Наташа нетерпеливо ждала на косогоре возле реки, маскируясь от постороннего взгляда за дубовым кустарником, куда привел ее Славка. Сам же Славка, сознавая величайшую ответственность за порученное ему дело, отошел немного в сторону и стоял, как часовой, с палкой в руках. Сколько придется ему так простоять, он не думал, раз так приказал ему Саша. Но Наташа нервничала. Время шло, а никого не было.
"Дурачатся ребята…" - уже с озлоблением думала она про Славку, собираясь уйти.
Внезапно зашевелились кусты, и перед Наташей словно из-под земли вырос Саша. Она радостно вскрикнула и бросилась к нему.
- Шура! А я тебя ждала, так хотела видеть… - заговорила она, схватив его за руку. Торопясь и волнуясь, она стала рассказывать про все, что произошло с ней, про свое возвращение в город, про жену Тимофеева, про Якшина, про Чугрея.
Саша напряженно слушал. Никогда раньше Наташа не казалась ему такой сильной, мужественной, как в эту минуту. Стало понятно, почему в прошлый раз она так порывалась заговорить с ним, а он ушел, не дав ей возможности все рассказать.
- Вот оно что! - повторял Саша, не сводя глаз с Наташиного лица. - Если бы я раньше знал… Говоришь, Егор тебе помог?
Саше все более становилось не по себе. Нечуткий он человек.
И Наташу тогда не выслушал, и на Егора накричал, даже не поинтересовавшись, откуда тот идет. А Егор почему-то тоже ничего не сказал.
- Егор был здесь, - сообщил девушке Саша, крайне недовольный собой.
- Значит, отвел… - Глаза у Наташи сияли.
Но Саша по своей привычке прищуривать глаза хмурился.
- Да ты тоже хороша… - все же попрекнул он Наташу. - Семью Тимофеева укрывала, а мне не могла по-человечески сказать.
И хотя он говорил ворчливо, он любовался девушкой, думая, какую радостную весть он принесет командиру.
Разговор зашел про городские дела, про Наташиного дядю.
- Не боишься? - спросил он.
Она медленно покачала головой. Темный платок сполз с головы.
Лицо у нее раскраснелось.
- Я теперь ничего не боюсь, Шурик. Я видела, как наши умирают. Пленных на днях во рву расстреливали… Так они с песней… Ты что все озираешься?
- За тебя я беспокоюсь.
- Ну вот еще…
Наташа торопливо полезла в карман и протянула Саше маленький медный компас.
- Возьми, - смущаясь, сказала она, - чуть не позабыла, тебе принесла.
Саша взял компас. Слова по-прежнему не шли на язык. Он внимательно разглядывал подарок.
Пора было расставаться, но они медлили расходиться. Тому и другому хотелось еще побыть вместе.
- Шурик! А ты… убивал людей? - вдруг с жадным любопытством спросила его Наташа.
- Убивал, - ответил он спокойно.
Наташа как-то внутренне вся содрогнулась.
- Страшно убивать живого человека? - снова спросила она.
Саша поморщился.
- Первый раз было страшно, - искренне признался он и тут же добавил: - Но это же не люди, а фашисты… Ты знаешь, что они с нашими людьми делают?
- Видела… знаю… - проговорила она и первая протянула ему руку: - Иди… Тебе еще далеко идти. Правда?
- Далеко, - сознался он, и вдруг в сердце закралась тревога. - В случае чего… - заговорил он, не отпуская мягкую, теплую руку девушки. - Ты иди прямо в Песковатское, в наш дом. Правда, он нежилой. Но там спокойно. Можно было туда и жену Тимофеева на время укрыть. Окна заколочены. Доска в подворотне приподнимается. Понимаешь? А изба не заперта…
Расставшись с Наташей, Саша торопливо свернул в сторону и пошел между кустами по едва заметной тропке вниз, где, петляя в заросшем овраге, впадал в Оку безымянный ручеек. Митя сидел на камне и сосредоточенно курил. Он уже разыскал запрятанные батареи. Сверток лежал возле него.
- Мы, братец ты мой, соскучились, вас дожидавшись… - шутливо, но с укоризной встретил он Сашу.
Саша молчал.
