Утром, взяв с собой ломоть хлеба, завернул его в платок, оставил записку на столе, что идет выручать отца и брата, и исчез. Мать догнала его уже за околицей. Уговорила вернуться, обещала, что вместе пойдут в Песковатское и если это возможно, то останутся в партизанском отряде.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Когда Павла Николаевича, подталкивая прикладами, фашисты вывели из дому, он понял, что наступило самое страшное в жизни, то, чего он так боялся в последнее время Теперь его жизнь находилась в руках врага, жестокого, не знающего человеческих законов, способного сделать с ним все, что захочет. Он настолько растерялся, пал духом, что в первые минуты не понимал, в каком направлении и куда его ведут. И только когда они прошли мост через Вырку и его втолкнули в черную затхлую дыру, щелкнув сзади замком, Павел Николаевич сообразил, что он находится в кирпичном колхозном амбаре возле церкви. Арестованных, помимо него, было четверо: двое из соседних деревень и двое - проходившие мимо люди, на свою беду остановившиеся на ночлег в Песковатском.
Один из них, очевидно переодетый военный, обшаривал стены, пол и потолок амбара, помышляя о побеге.
- Как в могиле… Отсюда не уйдешь, - заключил он.
Разостлав на полу свою одежду, арестованные стали коротать время разговорами.
Нашелся табак, огниво. Задымились бодрившие души самокрутки. На сердце у Павла Николаевича стало спокойнее. "Что людям, то и мне", - думал он, прислушиваясь, как за дверью изредка позвякивает винтовкой часовой.
Ночью к арестованным никто не приходил.
Рассвет наступал медленно, жидко пробиваясь в амбар через узкие щели в двери.
- Ну, теперь возьмутся за нас, - проговорил переодетый военный, когда все остальные тоже поднялись со своих мест и, ежась от холода, стали ходить по амбару, размахивая руками и притопывая.
Скоро пришел офицер с двумя солдатами и с пожилым человеком в бобриковом пиджаке, очевидно переводчиком.
Узнав у каждого имя, год рождения и место, где проживает, переводчик спросил, есть ли среди них евреи и коммунисты. Переписав арестованных, немцы ушли и забрали с собой двух, в том числе и переодетого красноармейца. Было тоскливо смотреть, как уводили товарищей, пусть почти незнакомых, но своих. Павел Николаевич снова закряхтел, забеспокоился, думая, где теперь Шурик, не взяли ли его.
- Забрали, а зачем, по какому поводу? - удивлялся старик колхозник с заокской стороны.
- Меня тоже взяли… - словоохотливо рассказывал знакомый Павлу Николаевичу бригадир Сальков из колхоза имени Ворошилова. - Старую шинель в углу нашли. "Твоя?" - спрашивают. "Моя", - отвечаю. Вот за шинель и сижу.
Правая, изуродованная во время финской войны рука у него висела плетью.
Павел Николаевич лежал на полу, размышляя: узнали немцы, что сын у него партизан, или нет? Знают ли, что жена у него член партии, или нет? Будут ли его допрашивать здесь или погонят в город? "Не иначе погонят…" - думал он.
День прошел спокойно. Никого больше не вызывали на допрос. Очевидно, в селе уже прослышали, что арестованные сидят в амбаре. Первой принесла передачу жена Салькова. Немецкий ефрейтор с желтыми нашивками на рукаве сердито выкрикнул фамилию Салькова и бросил ему узелок с провизией. Принесли передачу и Павлу Николаевичу.
Вскоре после этого немцы выпустили старика колхозника.
- Выпустят и вас, - успокаивал он арестованных, прощаясь.
Но Павел Николаевич понимал: нет, не выпустят.
Ночью Павел Николаевич, лежавший спиной к стене, несколько раз просыпался от холода и, не открывая глаз, слышал, как под полом роются и шуршат в земле крысы. Сквозь сон чудился ему Шуркин голос, звавший его: "Батя!.. Батя!.." Но Павел Николаевич в это время убегал от немцев. Немцы гнались за ним, ловили, а он снова убегал…
Утром часовой, открыв дверь, посмотрел на арестованных, оглядел пол, стены, потолок, неизвестно кому погрозил кулаком и снова запер дверь.
