После войны
Я хочу, чтобы вы улыбнулись - прямо сейчас!
На фронте кинооператор Соломон Коган, одессит по рождению, проявлял чудеса храбрости (либо у него отсутствовала "извилина страха") - он все время стремился снимать наступление наших войск с немецкой стороны…
После войны Соломончик загрустил. Не мог себе найти дела по душе. Мудрая мама предложила Соломону пойти к Солянику, который командовал китобойным судном, и отправиться с ним в плавание.
- Нет, - возразил сын. - Они расстреливают несчастных животных из пушек. Вот если бы пойти на ботике, с гарпуном, и сразиться с животным на равных…
Что ни сделает еврейская мама для своего сыночка, который вернулся невредимым с войны?..
Совершенно верно: она пошла к Солянику и уговорила капитана дать возможность Соломончику заснять "равный поединок" китобоев с китом.
Короче, фильм был снят. Показан высокому начальству в Министерстве кинематографии. Картину принимают, и министр Иван Григорьевич Большаков изрекает:
- Пусть называется "Советские китобои".
Расстроенный Коган делится со мной своей бедой:
- Кто пойдет на фильм с таким названием?!
- Соломончик, хочешь название, на которое сбежится весь народ?
- Конечно, Онечка! Говори!
- "Бей китов, спасай Россию!"
- Название - гениальное, но не пойдет!
Действительно, тогда "не пошло"…
* * *
На войне командиром разведроты моей дивизии был капитан Петр Цушко. Человек необычайной храбрости и решительности. Он был уроженец Одессы.
Командиром разведроты соседней дивизии был также одессит - капитан Семен Герман. Мы часто встречались. Я могу сказать, что эти два офицера меня очень любили. Любовь выражалась по-разному. Если у Сени Германа это было какое-то особое ко мне уважение, то Петя Цушко был человек попроще. Его теплое чувство выражалось в том, Что он иногда посылал мне пакетик с кусковым сахаром.
Кончилась война, и в 1946 году я поехал отдыхать в Одессу. Остановился в гостинице "Красная" на Пушкинской улице и, сидя на балконе, как-то перед обедом, часов в 12 дня, увидел то, что меня поразило: по улице города Одессы шли мои два фронтовых товарища: капитаны - Герман и Цушко.
Я их окликнул. Когда они увидели меня, бросились в гостиницу и через минуту были в моем номере, а я - в их объятиях. Мы по-братски расцеловались, счастливые, что вернулись после такой войны живыми домой.
Совершенно естественно, каждый из нас пришел не совсем целым. Они оба были ранены в боях, а я - дважды контужен, да плюс - перелом ноги, который сделал мою левую короче, да кровоподтек, о котором я упоминал, рассказывая о случае в берлинском метро.
- Так куда идут мои друзья-товарищи? По своим домам?
- Нет. Домов нет… И родителей наших нету…
- Что такое?!
- Их прятали соседи, но кто-то выдал… - Оба капитана были евреями: и Герман, и Цушко…
- Куда же вы так решительно шагали?
- Мы идем к владыке.
Архиепископ Таврический и Крымский располагался в Пушкинской церкви, ибо, уходя, немцы взорвали одесский собор.
Я спрашиваю:
- Так зачем вы идете к владыке?
- Он знает, кто выдал!
- Не может быть!
- А вот нам сказали - точно.
- Хорошо. Тогда я пойду с вами.
- Будем очень рады, Иосиф Леонидович! Идемте!
Мы пошли. Церковь помещалась в конце улицы, почти около вокзала.
На звонок дверь нам открыл служка. Мы сказали, что идем к владыке. Нас повели…
Владыко оказался тучным человеком с бородой, как у Карла Маркса.
Офицеры представились. Я - тоже. Он протянул руку. Они руку ему поцеловали, я - пожал.
Владыко спросил:
- Чего пришли, дети мои?
Они сказали:
- Внести деньги на восстановление храма.
- Сколько вносите?
- По пяти тысяч каждый.