- С Наташкой Ковалевой встречался? - строго спросил Митя.
- Да… встречался, - неохотно отозвался Саша.
- Нашел время с девчонками якшаться, - неодобрительно покачал головой Митя. - Шуры-муры у тебя в башке, а не дело.
Саша весь вспыхнул, но сдержал себя.
- Ты мне друг, Митяй… - медленно проговорил он. - А за друга, ты знаешь, я жизнь отдам. Но в мои личные дела ты не вмешивайся. Понял?
Митя промолчал. Впервые он видел таким Сашу. Саша не успокоился и тогда, когда они, пройдя поле, шли уже между березовыми перелесками.
- Ты меня, Митяй, очень обидел, - говорил Саша, шагая по усеянной желтыми листьями тропке. - Тебе вот наша Люба нравится… Не отговариваю же я тебя с ней дружить…
- А ты почему знаешь? - смутился Митя.
- Вот чудак-то! - удивился Саша. - Весь лагерь знает.
- И она знает? - тихо спросил Митя, не оборачиваясь к Саше.
- Хочешь, спрошу? - предложил Саша.
- Дурак ты, - сразу отозвался Митя. Сказал он это незлобно, и Саша не обиделся.
Желая как-то оправдать себя перед Митяем, Саша снова вернулся к разговору о Наташе:
- Если бы ты, Митяй, знал, какую новость мне сегодня сообщила Наташа Ковалева про семью нашего командира!
- Знаю. - Митя слегка улыбнулся.
- Ничего ты не знаешь. Оказывается, семья нашего командира не успела эвакуироваться и вернулась в город.
- Знаю, - снова спокойно отозвался Митя. - Скрывалась в доме у Ковалевых.
Саша с раскрытым ртом остолбенел.
- Откуда ты знаешь?..
- Я многое знаю, - многозначительно подчеркнул Митя, - но молчу. Понял?
Саша долго не мог успокоиться. Он ничего не понимал. Откуда, от кого мог Митяй узнать? Но расспрашивать нельзя. Очевидно, это военная тайна. С кем-то встречается Митя в городе. Но с кем? Очевидно, с подпольщиками. Остальной путь они прошли молча, только изредка перекидываясь словами.
Митя думал о своей встрече в городе с человеком, который работал на партизан, думал о Любе. Саша думал о Наташе, о ребятах, о семье Тимофеева. Сложной и трудной теперь ему казалась жизнь, которой жили партизаны и его друзья в городе.
В партизанском лагере Тимофеев, не обращая внимания на Сашу, сразу же взял Митю за рукав и увел с собой.
"У него новости поважнее моих, раз он все знает", - подумал Саша про Митю, присаживаясь у входа в землянку.
Подсел рядом Петрович со своим неизменным кисетом в руках. Чаще его вряд ли кто курил в отряде.
- Ну как, Сашуха… удачно сходили? - поинтересовался он.
Саша молча кивнул головой. Девушки звали обедать, но он терпеливо ждал своей очереди поговорить с командиром.
Митя вскоре вернулся.
- Иди, тебя Дмитрий Павлович ожидает, - предупредил он Сашу, а сам, чтобы размяться, несколько раз широко развел руками и пошел обедать.
Тимофеев в ватнике, подпоясанном широким ремнем, сидел возле развесистой ели на пеньке. Саша остановился перед ним.
- Товарищ командир! - произнес он срывающимся голосом. - У меня тоже важные сведения есть… Митяй о них не знает. - Губы у Саши по-мальчишески вздрагивали.
Внешне Тимофеев оставался спокойным, слушая о злоключениях своей семьи. Только желваки двигались на тщательно выбритых его скулах.
- Значит, отвели их в Батюшково? - переспросил он, нахмурившись.
Саша рассказал все, что он знал. Судя по настроению Тимофеева, вести Саша принес очень важные. Тимофеев поблагодарил его и подвел к тому месту, где на сваленном дереве сидели вдвоем Костров н Дубов.
Саша снова, но уже кратко рассказал, что узнал в городе. Внешне Тимофеев по-прежнему оставался спокойным.
