Он коротко рассказал, как встретился вблизи Песковатского на дороге с фашистом и тот хотел задержать его.
- Но я его сразу гранатой… - похвалился Саша. Рассказывал Саша спокойно. В эти минуты он был далек от мысли, что труп убитого им солдата мог поставить на ноги всех оккупантов, остановившихся на ночлег в Песковатском.
Слушая Сашу, старики и Павел Николаевич только качали головами. За его скупыми словами о только что пережитой опасности чувствовались большая внутренняя сила и уверенность в себе.
Поздно вечером Саша, тоже вымывшись и сменив белье, лежал на печке рядом с отцом под ватным одеялом, с наслаждением ощущая струившуюся от печки теплоту. Вполголоса он рассказывал отцу о партизанском отряде, о том, как с Митей Клевцовым ходил в город.
- У нашего командира, - говорил Саша, - твердый закон. Если приказал - выполни. Такой порядочек. Уважают его у нас. Комиссар - Павел Сергеевич. Ты его, наверно, знаешь? Такой белокурый, небольшого роста. Он в Осоавиахнме работал. Тоже твердый человек. Смелый, больше в одиночку действует. Нацепит белую повязку на рукав, со стороны не разберешься, думают - полицай. Ефима Ильича тоже очень уважают. Если операция, то он первым идет.
Павел Николаевич, не успевший сообщить сыну, как он выполнил задание Тимофеева, внимательно слушал Сашу, изредка вставляя свое слово. Он удивлялся тому, как сын за последние дни повзрослел, поумнел. В разговоре у него появилась какая-то особая уверенность, твердость. Так мог разговаривать только вполне взрослый человек, а не подросток.
- На днях иду по Шаховке с винтовкой, с гранатами… - продолжал с увлечением рассказывать Саша, облокотившись на руку и блестя в полумраке глазами. - Знаю, что там фашистов нет, а староста наш человек. Увидели меня ребята. Слышу, говорят промеж себя: "Партизан!.. Партизан!.." Ну, я к ним. "Здравствуйте, ребята!" Здороваются. "Знаем, - говорят, - кто ты". - "Кто?" - "Чекалин Сашка из Песковатского". - "Немцев нет в деревне?" - "Нет". - "А полицаев?" - "Тоже нет". - "Тогда собирайте народ, листовку из Москвы прислали, прочту. Наши с самолета сбросили". Ребята сразу же по дворам - народ собирать. Человек двадцать пришло. На улицу охрану выставили. Ты знаешь, как слушали? Со слезами на глазах. А одна старушка пробралась ко мне, взяла листовку и поцеловала. "Это, - говорит, - в Москве родной нашей печатали…" Наш, батя, народ, советский. Не согнуть его фашистам.
Долго еще разговаривали отец с сыном. Бабушка уже спала. Из соседней горенки слышался ее храп. Дед продолжал бодрствовать, хотя в разговоре и не принимал участия. Он часто выходил в сени, на крыльцо, прислушивался, беспокоясь, как бы не нагрянули немцы или полицаи.
Часы на стене, по-стариковски захрипев, звонко пробили полночь.
- Давай спать, - предложил Саша.
- Пора, - согласился Павел Николаевич, увлеченный рассказом сына. - Ты передай командиру, что, если потребуется, я сил не пожалею… В любом деле могу помочь. Леса вокруг я знаю как свои пять пальцев.
- Ладно, передам, - отозвался Саша.
Глаза у него слипались. Он повернулся на бок, погладил лежавшую рядом кошку и уснул.
Вначале он не слышал, как за стеной зашумели люди, забарабанили в окно и в калитку.
Полуодетые старики метались по избе, не зная, что делать.
- Лежи, лежи… - успокаивал Сашу отец, видя, что тот вскочил. - Наверное, на ночлег, проезжие…
Они слышали, как дедушка гремел засовом, открывая калитку. Сразу же вслед за Николаем Осиповичем в избу, топая ногами, шумно ввалились несколько фашистов к коренастый, широкоплечий полицейский. Кто-то из них осветил избу фонарем. Другой, очевидно старший, поводя автоматом и коверкая русские слова, грозно спросил:
- Кто?.. Кто?.. Какие люди?.. Партизаны есть?..