Он позвал служку. Велел принести квитанционную книгу и продиктовал:
- Пиши! Твоя фамилия как?
Петя сказал:
- Цушко.
- Зейф (еврей)? - спросил на идиш владыко.
Петя ответил:
- Так точно. Дедушка торговал мылом на базаре.
- Помню его, - кивнул владыко. - А ты? - обратился он к Сене.
- Герман! - ответил тот.
- Отец работал у Менделя? В магазине одежды?
- Нет. Это был мой дядя.
- Ясно. Пиши! - повернулся он к служке и продиктовал: - От прихожан иудейского вероисповедания Цушко и Германа - на восстановление храма - десять тысяч рублей.
Капитаны выложили деньги. Служка их забрал, выписал квитанцию и ушел.
Когда мы снова остались одни, владыко посмотрел на капитанов и сказал:
- Ну а теперь, дети мои, говорите: чего пришли?
Тогда офицеры рассказали о цели своего посещения.
Что, мол, так и так: жили наши старики, их прятали соседи! Кто-то выдал, и наших родителей расстреляли.
- Да-а, - сказал владыко. - На какой улице жили?
- На Костецкой.
- Правая или левая сторона?
- Левая.
- И какие же номера домов?
- Семь и девять.
Владыко подумал и произнес:
- Богатырчук выдал.
Офицеры поднялись. Поднялся и я. Они вновь поцеловали руку священнослужителю, а я сказал:
- Идите, ребята, подождите меня.
И когда мы остались вдвоем, я спросил:
- Как величать вас в миру прикажете, владыко?
Он ответил:
- Николаем Ивановичем.
- Николай Иванович! Вы знаете, что это за "мальчики"?
- Мои прихожане.
- Нет, нет! Я не об этом! Кто они по военной профессии?
- Офицеры.
- Верно. Но они - командиры разведрот! Это люди абсолютной храбрости и великой справедливости. И все-таки, Божеское ли это дело?!
- Что именно?
- Ведь они найдут Богатырчука и убьют его! Отомстят за своих родителей!
Владыко усмехнулся и сказал:
- А Богатырчук ни Богу, ни людям не нужен. Он - сволочь.
Я заметил:
- Но ведь это же самосуд! Будет - самосуд! Все-таки для этого есть советская власть, которая должна решать все по закону.
А он говорит:
- Милый мой! Есть ли советской власти время всем этим заниматься? Пускай решают сами.
Я вышел. Сказал ребятам, что не одобряю их затею. Они почтительно возразили, что просят позволения решить этот вопрос самим. Мы попрощались. Я просил их вечером ко мне зайти.
Вечером мои товарищи пришли. Мы отправились ужинать. Я спросил:
- Как было дело? Нашли Богатырчука?
- Конечно! Мы объявили ему о цели своего прихода. Даже разрешили выпить напоследок рюмку водки.
Чтобы разрядить обстановку, я рассказал ребятам об Одессе времен Гражданской:
- То было в двадцать седьмом. Уже при советской власти. В одном доме хозяйка давала обеды. А хозяин любил почитать вслух газету.
Приходит внук и спрашивает дедушку:
- Так кто такой Карл Маркс, про которого ты читаешь?
Дед посмотрел удивленно на внука:
- Ка-ак, ты не знаешь?! Он был экономист.
Мальчик сказал:
- Как наша тетя Роза?
Дед усмехнулся и ответил:
- Наша тетя Роза же ста́рший экономист!
Рассказал им и о том случае, когда я обедал у родителей Ефима Березина, который выступал на эстраде вместе с Юрием Тимошенко (Тарапунька и Штепсель).
Хозяин дома - пожилой человек - был контролером в цирке. В конце обеда с работы, тоже из цирка, вернулись его дочь и младший сын. Оба бледные и возмущенные: сына - уволили.
- За что? - удивился я. - Что он в цирке делал?
