Возможно, что все вышесказанное воспримется как лирика, да притом еще старческая, почти покаянная… Дудки! Я пишу о Николае Эрдмане, Человеке, который был для меня символом Жизни - самого ценного, что есть и может быть у каждого живого существа.
В 1925 году Коля написал свою первую комедию "Мандат". Сначала он прочитал ее матери, отцу и Борису (не помню: был ли Боря тогда уже женат на Верочке Друцкой, чудесной эстрадной танцовщице. Если да, то и она слушала пьесу).
- Доиграешься! - по окончании прочтения резюмировал Роберт Эдуардович и добавил еще что-то по-немецки.
После того, как Коля рассказал все это мне, я предложил ему прочитать свою комедию у нас - в "Крестьянской газете", где я работал внештатным сотрудником.
Читка состоялась. Присутствовали: главный редактор Семен Урицкий, его зам. Николай Одоев (Тришин), Андрей Платонов, Михаил Шолохов и я. Успех - огромный. Полное благословение.
- Искренне, по-доброму завидую, - сказал Андрей Платонов.
- Да, сильная штука! - поддержал его Шолохов, в ту пору совсем молодой, начинающий писатель, но уже приступивший к работе над материалом о событиях недавнего прошлого на Дону.
- Кто будет ставить? - спросил главный.
- Веду переговоры со Всеволодом Эмильевичем Мейерхольдом. Если все пройдет цензуру, будет ставить сам! Так он сказал, по крайней мере!..
Как известно, премьера "Мандата" состоялась. Успех был грандиозный. Мы все были на этом первом спектакле - кроме Шолохова, который прислал поздравительную телеграмму.
После этого у Коли с Андреем Платоновым возникла дружба. Они читали друг другу многие свои работы. Их разговоры, обсуждения заслуживают - если бы они были записаны - отдельного издания. Это не было столкновением двух разных направлений, нет. На одной такой встрече мне посчастливилось присутствовать - в кафе "Националь", которое очень часто посещали литераторы. Речь тогда шла о платоновских "Епифанских шлюзах". Наблюдатель со стороны мог подумать, что эти два человека говорят о самых обыкновенных житейских делах: так спокойно и ровно текла их беседа. Но сколько же было в ней взаимомудрости, по-разному изложенного, но такого одинакового мировоззрения. Это сидели два человека, стремившиеся из Космоса вернуться на родную планету, которые приземлились одновременно в одной и той же точке, хотя летели с разных высот и разных сторон.
Оба они - Эрдман и Платонов - составили в моем представлении единый образ, имя которому Мудрость. Да, все это было…
Платонов умер в 1951-м. Ему исполнилось всего пятьдесят два. Коля с большим трудом перенес уход своего близкого друга. Мы - тоже.
Через три года после "Мандата" был написан "Самоубийца", премьера которого не состоялась. Но зато, кажется в 1930 году, состоялся арест Коли в Гаграх. Причина: "острый язык". Какой-то крепкий анекдот был рассказан Балтрушайтису, литовскому послу в Москве. Очевидно, кроме него анекдот услышал еще кто-то. В общем, Коля - исчез. Обнаружился он где-то в далекой Сибири. Поэтому первое письмо, которое дошло до его уважаемой матушки, было подписано: "Твой сын - мамин-Сибиряк". Значит, и там Коля оставался Человеком.
Когда он вернулся и мы встретились, на все мои расспросы Коля отвечал скупо, беззлобно, обыкновенно. Но что я понял твердо, так это то, что репрессия не оказала на него никакого влияния: он - не изменился! И все-таки я настаивал:
- Неужели ты не можешь мне рассказать?..
- Что ты хочешь?
- Что-нибудь такое, что - за эти годы - произвело на тебя наибольшее впечатление?
- И достойное рассказа?
- Да, конечно. Именно твоего!