- Свои, свои!.. Нет у нас чужих, - одновременно заголосили бабушка и дедушка, стараясь загородить печку.
Солдаты заставили стариков зажечь лампу и сразу же полезли на печь.
- Кто?.. - спросил один, с нашивкой на рукаве, схватив за босую ногу Павла Николаевича.
Увидев бородатое черное лицо Павла Николаевича, он тонко, по-бабьи взвизгнул:
- Рус… Партизан!!!
- Какой партизан! Мой сын, убогий, - жалобно закричала Марья Петровна.
Осмотрев избу и видя, что никого больше нет, солдаты приказали Павлу Николаевичу одеваться. На Сашу, выглядывавшего с печи, они не обратили никакого внимания, видя, что это подросток.
Забрав с собой Павла Николаевича, фашисты, грохнув дверью, ушли.
Как только за ними закрылась дверь, Саша торопливо оделся, соскочил с печки. Наскоро накинув на себя пальто, он выбежал на улицу.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Густая черная мгла окутывала село. И сколько Саша ни вглядывался и ни прислушивался, он так и не смог определить, в какую сторону повели отца. Рядом, у соседей, скрипели калитки, вспыхивали короткие резкие лучи электрических фонариков, слышались чужие голоса. Там тоже хозяйничали фашисты.
Постояв на дороге, Саша осторожно пошел было за группой солдат, но, убедившись, что с ними нет отца, вернулся обратно. Вдали, около кооператива, сверкнув фарами, протарахтела грузовая машина. Очевидно, отца увезли на этой машине в город. Вернувшись в избу, не раздеваясь, Саша присел па приступку, соображая, что же он теперь должен делать. На полу чернели следы от сапог, сиротливо лежала на лавке позабытая отцом шапка, пахло спиртом и бензином. Бабушка и дедушка беспокойно слонялись по избе, вполголоса переговариваясь. Бабушка плакала.
- Отпустят, - неуверенно говорил дедушка, остановившись около Саши. - В армии Павел не был, не красноармеец он. Отпустят.
- Чует мое сердце: не вернется он, - причитала бабушка, то подходя к двери, то снова возвращаясь к столу. - Не отпустят, - повторяла она, всхлипывая, - за сноху теперь ему припомнят… Всё припомнят.
Саша угрюмо молчал. Теперь стало ясно, что ночная облава в селе произошла из-за убитого им солдата. Мысленно он ругал себя, что поступил необдуманно. Нужно было оттащить труп врага подальше, замаскировать его, а не оставлять на дороге. Соблюдай Саша осторожность, не случилось бы ничего с отцом.
Спать уже более он не мог. Не зажигая огня, стал собираться. Шаркая валенками, подошел полуодетый дедушка.
- Я пойду, - сказал тихо Саша. - Отца, наверно, в город повезли… Я все узнаю, тогда вернусь…
Поцеловав на прощание деда, Саша осторожно, стараясь не шуметь, вышел из дому, зябко поеживаясь.
Чуть-чуть посветлело. В селе было пустынно, тихо. Нигде ни огонька, ни человеческого голоса. Только где-то за прогоном глухо прокричал петух, но ему никто не ответил, словно все остальные петухи в селе вымерли. Деревья, кусты и луговина перед домом были обильно покрыты капельками воды, поблескивавшими в седоватом, влажном тумане.
Саша вышел на дорогу в поле и остановился. Он еще не решил, идти ли ему в город или вернуться в партизанский лагерь.
Теперь, когда мрачная, черная ночь прошла, Саша не мог себе простить, что так покорно вел себя, не заступился за отца, тем более что у него с собой были две гранаты.
Медленно светало. Серые тени лежали в кустах. Клубился густой туман над черным незасеянным полем. Над телеграфными столбами, тревожно покрикивая, кружились галки, очевидно что-то почуяв.
Саша прошел немного, все еще нерешительно оглядываясь назад, и заметил на большаке в прояснившейся дали длинную колонну людей. Торопливо, стороной, кустами он пробрался к большаку.