Старик невозмутимо объяснил:
- Он там бросал кирпичи… Но вместо того чтобы бросать их вверх и ловить, он умудрялся кидать их на зрителей. Вероятно, зрителям и дирекции это наконец не понравилось…
На том ужин закончился, и мои фронтовые друзья ушли…
Вспоминается (вдруг?!) вечер в честь очередного праздника Победы в Центральном Доме литераторов. Гостями были многие прославленные военные - Герои Советского Союза, в их числе - маршал Георгий Константинович Жуков. А я, который принимал гостей, облачился в форму солдата, так как мой майорский аттестат так и не нашел меня ни во время войны, ни после, хотя я и сдал Устав на отлично…
И вот в вестибюле ко мне подходит некий полковник и говорит:
- Я знаю, многие члены вашей семьи участвовали в боях, были на фронте, но почему-то никто не дослужился до высоких чинов?..
Этот "вопрос" и мой ответ услышал Георгий Константинович, который подошел и обнял меня. А потом за меня провозгласил заздравный тост.
Ответил же я "полковнику" следующее:
- Моих родных, и в частности Итина, который повторил подвиг Матросова, - убивали до того, когда приходила пора получать очередные погоны!
Я встретил Жукова уже опальным в Кисловодске. Он шел по аллее прямо на нас: на меня и Героя Советского Союза - моего друга Илью Мазурука.
Последний быстренько отошел к клумбе "понюхать цветочки". Я не только поздоровался с Жуковым, но заговорил с ним: спросил о его самочувствии.
После того как мы разошлись, Мазурук вернулся от клумбы. Я сказал:
- Будь моя воля, снял бы к чертовой матери с тебя Золотую Звезду! Ведь когда маршал был в фаворе, вы все готовы были ему ж…у лизать! А сейчас?!. Нюхать цветочки отбежал?!
- Я-я… не заметил, что это Жуков… - потупившись, пробормотал Мазурук.
Вот поэтому к своим 95 годам я и не имею ни Звезды Героя, ни звания народного: всегда говорил и делал, что повелевало сердце. Конечно, понимая, что рискую головой. В 1937-м помогал семьям репрессированных Рыковых, Мандельштамов, Штейнберга.
Именно этим объясняю наличие своей фамилии в "расстрельном списке", опубликованном несколько лет назад "Литературной газетой". Не убери Бог Сталина, в 1953-м произошла бы депортация евреев, как это случилось с чеченцами, ингушами, немцами Поволжья…
Хоть я и не исповедовал иудаизм, дружил со служителями православной церкви, получал благословение от патриарха Чехословакии, я всегда верил в Бога - в того, кто над всеми нами, кого надо страшиться в неправедных поступках и черных делах.
Потому, когда меня неоднократно спрашивали (особенно на фронте): "Иосиф Леонидович, судя по вашему творчеству, вы вполне прогрессивно мыслящий человек. Почему же не вступаете в партию?!" - я отвечал: "А потому, что верю в Бога!" - И от меня отставали.
Однако перед атакой, перед грядущим боем, я видел, как ярые коммунисты тайком крестились и молились Всевышнему. Я их за это не осуждал…
Иван Козловский
На моем 80-летии в Доме литераторов Иван Семенович Козловский пропел со сцены в мою честь:
Люблю я Оню Прута,
Который - тута!
Вот он сидит на сцене -
Наш друг, наш гений!
Его орлиный профиль
и взгляд глубокий.
Как флаги на флагштоке,
Свисают щеки!..
Иван Семенович Козловский всегда был легок на подъем. Он участвовал в наших "капустниках" не только в ЦДРИ, но и в Доме литераторов
Писатели - в свою очередь - помогали ему. В селе, где он родился, создана музыкальная школа. И ежегодно в ЦДЛ мы давали платные "концерты" в пользу этой школы. В них принимали участие и Антокольский, и Белла Ахмадулина, и конечно же я.
На моих юбилеях Козловский непременно пел. В день моего девяностолетия он был болен и прислал в подарок венок из ржи, который просил считать за лавровый.
Естественно, я не оставался в долгу. И, когда в Большом театре праздновали девяностолетие Ивана Семеновича, я вышел на сцену с такими словами:
- Пятый гусарский ее Величества Государыни Императрицы Александры Федоровны полк вошел в строй русской армии 21 июня 1783 года.