- Ты знаешь, кто староста в Батюшкове? - спросил у Тимофеева Дубов, который раньше работал в милиции, и, не дожидаясь ответа, сообщил: - Наш старый знакомый - Кирька Барин…
Саша вздрогнул. Но Тимофеев и теперь остался спокойным. Он только устало сморщил лоб, сдвинул набок шапку и добавил:
- Кирька Барин не знает в лицо моих родственников. Пока еще рано беспокоиться.
- Но только пока, - подчеркнул Дубов и предложил: - Этого субъекта я беру на себя… Нужно убрать его.
Особенно всех заинтересовало сообщение Саши про Якшина.
- Пора расколоть этот орешек, - посоветовал Костров.
- Убрать? - переспросил Тимофеев. - Всему свое время… - Тимофеев не хотел рисковать своими людьми.
А Саша с нетерпением ждал, но так и не дождался. Разговор о его одноклассниках в городе и особенно о Наташе Ковалевой снова не состоялся. Но, очевидно, Тимофеев запомнил все. Уже в сумерках он остановил Сашу возле землянки.
- Я думал о твоих дружках в Лихвине. Надо их использовать в городе. Там они больше пользы принесут.
- А Наташа Ковалева? - нетерпеливо переспросил Саша.
- Думал я и о Наташе. - Голос у Тимофеева звучал мягко. - С Наташей сложнее… Брать ее к себе в лагерь преждевременно, да и, пожалуй, нельзя… Потом ты поймешь, почему нельзя. - Тимофеев положил руку нa плечо Саши. - О ней ты не беспокойся! Пока она живет у своего дяди-полицая, - Тимофеев особенно выделил последнее слово, - опасность ей не грозит… Скорее ему… Да и не такая она приметная для немцев, чтобы обращать на себя внимание… Дадим и ей дело…
Но какое? Тимофеев не сказал. Все же Саша отошел от него, успокоившись. При встрече он может рассказать ребятам и Наташе, что о них шел разговор.
Через несколько дней, когда отряд вернулся с очередной операции, командир поручил Саше побывать в Песковатском, повидать своего отца и передать ему задание. С удивлением Саша слушал. Он никак не предполагал, что Павел Николаевич оставлен Тимофеевым в селе как связной.
Обратно Сашу ждали утром на следующий день. Но утром он не вернулся. Не вернулся он и на второй и на третий день.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
С того времени как фашистские войска оккупировали район, Павел Николаевич не выходил из Песковатского. Днем, если в селе не было немцев, он копался на огороде или работал на пасеке, подготовляя ульи к зимовке. Пчелы в теплые солнечные дни все еще кружились в воздухе, и, хотя взяток был уже очень скуден, они продолжали вылетать. В тревожные дни Павел Николаевич отсиживался на сеновале. Когда раньше, месяц назад, Тимофеев предложил ему в случае эвакуации района остаться в Песковатском для связи с партизанами, Павел Николаевич охотно согласился. Он понимал, что по этой причине его и не взяли в армию.
Первое время находиться в селе было особенно тяжело. Павел Николаевич видел, как рушится колхоз. Оставшуюся скотину колхозники разводили по дворам, разбирали сельскохозяйственные орудия, зерно из общественных амбаров. Началось это в тот день, когда наша пехотная часть, поблескивая штыками и в полном порядке, прошла через село. Позади остались только пулеметные расчеты, прикрывавшие отход своих. Когда же и пулеметчики ушли, все в Песковатском поняли, что остались они уже на вражеской стороне. На селе слышались крики, плач. Люди впервые за время войны познали, как страшна неизвестность. Правда, немцев еще не было, и через село вскоре прошла новая воинская часть, очевидно только что прорвавшаяся из окружения. Красноармейцы спешили, догоняя своих. Были они изнуренные, оборванные, заросшие и какие-то дикие. Но у всех было оружие. Раненых везли на повозках.
На селе снова поднялась суматоха. Женщины выбегали на дорогу, совали в руки красноармейцам яблоки, помидоры, лепешки - все, что попадалось съедобного под руку, и слезно допрашивали:
- Родные вы наши! Куда же вы? Разве не будете защищать наше Песковатское?
И, видя, что красноармейцы сурово и скорбно молчат, просили:
- Возвращайтесь скорее.