Галки тревожились и кричали недаром. Затихнув, они сидели на мокрых черных столбах, как часовые, внимательно провожая глазами проходивших мимо людей.
Фашисты гнали пленных. Слышались отрывистые сердитые окрики конвоиров. Скорбная вереница измученных людей тащилась молча, тихо.
Такая же участь, если не хуже, может быть, ожидает и отца. А может быть, и он уже идет в этой колонне, угоняемый в проклятую неметчину? Саша пожалел, что нет винтовки и нет партизан. Разогнать бы конвойных… отбить своих…
И тут случилось неожиданное: один из пленных юркнул в кусты и побежал по кочковатому лугу к лесу. Сразу же застрочил автомат. Бежавший, вскинув руками, упал и больше не поднялся…
Когда пленных провели, Саша кустами пробрался к лежавшему на земле в неподпоясанной солдатской гимнастерке босому человеку.
Лежал он лицом вниз, широко раскинув руки, словно хотел обнять эту сырую суглинистую землю. Повернув его к себе, Саша понял: мертвый… и замер от удивления. Был тот очень похож на Ваню Колобкова, такой же круглолицый, кудрявый. А может, это он? Заросший бородой, осунувшийся?..
Саша решительно повернул к лесу. Теперь он больше не медлил ни минуты, стремясь как можно скорее добраться до партизанского лагеря, поставить в известность командира, попросить себе на помощь одного-двух партизан, возможно Митю и Алешу, и вернуться обратно отбивать отца.
По-осеннему было тихо в лесу. Только гулял ветер по верхушкам деревьев, где-то в стороне постукивал дятел да что-то поскрипывало.
До лагеря оставалось еще порядочно, когда он заметил на поляне, возле которой пробегала знакомая Саше тропка, под старой развесистой елкой черневшие остатки костра. Зола не успела остыть, еще тлели покрытые густым белым налетом угли. В стороне на примятом темно-зеленом мху валялся нарубленный ельник. Саша остановился, подозрительно прислушиваясь и оглядываясь. Не было сомнения, что здесь ночевала большая группа людей. Ясно, что это не партизаны. Партизаны не могли жечь костер в лесу вблизи лагеря. Исследуя землю вокруг, Саша нашел тряпку со следами запекшейся крови, обрывки газет, картофельную шелуху и самое главное - консервную банку с немецкой этикеткой.
"Немцы или полицаи!.. Значит, выслеживали партизан", - лихорадочно думал Саша, заметив, как глубоко отпечатались свежие следы на влажном глинистом косогоре. Один особенно заметный след оставляли тяжелые, подкованные гвоздями ботинки. "Немецкий", - снова решил Саша.
В другое время Саша пошел бы по следам, но теперь приходилось спешить… На опушке леса возле большой поляны, где нужно было пересекать проезжую дорогу, Сашу внезапно кто-то окликнул. Обернувшись, он увидел лесника Березкина.
Мысленно обругав себя за оплошность, Саша подошел к леснику. Березкин был связан с партизанами, это Саша хорошо знал, поэтому разговор сразу пошел по существу.
- С разведки? - словоохотливо спросил Березкин. - А я вот шагаю в город.
Одет он был в самом деле по-дорожному - в старый нагольный полушубок, в смазные сапоги, от которых попахивало дегтем.
- Зачем в город-то?
- Вызывают. Будь они прокляты! - Березкин озлобленно сплюнул. - Вызывают в эту, как ее… комендатуру.
Саша помолчал, думая, какое ему дело, что Березкина вызывают.
- Видел ваших… - продолжал Березкин. - Пошли в сражение.
Известие, что партизаны ушли утром, заставило Сашу задуматься. Это ломало все планы. Тимофеев, отпуская его в Песковатское, ничего не говорил, когда Саша должен вернуться, не торопил его.
- Наши знают, что ты идешь в комендатуру? - спросил Саша, стараясь угадать, что думает этот заросший густой черной щетиной волос угрюмый лесник.
- Знают, - неохотно промолвил Березкин.
Саша колебался недолго. Коротко он рассказал леснику, что произошло ночью в Песковатском.
- Поможешь? - попросил он. - У тебя в городе знакомые. Может, видели, куда моего отца повели?