Полк - до 1917-го - участвовал во всех войнах нашей Родины и награжден за исключительную доблесть - всеми высокими знаками русского воинского отличия.
Я рассказываю вам это затем, чтобы вы знали, что в 1900 году штаб полка располагался в селе Марьяновка Полтавской губернии, где именно в ту пору родился наш дорогой юбиляр. А эскадроны полка находились в окрестных деревнях, носивших живописные названия: Шамраевка, Верхне-Мануйловка, Марковка и Бутенки.
Поэтому я спою моему другу - Ване, а с ним я дружу ровно шестьдесят пять лет, - песню этого славного полка, причем последний куплет посвящаю лично юбиляру:
Кто там в малиновой венгерке
И в чьих глазах горит пожар?
Я узнаю тебя, бессмертный
Александрийский лейб-гусар!Без кунтуша, в одном халате,
Шинель накинув в рукава,
Фуражка теплая на вате,
Чтоб не замерзла голова!..Летя на тройке полупьяный -
Снег забивался мне в глаза,
И по щеке моей румяной
Стекала медленно слеза.Быть может, нынче, может - завтра
Нас всех на копьях понесут
И там, в могилу опуская,
Нам память вечную споют.Так пей, гусар, покуда пьется,
И горе в жизни забывай.
У александрийцев так ведется:
Пей, брат, ума - не пропивай!
И наконец:
Хотя мы пили по-московски,
Но никогда он не был пьян,
Иван Семенович Козловский,
Иван Семенович - Иван!..
Ваня меня целует и говорит:
- Оня, тебе бы мой голос!
А я ему в ответ:
- Жопа, тебе бы мой слух!
Это, конечно, телевидение "вырезало"…
Сергей Михалков
С Сергеем Михалковым я дружу, пожалуй, года с тридцать пятого. Вы знаете о его небольшом дефекте - речевом. Как-то шел он по улице Горького, увидел меня, подходит, взволнованно что-то пытаясь сказать. Я его опередил словами:
- Если насчет денег, даже не заикайся!
Надо заметить, когда речь шла о деньгах, он… не заикался!
- Н-нет! Я иду… из ре-ре-дакции "Пра-авды". С-с-да-ал… - Пауза. - Две-две-ести строк. - И абсолютно не заикаясь добавил: - Получил сто сорок рублей. Правда, здорово?!
Уже в послевоенные годы мы поехали с Сережей Михалковым в Одессу, намереваясь писать сценарий.
Сергей говорит:
- 3-значит, так: восемь часов спим, д-два часа работаем, д-два часа гуляем, д-два в день - на еду, д-два - на баб, еще д-два часа мне, чтобы вылечиться от з-заикания. В Одессе это умеют…
И вот тут-то произошел знаменитый диалог писателя с милиционером. Дело было на одесском вокзале: долговязый Михалков видит маленького милиционера. Манит его к себе пальцем и произносит:
- А с-скажите, где тут у вас з-знаменитая школа з-заикания?
Милиционер, настоящий одессит, в ответ:
- 3-зачем вам школа? В-вы же и так в-великолепно з-з-заикаетесь!
По рассказам очевидцев, Михалков, будучи военным корреспондентом, в один из первых дней войны застрял в Одессе. В то время враг приближался к городу, и Одесса готовилась к обороне.
Расстроенный событиями, Сергей шел в порту вдоль пирса, а ему навстречу - моряк торгового флота. Обращаясь к Михалкову, он, сильно заикаясь, спросил:
- К-кот-торый ч-час?
От дурных дум и ужасного настроения Михалков стукнул моряка, и тот полетел в воду. Подбежал патруль:
- В чем дело?!
Моряк, вылезая из воды, уцепившись за кольцо, удивленно кричит:
- 3-за-а что?!
Михалков, обращаясь к патрулю:
- П-подумайте, какая с-сволочь! Тонет, а дра-а-знится!
