Часть вторая
ПРОВИНЦИАЛЬНЫЙ ДОКТОР
Петрозаводск
Единственный способ добраться от Москвы до Петрозаводска в 1953 году был поезд № 16 "Москва - Мурманск". Достать билет на него было нелегко: под Мурманском была самая крупная военно-морская база, а в ней новый вид вооружения - атомные подводные лодки, поэтому туда и обратно ездили тысячи моряков. К тому же весь север на границе с Финляндией был забит войсками. Во всем продолжал сказываться железный военный кулак Сталина. Тогда северно-западная часть России была одной из шестнадцати союзных республик СССР и называлась Карело-Финская Республика. В ней все было подготовлено к нападению Советской армии на Финляндию и Скандинавию.
В Карело-Финской Республике было всего около шестисот тысяч человек, большинство - карелы, а финнов было совсем мало. Но после неудачной войны с Финляндией в 1939 году эта республика была нужна для угрозы северу Европы.
Протолкавшись полдня в очереди среди моряков и солдат, я с трудом смог купить билет в общий плацкартный вагон. Грустные родители провожали меня у вагона. Впервые они расставались со мной на долгий срок - не менее, чем на три года. Конечно, я буду приезжать в отпуск, но все-таки… Отец дал мне рекомендательное письмо к корифею петрозаводской хирургии доктору Михаилу Давыдовичу Иссерсону. Сам он его не знал, письмо написала врач из его института - жена Отто Куусинена. Ее муж, старый финский коммунист, был возведен Сталиным в члены Политбюро, был заместителем Председателя Президиума Верховного Совета, и хотя жил в Москве, но считался главой Карело-Финской Республики. Президент-финн придавал республике необходимый национальный престиж. Письмо было не от него, а от его жены, она просила д-ра Иссерсона помочь в моем устройстве на работу. Жена такой особы тоже имела достаточный все. К тому же, она передала письмо в особом конверте, с пометкой "Президиум Верховного Совета СССР".
Родители дали мне деньги вперед - до получения первой мизерной врачебной зарплаты. Мама напекла в дорогу пирожки с мясом и дала бутерброды, а перед самым прощанием сунула мне в карман еще пачку денег. Без этой помощи мне пришлось бы туго: хотя распределяло нас государство, оно не оплачивало проезд и ничем не обеспечивало начинающих специалистов - устраивайтесь, как сумеете. С собой я вез один небольшой чемодан: белье, учебники и теплые вещи.
- Там наверняка холодно - надевай кашне. И не пей сырую воду, - говорила мама. - Как только ты устроишься на работу, сразу позвони, я приеду и привезу остальные вещи.
Я кивал головой и оглядывался вокруг. Рядом с нами морячки прощались с любимыми, стояли, крепко вцепившись, в обнимку, и целовались взасос.
Гражданских пассажиров в вагоне было всего несколько, одна немолодая женщина ехала тоже в Петрозаводск - домой. Поздно вечером мы с ней пили принесенный проводницей чай и ели свои припасы, она спросила - зачем я еду в ее город. Я с гордостью сообщил, что еду работать хирургом. Мимо нас сновали в вагон-ресторан и обратно подвыпившие моряки с бутылками пива и водки в руках. Они толкались, курили, шумно переговариваясь. В соседнем отсеке пьяный моряк с баяном громко вздыхал:
- Ах, она сука… ах, она блядь!.. - сказав это, он широко разводил меха баяна и запевал популярную песню: "Моряки своих подруг не забывают, как Отчизну верную свою…" и снова вздыхал:
- Ах, она сука… ах она блядь!..
В суете, толчках вагона и табачном дыму я залез на свою вторую полку и вспоминал одну недавнюю встречу. После экзаменов я месяц отдыхал в Доме творчества писателей (по сути, в Доме отдыха) на черноморском курорте Гагра. Приехал я туда тоже на поезде, в середине ночи.
