба в полиции служит, а кто всей душой. Мне один наш грамотей сказал, что я идейный враг большевиков, то есть заклятый. Это правда. От меня никто спуску не получит, а сам попадусь, проситься не буду. Я такой…
- Жратву хорошую дают? - полюбопытствовал Иванченко.
- Кормят как на убой. Ешь - не хочу. Да и сюда - перепадает… - Ниховенко щелкнул пальцем по горлу. - Житуха… Вот недавно начальник вызвал, спрашивает: - "Ты почему, Иван, ничего не докладываешь"? А я отвечаю, что мне нечего доложить, ведь вчера вместе все деньги пропили, даже на похмелье не осталось. Разживусь деньжатами и доложу. - Глуповато улыбнувшись, закурил новую сигарету, прибавил: - Я сразу не понял, что он про службу спрашивал.
Мы слушали этого ублюдка, не перебивая, а он увлеченно куражился: