Среду - 7-го и четверг - 8-го (до пяти вечера) я посвятил осмотру Швейцарской национальной выставки: ко всему русскому - от Суворова до В. И. Ленина - здесь относятся с подчеркнутым уважением.
В 5 часов вечера 8 октября я направился - через весь город - пешком в школу: старик Дантан известил, что меня ждут к шести часам в четверг.
Сначала в мою честь - бывшего ученика, который поступил в школу 50 лет назад - был дан концерт теперешними учениками, а затем - после ужина (меня пригласили за стол педагогов) состоялось мое выступление.
Я рапортовал моим старым учителям и молодежи о пути, пройденном после того, как я получил диплом - свою "путевку в жизнь".
Поверьте, это было самое трудное выступление: никогда я так не волновался, никогда сердце так не билось. Казалось, сил не хватит дотянуть до конца!
Я рассказывал, как участвовал в Гражданской войне; как вступил на путь журналиста (сначала переводчика газетных статей из иностранной прессы, а затем - репортера и фельетониста); как начал с ученичества у сценариста Олега Леонидова; затем - о первых самостоятельных шагах в кинематографе; о первой пьесе для театра; о нашей большой и дружной семье работников литературы и искусства; о внезапном нападении гитлеровских полчищ.
Я сказал, что советские люди любят свою Родину не меньше, чем швейцарцы свою. А любить Родину больше швейцарца почти невозможно… Но я, мне кажется, любил свою Россию вдвойне: будучи верным ее сыном, я к тому же имел возможность в детстве видеть, как мои швейцарские педагоги беззаветно любят свой прекрасный край… Они и заложили во мне великий фундамент патриотизма. Они обучили меня разным наукам, разным языкам, которые так помогли мне на войне, когда Родине грозила смертельная опасность.
Не хотел долго задерживаться на военной теме. Рассказал лишь об одном эпизоде: мы принимали военную присягу у дуба, о ствол которого зондеркоманда гестапо разбила тысячи детских головок. А так как многие из нас сами являлись братьями или отцами, присяга наша была крепкой. Закончил я отчетом о своей работе послевоенного периода.
Когда смолкли аплодисменты, встал господин Лассер, бывший директор нашего интерната (86-ти лет), наш повседневный воспитатель. Он произнес:
- Мальчик мой! Когда-то Понтий Пилат сказал Христу фразу, которую я хочу повторить, обращаясь к тебе: "Ты победил, галилеянин!" А ты, Жозеф, победил потому, что не было случая, чтобы ученики нашей школы слушали кого бы то ни было больше десяти минут. Тебя слушали, затаив дыхание, ровно полтора часа. Сто пятьдесят мальчиков сидели не шелохнувшись, а вместе с ними, как завороженные, слушали и мы - педагоги, старые и молодые. Мы смеялись, когда ты вынуждал нас смеяться, и плакали, когда это нам приказывало сердце. И все потому, что все мы чувствовали лишь одно: ты говоришь правду!
И то, что я держу в руках книгу написанных тобой пьес, и то, что слушал твою речь, произнесенную на языке, которому я тебя учил (а говорил я почти без ошибок), заставляет меня поверить, что, выпустив в жизнь такого ученика, и я свою жизнь прожил недаром.
Затем поднялся господин де Мариньяк, директор школы в описываемое мною время. Он низко поклонился мне и сказал:
- Милостивый государь! Прошу вас, когда вы вернетесь в Советский Союз, поклониться ему так же низко, как поклонился вам я, и от моего народа поблагодарить ваш великий народ за то, что он спас мою маленькую страну от нацизма!
Еще один эпизод, о котором не могу умолчать…
Когда мальчики стали расходиться, ко мне подошел красивый юноша лет шестнадцати. Слезы текли по его бледным щекам, подбородок дрожал…
Я спросил у него взволнованно:
- Что с тобой, дружок?
Он пробормотал:
- Месье! Мой отец - немец и воевал против Советов! В будущее воскресенье я увижу своего отца и расскажу ему о встрече с вами. А у вас я покорнейше прошу прощения!..