С крыльца отцовского дома глядел на уходящих бойцов и Павел Николаевич. Он слышал, как причитает в избе мать, как разом осунулся и постарел отец. Старый кузнец никак не мог понять, что же происходит. Все время фронт был далеко. И вдруг разом рушился привычный, заведенный издавна порядок на селе.
- А как же колхоз? - спрашивал он и, когда начали делить общественное имущество, не знал, что делать с кузницей: прятать инструменты и запирать на замок или подождать - может, понадобится красноармейцам.
- Вернутся наши - снова будет колхоз, - успокаивал Павел Николаевич.
Отец продолжал удивляться, почему сына не взяли в армию. В селе остались только старики, нетрудоспособные да дети. Павел Николаевич отмалчивался. Даже отцу он не имел права говорить, почему он дома. Старался он больше находиться на колхозной пасеке. Там было спокойнее, не так тоскливо… Пчел не делили, остались они под присмотром Павла Николаевича.
И вот пришел враг… Сначала два танка, обстреляв село и прилегающий к нему перелесок. За ними на бронетранспортерах войска… Линия фронта переместилась к Лихвину и дальше, за Черепеть.
Непривычно притихшее, настороженное лежало село на большаке. Уже с утра начинали урчать вражеские грузовики, подвозившие фронту войска и боеприпасы, слышалась отрывистая чужая речь, ползли, ныряя в ухабах, конные обозы. А навстречу, разбрызгивая фонтаны черной грязи, возвращались порожние машины.
Не прекращалось движение и по обочинам дороги. Возвращались обратно беженцы, не успевшие уйти с нашими войсками. А в противоположную сторону тянулись группы женщин, подростков с оборонительных работ, неожиданно оказавшихся в тылу врага. Те и другие заходили в избы, просили хлеба, воды, а в ненастную холодную погоду - обогреться, переночевать. Было похоже, словно на необъятных просторах русский народ поднялся со своих насиженных мест и теперь кочует по дорогам и ночью и днем, и в холод и в дождь, не зная покоя.
Иногда по дорогам гнали пленных. Они были босые, раздетые, многие с окровавленными, грязными повязками. Украдкой к ним приближались жители, старались, несмотря на окрики конвойных, что-нибудь передать из съестного. Кидали впереди на дорогу хлеб, картошку, зная, что все это подберут.
Марья Петровна тоже не осталась в стороне от человеческого горя, она тоже вышла на обочину большака к пленным с кринкой молока и буханкой изрезанного на ломти хлеба, но рослый конвойный так ударил ее прикладом, что старушка, как куль, свалилась в канаву.
Павел Николаевич, не помня себя, бросился было к ней, но отец опередил. Сам выскочил на улицу и помог Марье Петровне подняться и дойти до крыльца. Тронутая сединой голова у него тряслась, черная жесткая борода топорщилась.
- Куда сунулась, - сердито отчитывал он жену, - на тот свет захотела?
Марья Петровна только охала, потирая ушибленное плечо. Морщинистое лицо у нее было испуганное, удивленное, повойник сбился набок.
На другой день Павел Николаевич уже не рискнул пойти в избу к отцу. Отсиживался в сарае, спрятавшись в сене. Следил в щель за селом. Слышал, как фашисты громили амбары, гонялись по улице за курами, ходили по избам, выволакивая оттуда все, что не успели надежно припрятать хозяева. Такой же тревожной была и ночь. На улицах слышались крики, песни пьяных солдат… Несколько раз трещали автоматные очереди. Небо за прогоном было красное, оттуда тянуло дымом и гарью - очевидно, там что-то горело…
Павел Николаевич лежал, глубоко зарывшись в жесткое, колючее сено, и думал: "Что же будет дальше? Какая жизнь ожидает людей?"
Утром, как только эсэсовская часть ушла из села, Павел Николаевич несмело вылез из своего убежища.
Побывав дома, он зашел на колхозную пасеку - и не узнал ее.