Березкин обещал. Договорившись о том, что Саша заглянет к нему перед вечером домой, они расстались, ставшись один, Саша машинально присел на кочку, переобулся, все еще раздумывая, возвращаться в лагерь или, несмотря на разговор с Березкиным, идти в город. Встреча с Березкиным внесла сумятицу в его мысли. "Ну, если я пойду в лагерь… - думал он, - Сидеть там и ждать, когда наши вернутся… Идти одному в город… Но что я один сделаю…."
Саша решил все же идти в город.
Пошарив у себя в карманах (не положила ли что бабушка) и ничего не найдя съедобного, он пожевал брусники, которой были обсыпаны соседние кочки, немного отдохнул и отправился в обратный путь. По дороге в город он снова зашел в Песковатское.
Калитку открыла бабушка и сразу же оглушила неожиданной новостью:
- Павел-то у нас на селе в колхозном амбаре у церкви сидит, - сообщила она и заплакала.
Бабушка рассказала Саше, как она узнала, где находится Павел Николаевич, как носила ему передачу: молоко и хлеб.
- Сидит, - повторяла она, утирая рукавом слезы. - С ним и другие, забранные ночью…
- Не ходи… Заприметят, - попросил дедушка, видя, что Саша было рванулся из избы. - Может, освободят…
Саша, не раздеваясь, присел возле печки, только сняв шапку.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Надежда Самойловна поселилась с Витюшкой в соседнем районе, в глухой лесной деревушке Токаревке, где ее никто не знал. Жила она у дальней родственницы - одинокой старушки, мирно коротавшей свой век на краю деревни в маленьком двухоконном домике.
Пришли в деревню и другие беженцы, поэтому на появление Надежды Самойловны никто не обратил внимания. В каждой семье была своя печаль, свои заботы.
В первые же дни оккупации района отряд мотоциклистов побывал в Токаревке, убедился, что это захолустная деревня, вдали от больших дорог и что остались в деревне одни только женщины да старики.
Оккупанты скоро уехали, назначив старосту. Но староста на другой же день сбежал, не желая служить врагу. Больше гитлеровцы в деревне не появлялись. Но зато потекли в Токаревку разные невеселые вести из соседних деревень: кого оккупанты расстреляли, кого повесили, где сожгли колхозные дома и общественные постройки.
Тяжело было Надежде Самойловне жить в глухой лесной деревушке. Волновали тревожные думы о Шурике, о муже. Томила неизвестность: что же теперь происходит в родных местах? Приходилось следить и за младшим сыном.
Оказавшись в незнакомом захолустном краю, где все выглядело невзрачно и уныло, помрачнел и затих Витюшка. Исчезла у него обычная живость, и только воодушевляла мысль, что отец или брат придут за ними и заберут к себе в партизанский отряд. Забившись под крышу на сеновале, Витюшка обозревал незнакомые болотистые места, мокнущие под осенним дождем, и вспоминал, как раньше они играли с Шурой и с другими ребятами на берегу Вырки. Где-то теперь его друзья-тимуровцы? Что скажут ребята, когда он вернется в город? Таким ли должен быть командир тимуровского отряда, чтобы сложа руки сидеть где-то в захолустной деревне, которую и немцы-то обходят стороной?
Первое время он сторонился местных ребят. Казались они ему нерасторопными, вялыми, непригодными к военным делам. Все они чего-то боятся, выжидают.
- У меня брат воюет! - гордо сообщил он им при первой встрече. - Жду, с самолета его сбросят вместе с десантной частью - за мной придет.
Но это не произвело на местных ребят никакого впечатления.
Говорить, что брат находится в партизанском отряде, мать строго-настрого запретила.
В другой раз он сообщил ребятам, что собирается уйти к своим, за линию фронта, или - он еще окончательно не решил - в партизаны.
- Надоело здесь… - Витюшка пренебрежительно сплевывал в сторону.
- А стрелять из винтовки ты умеешь? - строго допрашивал его коренастый круглолицый паренек, ходивший на зависть всей деревне в длинной, до пяток, старой шинели и в военной фуражке с полуоторванным козырьком.