Он заговорил не сразу: видимо, выбор был невелик. И вдруг:
- Ну вот, пожалуй… Когда я ехал туда, меня сопровождал фельдъегерь. Путешествие обычное, многократно описанное еще ссыльными девятнадцатого века. Очевидно, в этой области у нас ничто не изменилось: те же дороги, те же направления, те же станционные смотрители. На одной из остановок, примерно на полпути, - небольшой отдых. Пьем чай. Ну, для станционного смотрителя я - никто, ноль. Поэтому на меня и не обращали внимания, ведя беседу только с моим сопровождающим. Неожиданно заиграло радио. Пела женщина, местная актриса. И тогда хозяин станции спросил у фельдъегеря:
- Вот слышите, поет наша - из Красноярска. Хорошо поет. Но когда ту же песню исполняет ваша - московская - артистка, ну, тогда совсем другое дело: голос - громче, куда чище, каждое слово понятно! В чем же тут причина?
И мой сопровождающий, прихлебывая чай из блюдечка, глубокомысленно разъяснил:
- Питание!
Это все, чем Коля поделился со мной, считая такое происшествие единственно достойным быть рассказанным людям на свободе.
Потом было много разного: сценарии, написанные им совместно с Владимиром Массом; фильмы, поставленные по этим сценариям и прошедшие по всем экранам Земли (достаточно назвать "Веселых ребят"); потом была женитьба на Наташе Чидсон, нашей дорогой Чипе (так ее звали близкие друзья), прелестной балерине, незаурядной личности, достойной подруге ее достойного мужа (острого слова Наташи побаивался даже сам Юрий Файер, знаменитый дирижер балетных спектаклей Большого театра). Потом из жизни ушел отец, а в 1960-м - умер Борис. Мать едва перенесла их уход.
После Владимира Масса соавтором Николая Эрдмана стал Михаил Вольпин. Ион, и Масс были соратниками достойными, так что работа спорилась, и Коля - до последнего дня - оставался в строю. Но стоял он в рядах наступающей литературы, той, которая не поддалась ударам застоя. Стоял во весь свой рост, не склонив головы. Таким и ушел в 1970-м, уже - навсегда.
Но в сердце моем - остался навеки, ибо он был тем, кто имеет право называться Человеком - это звучит все-таки гордо!
Сергей Герасимов
Когда мне исполнилось девяносто лет, киноактриса Тамара Федоровна Макарова поделилась своей мыслью создать книгу воспоминаний о ее муже - тоже моем давнем друге - Сергее Аполлинариевиче Герасимове:
- Ты, Оня, знаешь нас с юности! Тебя - первого - прошу написать о Сереже, что помнишь!
Конечно, я не мог отказать своей дорогой подруге и (увы!) - вдове Герасимова.
К сожалению, многочисленных свидетелей той далекой звездной поры, когда зачиналась наша дружба, уже не осталось… Остались ученики Сережи, но это - день сегодняшний…
Я же начну с событий шестидесятипятилетней давности.
Год 1925-й.
Я, как вы уже знаете, - журналист и помощник известного в ту пору сценариста Олега Леонидовича Леонидова. Работаем на кинофабрике "Межрабпом-Русь". И живем в Москве.
Петроград только недавно стал Ленинградом. И кинофабрика "Севзапкино" еще не переименована.
По работе над будущим фильмом мне выпало счастье - поездка в Ленинград: там происходят события нашего сценария, я должен ознакомиться с пригородами, чтобы точно описать великие места "Петра творенья".
Остановился у своих друзей - Куниных. Семья - чудесная! Старшая дочь - моя подруга и однолетка красавица Ирочка, пишет сценарии и снимается в кино.
Кстати, мы с женой Леночкой недавно в Швейцарии посетили эту - теперь уже почтенную - мою однолетку. Выглядит она сейчас просто отлично, несмотря на то, что на четыре месяца старше меня. А теперешний известный кинодраматург Владимир Кунин - ее племянник - достойный наследник таланта своей тетушки.
Прошу прощения за отступление. Мы возвращаемся в 1925 год. Ира ведет меня на кинофабрику: там будет просмотр кинокартины в двух частях под интригующим названием "Мишки против Юденича".