Я обнял парня, расцеловал его, сказав, что наш народ самый добрый на свете и не питает ненависти и зла ни к какому другому народу. Мы ненавидели гитлеровский фашизм, а к великому немецкому народу, к трудовым людям у нас самое сердечное уважение.
Парень, счастливый, расстался со мной.
Когда меня провожали, все педагоги единодушно подтвердили, что у меня и моей страны теперь в Швейцарии почти 200 самых верных друзей - учеников и преподавателей Эколь Нувэль.
В пятницу 9 октября в 8 утра я покинул гостиницу и переехал в Монтрё, где меня ждали тетя и дядя, вернувшиеся накануне поздно вечером.
Встреча была радостной, омытой слезами: ведь я до 19 лет был сыном этим чудесным людям. А не виделись мы 46 лет!
Тете Нюсе - этой красивой женщине - было уже 80. Дяде - 82 года. Их дети жили отдельно и далеко от родителей: старшая дочь - Симон (52-х лет) - со своей семьей во Франции, а младший сын - Жан-Рок (47-ми лет) - на севере Швейцарии - в Делемоне.
Все утро мы провели вместе; пообедали в полдень, а затем поехали в Лозанну. Там мною был сделан двухчасовой доклад о современной советской литературе, поэзии и драматургии для "Радио Швейцарии" - на французском языке. Доклад полностью транслировался в двухсерийной передаче.
Во время часового перерыва я поужинал в "Рабочем доме" с членами Президиума и председателем Общества "Швейцария - СССР"; затем - вечером - большое информационное сообщение для активистов Общества на тему "Советские пьесы и сценарии".
Беседа продолжалась и после моего доклада: задавались вопросы. Я старался отвечать с предельной точностью. Аудитория друзей нашей страны осталась довольна, потому что, как высказался председатель: "Докладчик хвалил не все подряд, отдавая должное хорошему, критикуя произведения слабые…"
Вернулся в Монтрё к своим.
В субботу - 10 октября - опять Лозанна, где состоялась длительная пресс-конференция в редакции "Ля Фёй д’ави де Лозанн" - самой распространенной газеты в Романской (франкоязычной) Швейцарии. Это не был доклад. Встреча строилась на вопросах и ответах. Я должен отметить: ни разу, ни на одном из всех собраний не было задано вопроса, который мог бы меня задеть как писателя Советской страны, оскорбить в той или иной форме достоинство гражданина СССР. На все вопросы, касающиеся Б. Пастернака, Е. Евтушенко, А. Вознесенского, И. Бродского я отвечал достаточно убедительно, чтобы дискуссия не разворачивалась.
Единственное, на чем пришлось задержаться, это на точке зрения многих советских людей об абстрактной живописи и… о твисте!
Ответ был краток: основным покупателем произведений живописи является государство. Как всякому покупателю в любой стране мира - ему предоставлено право выбора по своему вкусу. Наши государственные организации предпочитают приобретать для своих учреждений, клубов, театров, дворцов культуры и других общественных помещений произведения реалистического направления: ясные по форме и содержанию, привычные для глаз советского человека. А я лично отношусь к абстрактной живописи весьма терпимо. Лучшие образцы ее считаю возможным использовать для раскраски тканей, линолеумов, для декоративных красочных сочетаний при оформлении стен и заборов.
Что касается твиста, то он у нас пока не очень популярен потому, что этот, очевидно красивый, танец должен исполняться только отлично. Но так как твист танец, к тому же трудный, на его изучение надо потратить большое количество свободного времени, которым не всегда располагает наша молодежь. (Напомню, что речь шла о 60-х годах, когда в СССР еще не было безработицы, молодые люди служили, работали на заводах и в колхозах, а в свободное время учились, занимались спортом и самодеятельностью. В ту пору не было ни дискотек, зачастую оболванивающих, приводящих в экстаз людей, ни рокеров, гоняющих на мотоциклах, пугая прохожих; американские боевики с убийствами и насилием еще не заполонили наши экраны; а видеосалонов просто не существовало. Так что я не лукавил, говоря: - Наша молодежь впитала с материнским молоком любовь к театру, кино, музеям, литературе и спорту. А на танцы остаются один-два часа в неделю, во время которых молодежь хочет танцевать легко усваиваемые танцы, а не изучать такие сложные, как твист…).