Чтобы не будить спящих отдыхающих, сестра-хозяйка постелила мне на веранде, выходящей на пляж, и просила первую ночь доспать там. В теплой южной ночи я лежал и слушал накаты моря. Волна за волной катилась к берегу, с нежным шумом сдвигая гальку на берегу - море как будто разговаривало со мной и хотело мне что-то сказать. Это меня убаюкивало, и в полусне мне стало казаться, что я вот-вот пойму, что мне хочет сказать море… А хотело оно сказать вот что: через несколько дней, выйдя ранним утром на пляж, я увидел в воде, за буйком, белую купальную шапочку - какая-то женщина плыла кролем. В нашем Доме я всех знал, но эта была мне незнакома. Я кинулся в воду и, хотя не очень хороший пловец, поплыл к ней, стараясь произвести впечатление. Мы были в воде только вдвоем. Я увидел молодое лицо, но рассмотреть было трудно - она то опускала голову в воду, то поднимала, набирая воздух. На меня она как будто не обращала внимания. Новенькая в нашем Доме? Что может быть привлекательнее для молодого парня на отдыхе, чем "новенькая"? Мне надо было начать разговор. Что сказать?
- Девушка, зачем вы так далеко заплыли?
Она взглянула на меня, ничего не ответила, только улыбнулась - немного смущенно и в то же время задорно. Эта улыбка покорила меня сразу - на всю жизнь. За завтраком я предложил ей и ее подруге сесть за мой стол, и с тех пор все дни влюбленно вился вокруг нее. Ее звали Ирина, ей только что исполнился двадцать один год, она была дочка писателя и студентка Московского университета. Ирина была веселая, спортивная и очень умненькая. Приятно было разговаривать с ней и еще приятнее целовать ее (а сама она целоваться еще не умела). Я, конечно, сообщил, что я хирург и поэт, умолчав, что еще не работал и не печатался. Это произвело впечатление. Кажется, она тоже влюбилась, но… через две недели мне надо было ехать в Петрозаводск. Всего-то две недели!.. Клятв в любви мы не давали, но друг друга запомнили. Вот это я и вспоминал тогда в вагоне.
Поезд приходил в Петрозаводск на вторые сутки, в час ночи. Маленький деревянный вокзал, освещенный тусклыми лампами, был в трех километрах от города. Ни такси, ни какого-либо другого сообщения с городом не было. За моей соседкой по вагону приехал на грузовике ее муж-шофер. Они предложили довезти меня до гостиницы. Я забрался в кузов полуторки, съежился от холода и по тряской булыжной дороге поехал навстречу своему врачебному будущему. Ехал, смотрел по сторонам. Петрозаводск оказался почти сплошь деревянным и одноэтажным - большая деревня. Черные силуэты бревенчатых изб по бокам дороги вызывали во мне уныние - не самые приятные чувства для начала новой жизни.
Единственная в городе гостиница "Северная" была трехэтажным зданием на центральной площади. Ни одного свободного места в ней не было. Что же делать? Я уселся спать на кресле в холле. В три часа ночи дежурная сжалилась надо мной:
- У меня есть один свободный номер, забронированный для депутата Верховного Совета. Пока он не приехал, я могу дать его вам. Но обещайте, что, как только он появится, вы сразу номер освободите. А то у меня будут большие неприятности.
Когда утром я раздвинул занавеси и посмотрел на улицу, то первая, кого я увидел идущей по противоположной стороне, была Аня Альтман, наша студентка, которую распределили на работу в Магадан. Я глазам своим не поверил, тем более что с ней произошли значительные перемены - она уже не выглядела забитой девушкой, а стала как будто довольно интересной женщиной. "Итак, наш гадкий утенок вдруг превратился в красивую лебедку. Как это она оказалась здесь?" - подумал я.