Все ульи были разбиты, часть из них сожжена, деревья порублены. Уцелевшие пчелы сиротливо кружились над яблонями, над разломанным тыном и как-то по-особенному, словно жалуясь, тоскливо жужжали. На глаза у Павла Николаевича навернулись слезы. Он опустился на колоду, чувствуя себя беспомощным, усталым. Пчел он любил с детских лет. Казались они ему разумными, все понимающими существами. Он даже разговаривал с ними, когда обхаживал улей. И они, как-то ласково жужжа, очевидно разговаривая по-своему, садились на его голову, лицо и не кусали. Теперь они погибали.
Прошло несколько тяжелых дней, в избу зашел человек из партизанского отряда - колхозник Трушкин из соседнего села.
Марья Петровна и не подозревала, что поила квасом партизана. Ничего не было в Трушкине воинственного. Среднего роста, худощавый, в ватном пиджаке с заплатами, в сапогах. Трушкин передал Павлу Николаевичу задание от Тимофеева - помочь переправиться через реку красноармейцам, выходившим из окружения.
Павел Николаевич как-то весь ожил, засуетился, услышав, что его просят помочь. Трушкин казался теперь Павлу Николаевичу необыкновенным человеком. Они сидели вдвоем на задворках, загороженные от посторонних людей кустами. Павел Николаевич расспрашивал про сына.
- Воюет, - одобрительно говорил Трушкин. - Жив, здоров. Парень толковый. Оружия у нас нехватка, не рассчитали. Так он сколько трофейных винтовок приволок… Так что, Павел Николаевич, помогай. Реку ты знаешь, где можно вброд перейти, а может, где и плот сколотить. Все должны Родине помогать. Не одни мы, партизаны, а народ. Понимаешь, весь народ.
- Я что же… я всей душой… - Голос у Павла Николаевича дрожал от волнения.
После разговора с Трушкиным он уже не чувствовал себя таким одиноким, оторванным от людей.
В указанном месте, в кустах у реки, Павел Николаевич встретил группу вооруженных красноармейцев - человек двенадцать. И, глядя на бойцов, на их обветренные, мужественные лица, видя неодолимое стремление вырваться из окружения, Павел Николаевич понял, что он тоже на войне. Он на посту! Ему доверяют. Он тоже помогает своей Родине, находясь в Песковатском.
Павел Николаевич подробно объяснил красноармейцам, в каком направлении лучше всего держать путь.
- Днем опасно, - предупредил он, - все дороги теперь забиты фашистами.
- А мы не одни, - шутили красноармейцы, любовно похлопывая по своим винтовкам. - Патронов вот только маловато…
Вечер и ночь выдались дождливые, безлунные. Переправа прошла удачно. Домой Павел Николаевич возвращался усталый и довольный. Спокойно, легко было на душе.
Старики ждали его. Волнуясь, наперебой рассказали о том, что уже знало все Песковатское: у овинов нашли двух убитых фашистских солдат.
- Днем приходил Шурик, - зашептала бабушка. - Это он. Он говорил - в соломе у него винтовка схоронена… Так им и надо, окаянным. Побольше бы их так… - Марья Петровна перекрестилась на божницу, где теперь день и ночь теплился в розовой лампадке огонек.
Павел Николаевич и старики беспокоились за Сашу, хотя в душе у них пробуждалась гордость.
- Наш Санька еще покажет себя, - толковали они.
Неожиданно Саша снова появился в Песковатском. Павел Николаевич на этот раз ночевал дома. Он попарился в печке, отдыхал. Только сели пить чай, как в окно тихо и осторожно постучали. Старики побледнели, тревожно глядя на сына, но Павел Николаевич не испугался, почему-то сразу подумав: "Шурка!"
Стук в окно повторился.
- Спрятался бы ты, Павел, - жалобно, вполголоса запричитала было Марья Петровна, испуганно засуетившись по избе.
Дед пошел открывать калитку.
- Ну, вот и я! - заговорил Саша, улыбаясь. - Наверно, не ждали?
Он стоял в своем черном пальто, перепоясанном ремнем, в шапке. Сапоги по колено были измазаны липкой грязью.
Бабушка, всхлипнув, бросилась к внуку, обняла его, целуя и причитая. Слезы ручьем катились у нее по морщинистым щекам.
- Ну, как ты тогда… ушел-то? - спросила она, не сводя глаз с внука.
- Тогда что, - Саша пренебрежительно махнул рукой. - Вот сегодня было дело…