Ирочка вместе с ФЭКСами написала сценарий этой комедии. А поставили ее те же ФЭКСы: Григорий Козинцев и Леонид Трауберг.
Пришли. Посмотрели. Одобрили аплодисментами. С постановщиками я был хорошо знаком. А вот молодых актеров - Яничку Жеймо, Андрюшу Костричкина и Сережу Герасимова - видел в первый раз. Да это и понятно: ведь работа в "Мишках" была их дебютом в тогдашнем, еще немом, кинематографе.
Сергею Аполлинариевичу Герасимову в ту пору исполнилось девятнадцать годков. В общем, все началось с "Мишек"… Ровно шестьдесят лет отдал этот выдающийся деятель киноискусства своему родному делу, как режиссер, сценарист, талантливый актер и педагог. В титрах сорока фильмов стоит его имя.
Через год - уже двадцатилетним, он сыграл у тех же ФЭКСов в "Братишке", "Чертовом колесе" и "Шинели". А еще через год - триумф: Герасимов в картине "С.В.Д." (что означало "Союз Великого Дела") играет главную роль, которая вводит Сергея в высокий ранг крупнейших артистов кино.
Еще одно маленькое отступление: мы с Леонидом Траубергом всегда соревновались в довольно редком виде спорта. Заключался он в том, кто из нас может назвать больше имен и фамилий знаменитых - в дореволюционной киосковой литературе - сыщиков, их ближайших помощников и соперников.
В присутствии Сергея Герасимова я однажды победил Трауберга, вспомнив о женщине-детективе Этель Кинг.
Возвращаясь вместе домой, мы разговорились о предстоящих съемках фильма "С.В.Д.", где Сережа изображал авантюриста Медокса. Герасимов попросил меня рассказать ему все, что я знаю о предшественниках своего героя. Он сказал:
- Ведь чтобы стать тем, кем стал Медокс, надо было у кого-то поучиться. Кроме того, мои соперники - люди огромного опыта, декабристы, элита тогдашней поры. Ну, мое кольцо. Ну, три загадочные буквы на нем! Но этого мало, чтобы завоевать доверие "соратников" по освобождению России от царского ига!
И тогда я познакомил своего молодого друга с историями двух иностранных дворян: Иосифа Бальзамо, который выдавал себя за графа Александра Калиостро, и великого авантюриста - "графа" Сен-Жермена.
Сергей встрепенулся:
- Это не тот ли из "Пиковой дамы"? Начала не помню!.. - И запел:
Тра-ра-та, тра-ра-та…
О жё дё лз рэн…
Среди приглашенных был граф Сен-Жермен!
- Он самый, - подтвердил я. - Вот у них можешь и поучиться.
Сережа много читал о том времени, о руководителях восстания 1825 года. Он был вполне подготовлен к съемкам.
И уже совсем в их канун пришел ко мне в гостиницу. Разговор, если память не изменяет, был примерно такой:
- Откопал я, Оня, личность позначительнее, чем твои графы Сен-Жермен и Калиостро. О Бонневиле слышал?
- Что-то… Был такой француз лихой.
- Да не знаешь ты о нем! Если б знал хоть что-нибудь значительное - запомнил бы на всю жизнь! О Бонневиле - огромная литература! Личность - удивительная! Авантюрист номер один. И предшественник твоих: родился еще в семнадцатом, умер - в середине следующего века. Мемуары оставил потрясающие! Служил Франции, залепил по уху военному министру, был приговорен за это к смерти, но успел сбежать из тюрьмы. Перекинулся к австрийцам. Там вторично - за какие-то тайные дела с противником и оскорбление принца Евгения, - приговорен к смерти. Император заменяет ему казнь пожизненным заключением. Снова побег, на этот раз к туркам, которых бивал неоднократно. Принимает мусульманство, становится Ахмед-пашой и так далее, и тому подобное.
- М-м-да! Есть кому подражать!