И хотя Витюшка ответил, что умеет стрелять, этот паренек решительно обрезал:
- У нас не такие ловкачи, как ты, дома остались. Раз по годам не вышли - военкомат возвращал обратно.
Парнишка в шинели - его звали Сергунька - оказался нетрусливым, решительным человеком. Он признался, что тоже не прочь уйти к партизанам. Но вот только как разыскать их?
Вдвоем они пошли на разведку километров за восемь лесом, в ту сторону, где проходило шоссе и где, по разговорам беженцев, в селениях стояли на постое оккупанты.
Они дошли до телеграфных столбов у шоссе. Провисшая проволока гудела и звенела, очевидно, текла по ней человеческая речь.
- Переговариваются, паразиты! - Сергунька поглядел на проволоку и сердито сплюнул.
- Переговариваются, - мрачно нахмурив брови, подтвердил Витюшка.
Они долго сидели в кустах и наблюдали за движением на шоссе. Солдаты-связисты, надев на ноги зубастые кошки, быстро лазили по столбам, налаживая связь.
Возвращаясь обратно домой, ребята размышляли: а что, если порвать провода? Клещи-кусачки они достали. Кроме того, у Витюшки была финка.
Несколько раз они ходили на шоссе. Но лазить по столбам оказалось не так-то легко, да и проволока плохо поддавалась кусачкам. Гораздо проще оказалось рвать провиспхие провода большим рогатым суком. Зацепившись за провод, ребята начинали с силой тянуть, пока провод не обрывался. Отбежав в кусты, оглядывались, нет ли вблизи людей, и снова принимались за работу.
Возвращаясь домой, они рассуждали, скоро ли немцы узнают про порчу проводов и отразится ли это на фронтовых делах.
- Отразится, - уверенно говорил Сергунька. Витюшка тоже не сомневался. Но его одолевали и другие мысли: говорить ли матери о своих делах или подождать до подходящего случая? Тем более что нрав у нее за последнее время стал суровый.
Он чувствовал, что мать начинает догадываться о причине его отлучек из дому.
Мать действительно видела: Витюшка что-то замышляет, но ничего ему не говорила, пока ее не предупредила соседка:
- Ты посматривай за сынком. Задумали они с моим Сергеем к партизанам уйти.
Надежда Самойловна обещала посматривать. И однажды, когда он особенно долго пропадал, а потом вернулся в разорванном пальто, без шапки, устроила ему допрос. Витюшка молчал, но вынутые из кармана кусачки разоблачили его.
Мать узнала, что Витюшка и Сергунька чуть не попали в руки оккупантов. Ребят спасли только быстрые ноги и трусость фашистов, побоявшихся углубляться в лес.
- А если бы тебя схватили? - допрашивала мать. Глаза у нее были большие, тоскливые, голос звучал глухо.
- Шуру тоже могут схватить, - уклончиво отвечал Витя, насупившись.
Сердце матери болезненно сжималось.
Разговоров о деятельности партизан в окрестных местах ходило много. Рассказывали, что взрывают они вражеские склады, нападают на обозы. Но был ли это тот отряд, в котором находился Шура, или другой - Надежда Самойловна не знала.
Вскоре она убедилась, что говорят именно об этом отряде.
В деревню зашел проведать свою семью знакомый Надежды Самойловны, старичок сторож из МТС, зять у которого тоже находился в партизанском отряде. Он сказал, что Шура один из лучших разведчиков отряда, который действует поблизости. Ловчее, чем Шура, никто из партизан не умеет добыть необходимые сведения, достать у врага оружие, боеприпасы. Командир хочет представить его к правительственной награде - ордену.
Надежда Самойловна на короткое время успокоилась.
Но через несколько дней по деревне поползли тревожные слухи, что партизанский отряд разбит, что многих партизан немцы уничтожили - кого повесили, кого расстреляли.
Вскоре тот же самый знакомый старичок снова заглянул в Токаревку и сообщил, что мужа Надежды Самойловны фашисты взяли вместе со старшим сыном в Песковатском и увели в город.
Витюшка заметил, как почернело при этом известии лицо матери. Он тоже забеспокоился.