В приподнятом настроении и с молодым энтузиазмом я пошел в Министерство здравоохранения - всего несколько кварталов вниз по центральной улице Ленина (кого же еще!). Мне представлялось, что там уже есть данные о моем распределении и меня сегодня же направят на работу в больницу. Под названием "Министерство" скрывалась небольшая контора на первом этаже двухэтажного деревянного училища медсестер. Начальница отдела кадров доктор Татьяна Белякова посмотрела на меня без интереса:
- Покажите направление. Так. Направим вас педиатром в районную больницу, в город Пудож, на севере республики. Завтра и поедете.
- Как - педиатром? Я приехал работать детским хирургом в Петрозаводске.
- Кто это вам сказал, что вам здесь дадут хирургическую работу?
- Государственная распределительная комиссия, это написано в направлении.
- Не знаю, как это они могли сказать такое? Места хирурга у нас здесь нет. Поедете работать в Пудож - там нам нужен педиатр.
Я был обескуражен ответом и се сухим тоном. Вот тебе на! На кой черт нужен был тогда весь тот фарс с государственной комиссией? Как всегда, правая рука не знала, что делает левая. Я спросил чиновницу:
- Где я могу увидеть доктора Иссерсона?
- Для чего вам его видеть? Он уже не работает по возрасту.
- У меня к нему письмо.
- От кого?
- От Куусинен, - я не сказал, что письмо от его жены, назвал только фамилию.
- Покажите.
- Письмо частное, доктору Иссерсону, - но я вынул его из кармана и показал конверт с пометкой "Президиум Верховного Совета".
Собеседница изменилась в лице:
- Посидите в кабинете, я сейчас вернусь, - уже более любезно.
Через десять минут она вернулась, довольно приветливая - перемена, как в хорошей актрисе, играющей другую роль:
- Вас ждет министр здравоохранения товарищ Журавлев, Михаил Данилович.
Министр сидел за большим столом и сам был большой и пухлый. По масштабам работы в той малонаселенной республике его должность была не больше, чем заведующий облздравотделом; но здесь он назывался "министр" и выглядел соответственно званию. Протянув мне пухлую руку, настороженно спросил:
- Вы знакомы с товарищем Куусиненом?
- Мой отец знаком.
- Кто ваш отец?
Министр явно думал, что я, москвич, мог принадлежать к каким-то высоким кругам. Я назвал высокие должности отца, умолчав, что недавно его их лишили.
- Так. Вы тоже хотите стать хирургом?
- Конечно, хочу. Поэтому распределительная комиссия направила меня сюда. Мне сказали, что единственное место для этого есть в Петрозаводске.
- Вообще-то, места хирурга в городе нет, союзное министерство нам его не выделило. Для этого я постараюсь запросить их еще раз. Зайдите к товарищу Беляковой через несколько дней.
Расстроенный, я вечером позвонил родителям из телефонного переговорного пункта городской почты. Слышимость плохая, но мама обрадованно забросала меня вопросами:
- Как ты устроился? Вышел уже на работу? Как тебя встретили?
- Устроился я в "депутатском" номере в гостинице, но на работу не вышел - работы хирурга тут не оказалось, и меня собрались послать педиатром в какую-то дыру.
Отец сказал, что знает нового начальника управления кадров министерства Антонова и попросит, чтобы тот дал место хирурга Петрозаводску.
Из "депутатского" номера в гостинице меня выселили и перевели в четырехместный. В него постоянно въезжали и выезжали какие-то подозрительные командированные из районов. Дорвавшись до республиканской столицы, они почти всегда были пьяные. Поэтому чемодан свой я держал в камере хранения и приходил в комнату только спать (хотя и этому мешали частые пьяные дебоши). Надо было мне найти и снять комнату, но я не знал, что со мной будет.
Я болтался по улицам. Город небольшой, жило в нем около ста пятидесяти тысяч человек. В центральной части проходил громадный овраг, где находилось главное предприятие - Онежский тракторный завод. Двести лет назад его основал Петр Первый. В те годы там нашли железные руды, и он повелел построить завод для изготовления пушек. Отсюда и пошло название "Петрозавод". В местном краеведческом музее висел указ Петра: "Образовать железный завод и заселить всякой сволочью" (так тогда называли неимущих людей, которых легко можно "сволочить" с любого места). Прочитав указ, я подумал, что как раз подхожу под это определение.