- Ну, у Медокса меньшие возможности. Но на все поступки Бонневиля он - способен!
- А ты, Сережа, лично - ты, смог бы в жизни что-либо подобное?
- Нет. Я - тихий!
Сыграл он Медокса - потрясающе! И мне понятно почему.
Герасимову исполнилось двадцать пять, когда он сменил профессию.
Благословил его на этот шаг сам Адриан Иванович Пиотровский, наш заведующий сценарным отделом (я тогда уже работал на Ленинградской фабрике "Союзкино"), человек редчайшего дарования, яркая личность, горячо любимая всем нашим дружным коллективом.
Но мне почему-то кажется, что все началось с моего предложения Сереже написать вместе со мной сценарий "Лес" по пьесе Островского.
Дело в том, что с темой леса как такового, с нашим северным хвойным массивом, я был уже отлично знаком, ибо написал - еще работая в "Межрабпоме" - сценарий и участвовал в постановке фильма "Сказка о зеленом золоте".
Какая-то странная ассоциация мысли? Почему? Не знаю! Но я это предложил.
Сережа удивленно пожал плечами:
- Ну хорошо. Напишем мы этот "Лес". А кто будет ставить?
- Ты! И роли есть: для Тамары (молодые поженились в 1928-м. - И. П.) и для тебя! Представляешь?
Герасимов, очевидно, ничего себе не представил, ибо сценарий мы писать не стали. Вместо этого он - с Сережей Бартеневым - впервые, уже как режиссер-постановщик, отгрохал полнометражную комедию "Двадцать два несчастья".
Так началась новая пора в биографии моего друга. И она продолжалась долгие годы его многогранной деятельности: почти 55 лет.
А до этого были чудесно исполненные роли в "Новом Вавилоне" и "Обломке империи".
Потом я переехал в Москву, и мы стали встречаться с Сережей совсем редко. Отмечу только один период - эвакуационный: мы встретились в Алма-Ата. Но ненадолго: я вновь ушел на фронт.
А вот после войны встречались часто: Макарова и Герасимов переехали в Москву И объединил нас Дом кино. Да не только он: Сережа был желанным гостем и в Центральном Доме литераторов, и в Центральном Доме работников искусств. Присутствовали они с Тамарочкой и на собраниях Союза кинематографистов, на разных праздниках, на вечерах юмора.
Шутили, острили, иногда действительно остро. Но никто, повторяю, в ту пору не обижался на тонкую, подчас даже очень резкую фразу.
И всегда сказанное коллегами в адрес Герасимова вызывало его добрую благодарную улыбку. Мне он прощал буквально все, даже такое начало одного из моих выступлений:
- Трагедия современной Германии всегда начиналась с момента запрета компартии. Трагедия советского кино всегда начинается с того момента, когда Сергей Аполлинариевич Герасимов берется за перо сценариста!
На своем очередном юбилее мой друг искренне смеялся, когда я - с эстрады - сообщил публике, что Герасимов недавно поставил кинофильм о сценаристах и режиссерах.
- Что-то я ничего такого не помню! - бросил мне юбиляр. - Ну-ка скажи: как называется эта работа?
Я ответил:
- Фильм о сценаристах и режиссерах ты назвал "Люди и звери"!!!
Наши встречи - за шестьдесят лет знакомства - были радостью для каждого: мы жили как братья.
И друзьями остались навеки (достаточно сказать, что мы с женой Леночкой были на золотой свадьбе Сережи и Тамары!..).
Впервые Тамара Федоровна Макарова и Сергей Аполлинариевич Герасимов оказались вместе занятыми в картине "Чужой пиджак". Ей - абсолютной тогда красотке - еще не исполнилось и двадцати. А он - уже совсем взрослый молодой человек двадцати одного года. Прожили они вместе пятьдесят семь лет. Созданные ими образы и фильмы навсегда останутся в золотом фонде нашего отечественного киноискусства.