- Что это он разошелся? - удивлялись арестованные.
Сальков решил, что, наверное, надоело караулить, а выпустить приказа не имеет.
По всему выходило, что фашисты не собираются допрашивать их.
- Может быть, офицер забыл про нас, а солдаты сменяются по старому приказу? - утешая себя, предполагал Сальков.
Немного погодя у двери амбара зашумели. Часовой закричал, затопал сапогами, и Павел Николаевич вздрогнул, услышав голос сына.
Прильнув к узкой щелке в двери, он увидел, как дюжий часовой тряс Сашу за воротник пальто, что-то спрашивая. Саша молчал, пытаясь вырваться, но потом смирился, затих. Часовой подвел его к амбару, открыл дверь и так толкнул, что Саша, еле удержавшись на ногах, влетел в амбар, стукнувшись головой о стену.
- Ничего, батя, ничего… - Саша ободряюще улыбнулся, сплевывая кровь. - Я бы его…
Немного успокоившись, Саша рассказал, как ночью он ходил возле амбара, следя за часовым, потом стал было разбирать крышу, но все время мешал часовой.
- Это ты меня звал, - догадался Павел Николаевич.
- Я тоже слышал, - признался Сальков, - но думал, кто бредит во сне… - Он виновато моргал глазами.
- Эх, вы… - Саша с укоризной покрутил головой, все еще переживая свою неудачу. - Хорошо, что на крыше меня не загреб. Сильный, гад. Тот, ночью, поспокойней был. Да жаль, рано сменился… - Саша не сказал, что рядом, возле дома, лежат запрятанные им гранаты.
"Если бы только немцы провели нас мимо этого места", - думал он.
Он принялся тщательно осматривать амбар, все более хмурясь и про себя тихо бормоча:
- Мы еще покажем им… Так просто в руки не дадимся…
Не прошло и получаса, как дверь открылась и на пороге показался ефрейтор с нашивками на рукаве. Он оглядел заключенных, достал из кармана свернутый лист бумаги, развернул его и на ломаном русском языке сказал:
- Шекалин Пауль…
Сердце у Павла Николаевича екнуло, он побледнел и шагнул вперед.
Саша тоже вышел вперед, стараясь заглянуть в раскрытую дверь.
Что-то буркнув стоявшим рядом с ним двум солдатам, ефрейтор отдал им бумагу и жестом приказал Павлу Николаевичу выйти из амбара.
Вместе с отцом вышел и Саша.
Ефрейтор удивленно посмотрел на юношу. Часовой быстро залопотал что-то по-немецки, показывая на Сашу.
- Фатер? - спросил ефрейтор Сашу, ткнув пальцем в сторону Павла Николаевича. Саша молчал, исподлобья глядя на немцев, запиравших дверь амбара. Силы были неравные, чтобы броситься на врага. Убежать тоже нельзя. Песковатские ребята, обещавшие помочь, где-то запропали.
- Пшол!.. - закричал ефрейтор.
Павла Николаевича и Сашу подвели к бревенчатому, на высоком фундаменте зданию школы. Последнее время она пустовала. Занятий не было. Изредка на ночлег здесь останавливались проезжавшие мимо немцы.
Из дверей школы выбежал молоденький розовощекий офицер в фуражке с высокой тульей, а за ним - несколько солдат. Все они с нескрываемой злобой смотрели на арестованных. Павла Николаевича и Сашу поставили у стены.
"Неужели расстреляют?" - одновременно подумали отец и сын.
Саша тоскливо озирался по сторонам. Кругом стояли немцы - не убежишь.
Но расстреливать их не стали. Из школы вышел другой офицер, постарше и чином повыше. Он что-то коротко, отрывисто приказал молодому офицеру.
Двое солдат-конвоиров с автоматами на груди повели Чекалиных по дороге вдоль села. Искоса Саша наблюдал за конвоирами, в то же время поглядывая по сторонам - не покажутся ли где ребята. "Эх, если бы они помогли! - думал он, сдерживая пробегавшую по телу дрожь. - Будь я один, не задумываясь, махнул бы в сторону, за проезжавшие машины. Тогда лови меня. Но рядом идет отец, вдвоем не скроешься. Никак не убежишь".