В продуктовых магазинах стояли длинные, унылые очереди, а выбор продуктов на прилавках был скудным. Рядом с гостиницей было кафе "Северное", тоже со скудным меню, но в дождливую погоду я просиживал там, читая свои учебники.
Я все-таки передал письмо доктору Иссерсону, основателю хирургии в Карелии. Ему было уже за восемьдесят, он не выходил из дому и сказал мне, что давно потерял влияние и не может ничем мне помочь. Ладно, конверт с пометкой Верховного Совета уже сработал.
Иссерсон был живым осколком старой русской хирургии. Очевидно, ему было скучно доживать свой век в четырех стенах, он разговорился и рассказал мне свою историю.
Он специализировался по хирургии в Вене. Один из первых докторов-докторов-евреевв России, он участвовал в Русско-японской войне 1904 года, а в 1908 году приехал в Петрозаводск и на свои деньги построил первую кирпичную больницу на семьдесят кроватей - точную копию больницы в Вене, оснастил ее заграничными инструментами и проработал в ней более сорока лет. Начальные связи русских хирургов с клиниками европейских стран не прерывались до революции, Иссерсон мог выезжать в Европу и привозить новое оборудование. В 1920 году больницу национализировали, его оставили главным врачом. Однако связи с Европой прекратились и на этом закончилось обновление оборудования. Теперь там была республиканская больница на 250 кроватей.
Он говорил мне:
- Вот вы - молодой человек и начинающий хирург. Скажите, что вы знаете об уровне развития медицины в Европе и Америке.
- По-настоящему я ничего об этом не знаю.
- Вот видите. Когда я был в вашем возрасте, я ездил по клиникам европейских стран и впитывал в себя все, что мог там увидеть. И этого мне хватило на всю профессиональную жизнь. Я знаю, что уровень советской медицины повысился. Но поверьте, все-таки нам еще есть чему поучиться у Запада.
Но вот, наконец, мне пришло из Москвы разрешение работать хирургом. Министр Журавлев уверился, что я "принадлежу к верхам, и дал назначение в республиканскую больницу. "Хирург республиканской больницы" - это звучало хорошо. Я радостно позвонил домой, обрадованная мама обещала приехать и помочь устроиться.
Потом я, волнуясь, позвонил Ирине, той девушке, с которой познакомился в Гаграх. Главное, что мне хотелось спросить: не забыла ли она меня?
- Здравствуй, это Володя.
- Я узнала тебя. (Ага, узнала - уже хорошо.)
- Как ты?
- Учусь, хожу на лекции. А ты как?
- Я начинаю работать хирургом в республиканской больнице.
Мне хотелось сказать ей больше, но из-за плохой слышимости приходилось кричать, а в комнате для переговоров стояла группа людей и оглядывалась на меня. Когда я вышел из кабинки, один из них подошел ко мне:
- Я извиняюсь, но я слышал, что вы будете работать в республиканской больнице. Я и мои товарищи здесь - мы тоже врачи и тоже там работаем. Очень рады за вас.
Это был Марк Берман. С ним и другими из той группы я подружился потом на годы.
Телефонный переговорный пункт был местом, где можно встретить всех молодых специалистов, присланных работать в Петрозаводск. В квартирах телефонов не было, да и самих квартир у тех людей тоже не было - все снимали комнаты у частных хозяев и приходили сюда на переговоры со своими близкими в Ленинграде или Москве.
Врачи окружили меня и стали расспрашивать:
- Когда вы приехали?
- Какой институт вы окончили?
Женщины поинтересовались со смешком:
- Вы женаты?
Некоторые говорили:
- Мы о вас слышали - в министерстве слух, что вам протежирует какой-то важный начальник. Это правда? (Ага, сплетни уже разносятся!)
Приходилось отвечать всем сразу.