- Вы пишете только по государственному заказу? - спросил меня один пожилой журналист. - Ведь у вас все оплачивается государством. Значит, оно и выбирает за вас тему?
- Нет, - ответил я. - За свою долгую жизнь мне темы никто не навязывал! Хотя нет ничего зазорного, если государство подскажет тебе тему, как было, скажем, с Фадеевым, которому предложили ознакомиться с материалами об организации "Молодая гвардия"… Я всегда сам выбирал свою тему и свой сюжет. Другое дело, что эти темы и сюжеты были просоветскими, ибо я гражданин своей страны, желаю ей только процветания и величия. Кстати, полагаю, что в этом отношении не отличаюсь от вас, месье, если имею дело с добрым швейцарцем. Среди ваших литераторов мне не известны такие, которые бы писали антишвейцарские пьесы и романы.
- Но Гоголь, Салтыков-Щедрин, Достоевский, Горький писали же антиправительственные вещи…
- Да, писали. Но тогда во главе правительства был царь и его вороватые консервативные чиновники. А теперь у нас хозяин - народ, его представители. (В те блаженные времена я, как и миллионы моих соотечественников, искренне верил в это. А безобразия и антидемократические действия по отношению ко многим моим знакомым относил за счет рудиментов сталинизма, но никак не социалистической системы!)
- Сколько лет вы состоите в коммунистической партии?
- Я не член коммунистической партии.
- Разве так сложно вступить? У нас это очень просто.
- А у нас - сложно: это удел избранных!
- Значит, вас считают недостойным? Почему вы не вступаете в партию?
- Не обижайтесь, дорогой коллега, но я чувствую, что ваш вопрос праздный. Вам же совершенно безразлично: вступлю я в коммунистическую партию или не вступлю. Кроме того, это вопрос деликатный. У меня на Родине никто его не задавал. Там мои товарищи-коммунисты рассуждают так: "Если старик Прут не подает нам заявления, значит, он не готов к этой высокой миссии…"
- И вы считаете, что они рассуждают правильно?
- Совершенно! Партия - это прежде всего организация, передовой авангард рабочего класса, коллектив с железной дисциплиной. Я - по своему строю характера и поступкам - чудовищный индивидуалист, человек предельно недисциплинированный. До сих пор единственная дисциплина, которой я беспрекословно подчинялся, была военная. Просить принять меня в партию, не будучи уверенным, что ее устав станет мною выполняться на все сто процентов - нечестно. Поэтому я стараюсь ни в чем не отставать от моих товарищей - коммунистов, оставаясь при этом беспартийным.
- Вы верите в Бога?
- Да.
- Ага! Значит, вы верующий!!
- Не совсем в того Бога, как вы себе представляете - во Всевышнего. Я не верю в вашего Бога - старого дядю, сидящего на тучке. И я не тот верующий, который въезжает в храм на спинах своих рабов. Я верю в Бога, который есть моя совесть, который подсказывает мне добрые мысли, помогает делать добро. Я верю в Бога, который, сокрушает зло, который - плечом к плечу - шел с нами в атаку против фашизма, верю в Бога разума и справедливости. Мой Бог - это хороший парень; он, если нужно, не постесняется даже набить морду любому грубияну. Я мог бы продолжить с вами этот теологический спор, мой дорогой, но боюсь, извините, что вы для меня не очень сильный оппонент.
Мой собеседник первым зааплодировал мне. Его примеру последовали остальные.
Вторую часть субботы 10 октября я посвятил семье моего друга - Фредерика Сиордэ. В 4 часа дня его дочь - Кристиана, диспетчер авиационной компании "Эйр Индия", выходила замуж за своего сослуживца, летчика Мишеля Гужона.