Видимо, их вели в город. У крайних домов, возле железнодорожного переезда, стояло несколько грузовых машин. Один из конвоиров - рослый, плечистый, со злыми черными глазами - вдруг приказал остановиться и направился к машинам. Саша видел, как он, поговорив с шоферами, пошел вместе с ними в избу. Оставшемуся конвоиру, молодому, подслеповатому на вид парню, очевидно, надоело стоять на дороге, и он тоже пошел к машинам, ведя впереди себя арестованных.
- Бежим, батя? - выдохнул Саша, все еще не решаясь броситься на конвоира: сдерживал нацеленный на них автомат.
Отец молчал, вероятно не слышал, и шел впереди.
Возле машин копошились солдаты, перекладывая с одной на другую какие-то фанерные ящики с яркими цветными наклейками. Остановив Павла Николаевича и Сашу, конвоир подошел к окну дома.
- Бежим! - прошептал Саша, дернув отца за рукав, и юркнул за поленницу дров. Павел Николаевич бросился за ним.
Легко перемахнув через изгородь, они помчались по усадьбе, петляя в кустах, ожидая каждую секунду выстрела. Потом перескочили через другую изгородь и бежали уже по черной вспаханной полосе, когда сзади затрещала автоматная очередь. Оглянувшись, Саша увидел, что за ними бегут немцы, нагружавшие машины, а со стороны другого проулка бежит конвоир, разряжая на ходу автомат.
Впереди, за вспаханным полем, виднелся густой кустарник, за ним белел березовый перелесок. Схватив отца за руку, боясь, как бы он не свалился и не отстал, Саша, напрягая все силы, бежал к кустарнику, чувствуя, что у него подгибаются ноги и нечем дышать. "Еще немного… еще…" - лихорадочно думал он, слыша, как рядом свистят пули.
Вбежав в кустарник, они, задыхаясь на секунду остановились, глядя друг на друга широко раскрытыми, шальными от радости и возбуждения глазами, и снова побежали.
И когда до березового перелеска осталось совсем немного, Саша предостерегающе вскрикнул, дернув отца за рукав, и невольно остановился.
Впереди, в каких-нибудь десяти шагах, у толстой корявой березы стоял немец в пилотке, с автоматом на груди и пристально смотрел на них.
"Пропали!" - одновременно подумали Павел Николаевич и Саша, тоскливо и безнадежно озираясь по сторонам.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Прошел день, другой. Когда и на третий день Саша не явился в лагерь, там поднялась тревога.
Особенно беспокоились Сашины друзья - Митя и Алеша. Утром они подошли к Тимофееву с просьбой отпустить их на розыски Саши.
- Мы пойдем в Песковатское, там все узнаем, - просительно говорили они, поглядывая на спокойное, как обычно, лицо командира.
- Не может Сашка так долго оставаться дома. - Митя хмурился, губы у него вздрагивали.
- Пропал Шурик… - горевали девушки. Тимофеев уже не сомневался, что с Сашей что-то произошло, но скрывал свое беспокойство.
- Тоже пропадете. Тоже придется разыскивать. Знаю я вас, - шутливо говорил он, стараясь рассеять мрачное настроение ребят.
- Разрешите мне разыскать Сашку, - попросила Люба.
- Мы вместе пошли бы, - отозвалась и Таня. - Нас в Песковатском никто раньше не видел, примут за беженок.
Партизаны не знали, что Тимофеев утром уже послал в Песковатское Трушкина и теперь с нетерпением ожидал его возвращения.
- Почему командир медлит? - недоумевали они. Один только Матюшкин оставался по-прежнему невозмутимо спокойным.
- Вернется, - уверенно говорил он, поглаживая рукой бородку. - Не такой Сашка парень, чтоб пропасть. Он еще покажет себя!
После полудня из Песковатского возвратился Трушкин. В селе ему рассказали, что Сашу с отцом немцы повели под конвоем в город.
Теперь и Матюшкин забеспокоился.
- Так я и знал, - горестно качал он головой, подходя то к одному, то к другому. - Такого парня лишились.
Митя Клевцов снова обратился к Тимофееву с просьбой отпустить в город на разведку.