Когда, вместе с Эль-Регистаном, Сережа написал гимн Советского Союза и утром объявили о том, что он получает Сталинскую премию, Михалков, взволнованный, прибежал к своему двоюродному брату, чтобы сообщить радостную новость. Там все еще спали и только его племянник - первоклассник - собирался в школу. Он открыл дверь лауреату. Сергей поднял мальчонку на руки, расцеловал и, как всегда, заикаясь, сказал:
- Т-ты з-з-наешь, я получил Ста-алинскую премию!
На мальчика это не произвело впечатления. Он ответил:
- Подумаешь! Я вчера получил пятерку!
А этому эпизоду уже я сам был свидетелем… Во время войны я приезжал с фронта в Алма-Ата, где Иван Пырьев снимал по моему сценарию фильм "Секретарь райкома". Естественно, я навещал семьи своих друзей, в том числе и Михалковых, ибо Наташу Кончаловскую, как уже говорил, знал с детства.
И вот то ли в Алма-Ата, то ли после войны в Москве в доме Михалковых произошла такая сцена.
За чаепитием сидели я и маленький Андрон. Приходит Сергей с пакетом - продуктовым пайком. Кладет его на стол, разворачивает: Среди прочей снеди - сливочное масло. Отец отрезает кусочек сыну и большую долю себе, при этом говоря:
- Ты-ы маленький - тебе по-оменьше, а я бо-оль-шой - мне по-о-больше.
На что ребенок с сарказмом замечает:
- А когда дядя Оня приезжал с фронта, он нам с мамой отдавал все свое масло!
Не знаю, помнит ли об этом нынешний знаменитый кинорежиссер, но эту реплику ребенка я запомнил…
Эммануил Казакевич
и Вениамин Рискинд
Это было на фронте в 1943 году. После одного организованного мною и удивительно удачно закончившегося поиска в расположении противника я сказал исполнителю этой исключительно тонкой операции:
- Ты - самый лучший командир разведроты в нашей армии!
На что капитан Петр Цушко ответил с его неповторимым южным акцентом:
- Есть - више! И куды више: Казакевич!
Так впервые я услышал эту фамилию. А познакомились мы с Эммануилом Генриховичем уже после войны: у нас оказался общий друг - Веня Рискинд. А так как друзья наших друзей - наши друзья, мы сразу и подружились. Оставаясь на "вы" (Казакевич однажды сказал, что это признак наивысшего уважения), мы называли друг друга уменьшительными именами. Поэтому Казакевич стал для меня просто Эммой.
Сегодня с особой теплотой вспоминая о моем ушедшем товарище, я отлично понимаю, что многие, знавшие Казакевича как писателя (и возможно встречавшиеся с ним ежедневно), сообщат читателям другие подробности, достойные этого крупного самобытного литературного дарования. Мне хотелось бы отметить несколько микрограней лишь одной стороны его сущности: доброту и удивительную человечность.
Воин беспредельной личной храбрости в бою, Казакевич был в мирное время самым мирным из всех моих самых мирных знакомых. Никогда и никто по внешнему его виду, по манере двигаться, по особой фразеологии - такой предельно "гражданской" - не мог бы предположить, что его собеседником является первоклассный армейский разведчик.
Как-то утром раздался телефонный звонок.
- Слушаю!
- С добрым утром, Оня. Говорит Казакевич.
- Здравствуйте, Эммочка!
- Надо сегодня повидаться!
- А что случилось?
- Есть одно большое дело.
- Литературное? - спросил я.
- Наоборот: финансовое!
- Вам нужны деньги?
- Нет. Но о них пойдет речь! Захватите пятьсот (разговор происходил в 1956 году)!
- Где встречаемся?
- Не в Академии же наук.
- Значит, в кафе "Националь)?
- Именно.
- Когда?
- В двенадцать ноль-ноль!
Казакевич, ждавший меня за столиком, сразу приступил к делу:
- Надо выручать Рискинда!
- В каком смысле?
- Довольно ему сочинять впустую. Веня много пишет, но его гениальные опусы никто не покупает.