После бракосочетания в церкви, очень скромного (жених и невеста - протестанты), в саду дома Сиордэ был устроен большой прием на 250 человек.
Присутствовала вся плутократическая знать кантона Во и "патриции" Женевы. Из моих школьных были Фернан Трамбле, Ренэ Барбэ, его брат - Алек (он был на несколько классов младше нас) - знаменитый женевский банкир. (Алек и его сын - Симон - стали моими гостями в Москве летом 1963 года.)
Я познакомился со многими крупными промышленниками. Каждый считал своим долгом пригласить меня к себе на воскресенье, но я принял, естественно, только приглашение Алека Барбэ.
Много было интересных бесед. Разошлись поздно ночью.
Воскресенье, 11 октября. Поездка в Женеву с Фредериком Сиордэ и его женой Мадлен (молодожены - дочь и зять - улетели в свадебное путешествие. "Эйр Индия’’ предоставила им два бесплатных места в своем самолете Женева - Бомбей - Женева и двухнедельный отпуск).
Алек Барбэ пригласил на обед своего брата - Ренэ с женой и Фернана Трамбле (он доводится Алеку и Ренэ кузеном). Кроме того, пришел наш бывший директор Леопольд Готье и оба сына Алека - Рожэ (с женой) и Симон. И еще несколько человек из финансового мира.
Алек представил всем свою новую жену (первая - мать сыновей - погибла 9 лет назад в автомобильной катастрофе). Она оказалась русской. Родилась в Риме в 1920 году, зовут ее Еленой, урожденная графиня Батищева, княжна Лобанова-Ростовская. Чудесно говорит по-русски. Произнесла тост за нашу страну, сказала, что все русское ей дорого с детства, и, несмотря на то, что ее отец был слугой царя, он во время Второй мировой войны всегда желал успехов только Советской Армии. Приучил дочь любить мать-Родину. Елена Барбэ великолепно знает русскую прозу: у нее много наших книг, журналов.
Прощаюсь… Просит, чтобы я поцеловал от ее имени землю, где покоятся ее предки.
В понедельник 12-го я доставлен моими дорогими друзьями - Мадлен и Фредом Сиордэ - на женевский аэровокзал. Здесь уже ждали Трамбле и оба брата Барбэ. Прощание было очень трогательным: ведь прощались люди, которые - по возрастному цензу - не располагали резервом времени для следующих встреч… Делали вид, что расстаемся ненадолго, но лица были грустны потому, что расставались мы, возможно, навсегда.
Вот что сказали мои товарищи у трапа самолета:
- Мы не виделись почти полвека. Но дружба наша - навеки! Дружба - несмотря ни на что. Твой приезд, те десять дней, что ты провел среди нас, твои выступления в школе, по радио и в печати, сделали больше для дела швейцарско-советской дружбы, чем многолетние официальные дипломатические отношения между нашими странами.
Мы сердечно расцеловались, и я улетел домой".
Продолжая воспоминания о шестидесятых годах, когда еще живы были элементы сталинского "порядка", привожу дословный отчет о второй моей поездке в Швейцарию в сентябре 1966 года. Отчет, написанный для Союза писателей СССР - организации, ходатайствовавшей о получении мною разрешения на эту поездку:
"Совет бывших учеников Эколь Нувэль - школы, в которой я учился с 1914 по 1918 год, пригласил меня принять участие в торжествах, связанных с 60-летием основания этого учебного заведения, любезно взяв на себя все расходы по моему двухнедельному пребыванию в Швейцарии.
"Совэкспортфильм" дал мне с собой кинокартину "Девичья весна", поставленную по моему сценарию. Таким образом, я ехал на свой школьный праздник не с пустыми руками.