- Нет, никто мне не протежирует, просто мой отец - хирург, и он достал мне письмо к доктору Иссерсону.
Когда первое любопытство было удовлетворено, Марк сказал:
- Ну хватит вам мучить его вопросами. Хочу вам сказать, что больница наша старая, она переполнена больными, но врачи здесь хорошие, хирурги опытные - из школы Иссерсона. Вам будет чему у них поучиться. А вот бытовые условия здесь плохие: квартиры не дают, снимать дорого, снабжение плохое. Многим присылают продуктовые посылки из дома.
Все дружно пошли меня провожать:
- Где вы живете?
- Здесь, недалеко - в гостинице.
- В гостинице? Это, наверное, дорого?
- Не дорого, потому что я живу в общей комнате на четверых. Неудобно, но ничего другого нет. И вещей у меня нет - один чемодан с книгами. Да и тот на хранении.
- Надо срочно снимать комнату. Мы вам подыщем.
- Спасибо. Ко мне мама обещала скоро приехать, на время, чтобы помочь с устройством. Вот для нее мне надо будет получить отдельный номер, но это очень трудно.
- Мы поможем снять отдельный номер, у нас есть связь с директором гостиницы.
Жизнь как она есть
Я размечтался: каким будет мой первый врачебный день, что я буду делать? За день до начала работы я пришел в больницу. Главный врач, хирург Василий Александрович Баранов, высокий, белоголовый, лет пятидесяти, пробубнил глухим голосом себе в усы, что направляет меня в травматологическое отделение, и сказал, где мне выдадут халат.
- Рабочий день с 9 часов, не опаздывайте.
Я пришел раньше. Заведующая отделением была в отпуске, никто меня не встретил, и я пошел в отделение. Все палаты забиты больными, простые железные койки стояли так тесно, что между ними трудно пробраться. В коридоре вдоль стен тоже много коек с больными. Стоял удушливый больничный запах - йодоформа, карболки, гноя и пота. Не зная, что делать, с чего начинать, я взялся читать истории болезней. Проходивший мимо доктор Михаил Раудсеп, хирург, прервал меня:
- Вы - новый доктор? Пойдемте со мной в травм-пункт.
Я решил, что он хочет показать мне его. Травмпункт - три комнаты: ожидальная, приемная и крохотная перевязочная, она же и операционная для малых операций; рядом небольшая рентгеновская комната. Нас ждали сестра и санитарка. В коридоре сидело с десяток людей, ожидавших приема. Раудсеп сказал:
- Ну вот, принимайте больных, - и ушел, ничего не объяснив.
Мне еще никогда не приходилось делать что-либо самому, без наблюдения старших. Я почувствовал себя щенком, брошенным в воду, надо было учиться выплывать. Наверное, что-то изобразилось на моем лице, потому что немолодая сестра посмотрела на меня с состраданием.
- Зовите больного, - попросил я.
Первый больной был грязный мужчина, от него несло перегаром, на куртке - пятна запекшейся крови. Я стал его подробно расспрашивать и обследовать. Отвечал он как-то нескладно и со странным выговором. Я вопросительно посмотрел на сестру. Она сказала:
- Он карел, они все так говорят.
Карел не помнил, что с ним случилось, наверное, в драке его ударили по голове. В запекшихся кровью волосах была рана 5–6 сантиметров длиной. Поскольку это травма головы, я действовал, как меня учили в институте: чтобы не пропустить сотрясение мозга, я тщательно проверял реакцию его зрачков на свет, водил перед его глазами палец вправо-влево, просил его оскалить зубы, потом высунуть язык и поводить им в разные стороны (проверка работы нервов). Он понимал с трудом, а когда открыл рот, я чуть не отшатнулся от перегара. Записав все подробно в амбулаторную карточку, я сказал сестре:
- Надо ушивать рану. Приготовьте шприц, полпроцентный новокаин, скальпель и иглы с шовным материалом.
- Шприцы и иглы еще кипятятся, а новокаин у нас только однопроцентный.