- Там у меня мать, братишка, сестра; они все могут узнать…
- Придется сходить, - заявил и Дубов, вопросительно посмотрев на Дмитрия Павловича. - Я сам с Митей пойду здесь? Если бензин сгорит здесь, на месте, а не в самолетах?..
Клевцов благодарно взглянул на Дубова. Павел Сергеевич всегда откликался первым, если кому нужна была помощь.
Оба направились в землянку собираться в путь.
В этот момент девушки, готовившие в кустах обед, радостно закричали:
- Шура!.. Шурик идет!.. - и, перепрыгивая через валежник, напрямик помчались к ручью.
Все, кто был в землянках, выскочили наружу. Саша как ни в чем не бывало шагал по тропике, издали махая девушкам рукой.
Рядом с Сашей с трофейной винтовкой за плечами шел черноволосый человек лет сорока, а старом дубленом полушубке, чертами лица действительно напоминавший Сашу. Он с любопытством глядел на выбежавших навстречу партизан.
- Мой отец, - представил Саша Павла Николаевича партизанам. - Вместе от немцев удрали.
Саша широко, во весь рот улыбался, показывая белые, ровные зубы. Прищуренные темные глаза у него радостно, возбужденно блестели.
Пока Саша докладывал командиру о том, что произошло с ним за последние дни, Павел Николаевич сидел вместе с Петровичем и Трушкиным на лужайке, курил и думал, как сразу неожиданно изменилась у него жизнь.
- Хорошо у вас. Хозяйственно устроились, - похвалил он партизан. Разглядывая лагерь, он видел, что место для землянок выбрано умело - сухое, малозаметное. Можно было бы забраться глубже в лес - там безопаснее, но зато дальше от шоссе и проселочных дорог, да и питьевая вода здесь под руками.
- Ну как, Павел Николаевич, обратно в Песковатское пойдешь? - спросил подошедший вместе с Сашей Тимофеев.
Саша тревожно посмотрел на отца.
- Нет! - покрутил головой Павел Николаевич. - Дорога мне теперь в Песковатское заказана. Останусь у вас, здесь… если разрешите, - тихо добавил он.
Тимофеев внимательно посмотрел на него и больше ничего не сказал.
Саша, несмотря на усталость и бессонные ночи, бодро ходил по лагерю широкой развалистой походкой, уже который раз кратко рассказывая всем, кто спрашивал, как они ушли с отцом от немцев. Получалось очень просто: захватили их немцы врасплох, посадили в амбар, потом повели. Привели к избе. Тут они с отцом сумели убежать.
Особенно интересовала всех встреча Чекалиных с немцем в лесу.
- Ну, а немец так и не стрелял в вас? - недоумевал Митя.
- Не стрелял, - отвечал Саша, - посмотрел на нас, как-то сердито махнул рукой: вроде, мол, бегите! Ну, мы с отцом побежали в лес. Я уже докладывал Дмитрию Павловичу. Он тоже удивился.
- Чудно! - говорили ребята. - Побольше бы так немцев - и война бы скоро кончилась.
Издали Саша слышал, как Матюшкин говорил Ефиму Ильичу:
- Я знал: Сашка в огне не сгорит и в воде не утонет!
- А я хотела, Шурик, идти выручать тебя, - говорила Таня, протягивая ему веточку брусничника. - В древности такой обычай был, - объяснила она. - Победитель награждался лавровым венком. А у нас лавр не растет, только брусничник. - Она, улыбаясь, приладила ему в петельку пальто зеленую веточку.
Из землянки звучал голос Любы, доносилась ее звонкая песенка про "Катюшу".
- А вчера ведь Любаша не пела, - удивлялся Матюшкин. - И днем сегодня не пела. А теперь как соловей разливается.
Люба появилась со стороны кухни с засученными рукавами и в переднике, напевая про себя:
Утром синим, спозаранок,
Покидая край родной,
В бой уходят партизаны
По глухой тропе лесной…
- Смени пластинку, - добродушно посоветовал Митя, - уже слышали.
- А правда, ребята, голос у меня сильный, только необработанный? Как дядя Коля говорит - неотесанный.
- Правда! - с серьезным видом подтвердил Саша, сморщив лоб. - Истинная правда: неотесанный…
Люба не обижается.