Сережа был талантлив. Талантлив во всем. Его литературные труды - пример благородного отношения к собратьям по ремеслу. Меня всегда удивляли и радовали такт, знание предмета, огромный творческий багаж, безграничная ответственность, с которой Герасимов подходил к очередному своему сюжету.
Писал он много. И все, что выходило из-под пера Сергея Аполлинариевича, издавалось, будь то собрание сочинений в трех томах, отдельные книги, лекции, статьи.
Я даже как-то сказал, что очень рассмешило Сергея:
- Во время битвы при Ватерлоо англичане предложили одной французской воинской части сложить оружие без боя. Последовал ответ французов: "Старая гвардия умирает, но не сдается!" У нас, у советских драматургов, старая гвардия умирает, но… не издается! А тебе, Серега, повезло! Смотри, в каких количествах печатают! И я счастлив, мой дорогой, за тебя!
Меня всегда удивляла и потрясала Сережина эрудиция. Она не имела предела.
Создавалось впечатление: что бы Герасимов ни играл или ни ставил, историческое сие было или современное, у зрителя возникало впечатление: Сергей был безусловно, непосредственным участником представляемых им событий. Причем в его многочисленных работах темы встречались самые разнообразные, ничего общего друг с другом не имеющие.
Когда два режиссера из его объединения на "Детфильме" (Студии имени Горького) - Вениамин Дорман и Генрих Оганесян - приступили к постановке моего сценария "Девичья весна", они получили от своего руководителя больше полезных профессиональных советов, нежели от специалистов по народным танцам с Н. Надеждиной во главе: сюжет строился на событиях, развернувшихся во время волжских гастролей знаменитого в ту пору ансамбля "Березка".
В течение подготовительного периода я однажды присутствовал на часовой беседе мэтра с постановщиками. Когда мы остались вдвоем, не удержался и сказал Сергею:
- Завтра иду рекомендовать тебя на должность художественного руководителя Большого театра СССР!
Герасимов "серьезно" ответил:
- Ничего, брат, не получится. С певицами и балетом я, пожалуй, еще справлюсь, а вот что касается хора… там будет полный провал: это мое самое слабое место в оперном искусстве.
А "Девичья весна", путь которой он благословил, лет тридцать не сходила с экранов.
Последняя наша беседа, была в ту пору, когда Сергей Аполлинариевич готовил роль Толстого. Эту выдающуюся личность мне удалось встретить единственный раз, как я уже рассказывал, но все, что я помнил о великом старике - его едва заметное движение правым плечом, предельная вежливость по отношению к моей матери, манера опираться на палку - обо всем этом я поведал Сереже и был счастлив лицезреть эти микродетали затем на экране.
Какое странное совпадение: я видел Льва Николаевича Толстого за год до его смерти, я увидел Сережу в роли этого непревзойденного писателя за год до ухода моего друга уже навсегда…
Я назвал всего несколько его работ. Об остальных, уверен, напишут другие. Поэтому - заканчиваю. Но помню, что 21 мая 1991 года Сергею Аполлинариевичу Герасимову могло бы исполниться 85. Если к тому времени я буду еще жив, то пойду в соседнюю церковь и поставлю такое же количество свечей в память о друге, которого никогда не забуду.
Исаак Дунаевский
Я начал писать воспоминания о людях, которые этого заслуживают, то есть о тех, кто не только сыграл роль в моей жизни, но имел большое значение в жизни нашего государства, нашего искусства.
Вообще (не будет нескромным), я знал всех знаменитостей XX века.
Яркой точкой на горизонте музыкального искусства, на фоне советской музыки взошла звезда Исаака Осиповича Дунаевского, нашего дорогого Исачка.
Я хочу, чтобы мой читатель знал: все, что я пишу об Исааке Дунаевском, действительно: этому либо оказывался свидетелем я сам, либо мне рассказывал Исаак Осипович.
Мы однолетки, и в 1988 году исполнилось бы 65 лет нашей дружбе. Исаак на несколько месяцев старше меня. В ту пору, когда мы подружились, это не имело значения: оба были уже взрослыми молодыми людьми.