Прибыв за четыре дня до начала торжеств, я имел возможность повидаться с дирекцией школы, с представителями прессы, которым было поручено освещать в печати этот юбилей; подготовить аппаратуру и демонстрационный школьный зал, наладить радиофицирование для перевода мною текста на французский язык во время показа фильма. Но затем было решено - в связи с огромным количеством желающих - перенести место демонстрации в большой гимнастический зал соседней районной школы, способный вместить до семисот человек. Пришлось повторить заново - в этом, новом, помещении - всю уже проделанную в моей школе работу.
Из 986 человек, окончивших школу, прибыло 362. Это были представители многих стран, люди, занимающие сейчас очень высокие государственные и общественные посты.
Встречи прошли радушно и тепло.
Из моего класса прибыли: Надин Гольдстайн из Ниццы - участница движения Сопротивления, потерявшая мужа, убитого в боях с карательным отрядом, Фредерик Сиордэ - вице-президент Международного Красного Креста, Фернан Трамбле - генеральный представитель в Швейцарии объединения американских банков, Реймон Делор - пастор из Монпелье; Пьер Дитерлан - экономический советник Министерства торговли Франции и я.
Праздник начался в пятницу, 9 сентября, вступительной речью Генерального директора школы Алоиза де Мариньяка.
Затем слово было передано одному из старейших преподавателей - Жану Инебниту. Он говорил об Организации Объединенных Наций как о единственной силе, способной сохранить мир на Земле. Этот милый старик призывал всех последовать его примеру и стать добровольцами на службе ООН.
Речь эта вызвала добрые улыбки, а вопросы, которые задавались после ее окончания, убеждали в несостоятельности ООН: бессилии перед грубой силой (война во Вьетнаме, Анголе, расовое неравенство и т. д.).
Лишь много лет спустя, когда объединились великие (в ту пору еще существовал СССР) державы, ООН сыграла решительную роль в прекращении экспансии Ирака в Кувейт. Но, увы, эта организация оказалась бессильной остановить кровопролитие и в африканских странах, и в Югославии, да и на территории бывшего Советского Союза…
Обмен мнениями был откровенен и зачастую для некоторых - нелицеприятен: швейцарская территория, я имею в виду ее французскую часть, позволяла говорить свободно.
Затем был сервирован чай, после чего бывшие и нынешние учащиеся школы последовали в зал для просмотра советского фильма "Девичья весна".
Сеанс закончился долгими аплодисментами и решением всех присутствовавших избрать меня - пожизненно - членом Общества бывших учеников Эколь Нувэль. Мне тут же был вручен специальный билет (за что все другие платят по 25 долларов в год), а также галстук, который надевают ученики школы в торжественных случаях.
На этом бывшие ученики расстались с теперешними, которые отправились по домам.
Мы же, вернувшись в школу, были приглашены на ужин: в чугунных кастрюлях подали знаменитый расплавленный сыр - фондю.
Так закончился первый день моего пребывания в школе, и мы пошли спать в свои дортуары. Утром - встали в 7 часов. Сделали зарядку вместе с учениками, живущими в интернате, позавтракали и разошлись по секциям легкой атлетики. Я участвовал в соревновании по поднятию шестнадцатикилограммовой гири и толканию ядра.
Так как многим было непонятно: каким образом человек накануне своего 66-летия может достичь таких выдающихся для своего возраста результатов, я объяснил свой успех следующим:
- Надо дышать воздухом Советского Союза (право же, это оказалось истинной закалкой), каждое утро упражняться со стулом одну минуту (и я продемонстрировал упражнение, которое смог повторить, да и то с трудом, лишь преподаватель физкультуры - гигант грек двадцати восьми лет).
После большой перемены мы - бывшие ученики - разошлись по классам и присутствовали на двух последних субботних уроках. (В субботу, как и в среду, там занимаются только до полудня.)
Я был на уроке швейцарской и древнегреческой истории и - по словам педагогов - оказался вполне осведомленным учеником.
В полдень была торжественная раздача призов за успехи в спортивных достижениях. Мне вручили графин и стопки с гербом Эколь Нувэль - за поднятие тяжести и толкание ядра.