- Зато я со смыслом пою. Мою песню понимать надо.
Саше захотелось поспорить:
- А что в ней понимать-то? Песню надо чувствовать.
Люба тут же пояснила:
- Жизнь нашу молодую, веселую Гитлер нарушил. Вот я и пою, чтобы забыться. Только песней ее и скрасишь. - Посмотрев на Сашу, добавила: - Это только ты в песне ничего-ннчегошеньки не понимаешь и даже не чувствуешь.
- Как сказать… - возразил Саша и продекламировал:
Только песне нужна красота,
Красоте же и песни не нужно…
- Знаешь, кто это сказал?
- Максим Горький, - вмешалась Таня. - Ну, еще что скажешь, Шурик?
Саша замолчал. Хотя он и много читал, но Таня - учительница, состязаться с ней трудно.
Сзади подошла Машенька, обняла Таню за плечи.
- Мировой обед сегодня, ребята, будет!
…Утром над лесом выглянуло солнышко, хотя и в сероватой дымке, но по-летнему теплое, ласковое.
Все вылезли из землянок. У каждого появились неотложные дела. Кто чинил сапоги, кто зашивал порвавшуюся одежду.
В стороне, где находились кухня и кладовка, струился сероватый дымок. Оттуда ветерок доносил приятный запах чего-то жареного, звонкие девичьи голоса и частую скороговорку Петровича.
Отряд готовился к новой, чрезвычайно сложной операции. Через своих людей Тимофеев узнал, что немцы в районе железнодорожной станции создали крупную базу горючего.
- Нас дожидается, - шутили партизаны.
С утра Тимофеев, Дубов и Костров ушли из лагеря неизвестно куда, никого из партизан не взяв с собой.
Еще потемну ушел и Павел Николаевич. Вместе с Петряевым от отправился рыть запасную землянку на сороковой квартал. Там имелось удобное для партизанского лагеря место, которое в свое время Тимофеев и Калашников, отметив на карте, оставили в резерве.
Выйдя из землянки, Саша погрелся на солнышке. Походив взад-вперед, он снова побывал в землянке, взял свою винтовку, пузырек с маслом и расположился на пригорке чистить затвор.
В черных брюках, в темно-серой гимнастерке с отложным воротником Саша был похож на ученика ремесленного училища. Увлеченный работой, он не заметил, как сзади кто-то подкрался. Холодные жестковатые ладони легли ему на глаза.
- Люба… - сразу догадался, - пусти…
- Ага, узнал! О чем задумался?
- Так, ни о чем.
Люба переоделась. Она стояла перед ним с засученными рукавами, в мужских брюках и узкой голубой курточке, испытующе поглядывая и чуть улыбаясь.
- А я знаю о чем. Зна-аю-у… - нараспев насмешливо протянула она. - Вижу, волнуешься.
- Выдумываешь все. - Саша недовольно поднял голову, смахивая со лба длинную прядь черных волос. - О чем мне волноваться?
Люба присела рядом с Сашей и, ковыряя землю прутиком, заговорила;
- У тебя всегда так. Как волнуешься - хмуришь брови и винтовку начинаешь чистить. Ты же ее на днях уже чистил.
Саша улыбнулся, щелкнул затвором и отложил винтовку в сторону:
- Какая ты приметливая…
- О Наташке думаешь? - быстро спросила Люба, посмотрев ему в глаза.
- Что мне о ней думать? - процедил Саша сквозь зубы, немного смутившись. - Думать нужно о другом. Ну, неси свою винтовку, я вычищу.
- Не беспокойся, Шурик. Я сама вычищу. Люба помолчала.
- Видела я на днях Наташку, когда в город ходила… Знаю, что она выручила семью Дмитрия Павловича. Смотрю - узнала меня, сторонится. Ну, я тогда… - Люба закашлялась, кашляла долго, до слез. Может быть, Люба умышленно не хотела говорить.
Саша напряженно ждал.
- Все воркуете? - прозвучал сзади голос Мити.
- Воркуют только голуби, - ответил Саша, недовольный, что прервали разговор. - Ну, а потом? - спросил он, не сводя с Любы глаз.