– Рекомендую коллекционерам не поскупиться на химический анализ приобретаемой работы. По содержанию некоторых элементов в красках можно установить год написания картины. Например, титановые белила в Западной Европе вошли в художественный обиход после 1920 года. Следовательно, если работа датируется XIX веком и при химическом анализе в ней найдены эти самые титановые белила, она не может относиться к XIX веку! Никак. Химический анализ краски – основной и очень нужный тест. Все остальное не так важно! Можно рассуждать о стиле художника, о манере. Но если краска "левая", все вопросы сразу же отпадают.
– И сколько стоит такой анализ?
– Если вы покупаете Малевича за пять миллионов долларов, то экспертиза обойдется на Западе тысяч в десять долларов. Но покупателям часто просто жаль этих денег: "Проверять картину на подлинность? Зачем, если она мне нравится!" – вот аргумент многих. А отдать пять миллионов долларов за подделку, которая стоит не более десяти тысяч, – это ли не глупо? Кстати, кроме химического анализа, можно идти еще дальше – сделать биохимический анализ полотна, например. По составу цветочной пыльцы в красках, которыми написана картина, можно установить место ее создания. К примеру, в Киеве и в Москве очень разная флора. Биохимический анализ, правда, стоит в два раза дороже химического. Для его проведения используется дорогостоящая аппаратура!
– Как вы относитесь к интернет-аукционам?
– Все, что скажу: не стоит покупать предмет искусства, не видя его.
– Кто вы по образованию? Художник?
– Нет. Я геолог. В 60-е годы работал геологоразведчиком в Аргентине. Отсюда и многие познания. Нельзя быть геологом и не разбираться в химии!..
В одной из бесед с Никитой Дмитриевичем я задал вопрос: а что же происходит сегодня в России с подделками, Князь утверждает, что всё упирается в юридическую практику: у экспертизы в России просто-напросто нет правовой базы – ни закона об экспертной деятельности, ни организационных предпосылок, ни инструкции Министерства культуры. Эксперт в России не отвечает за своё заключение. Ни морально, ни материально. Он может подписать что угодно, а потом безнаказанно отказаться от своих слов. И дело не только в отсутствии юридической базы, но и в отсутствии практики подготовки экспертов.
Чтобы стать настоящим специалистом необходимо получить хорошее образование. А затем еще лет 20 ежедневно общаться с произведениями. Только так можно близко познать художника. А познать, значит обладать не только умением разбираться в его стилистических особенностях, но и знать качество бумаги или холста его работ, привычный для него формат, его палитру, фактуру и почерк.
Проблема же подделок в такой коррумпированной стране, как Россия, похоже, будет существовать много лет. В решении её, как полагает Никита Дмитриевич, мало кто заинтересован.
"Надо сказать, что отношение к искусству в России весьма неровное. До сих пор не выработаны критерии "хорошего" или "плохого". Постперестроечные годы оставили суматошное наследие. Департамент по сохранению культурных ценностей при Министерстве культуры утверждает, что за последнее двадцатилетие в России было похищено и вывезено за рубеж предметов искусства на миллиард долларов. Может быть. В 1990-х годах воровали для продажи на Западе. Теперь воруют для внутреннего рынка, где цены выше западных, а экспертиза или непрофессиональная, или в руках коррумпированных специалистов.
В России нет учреждений или организаций, обладающих обширными информационными базами данных о художниках (включая эталоны масляных красок), а также о скульпторах и их наследии. Убогое законодательство, надзирающее за рынком искусства и антиквариата… Не существует юридически отработанного механизма перехода прав собственности. Можно углядеть червивое яблоко на рынке и не покупать его. А что делать с "червивой" картиной?
Часто в интересах покупателя, рассчитывающегося сомнительно обретенными средствами, чека вообще не существует. Отсутствие платежных документов или банковских проводок не только дезавуирует рынок искусства в России, но и разрушает его. Такие сверхштатные услуги дилеров анонимным клиентам широко открывают ворота не только налоговому жульничеству, но, вполне возможно, и чистой уголовщине. И торговец, и покупатель равно уязвимы, поскольку сделка не регистрируется. И потенциально может возникнуть ситуация конфликта интересов или шантажа участниками сделки друг друга или же третьими лицами. Эти третьи лица вполне могут представлять организованную преступность или же так называемых "оборотней в погонах" из правоохранительных органов. Государство, совершенно очевидно, не располагает средствами контроля или даже принуждения к открытости современного рынка искусства в России. В то время как этот сектор экономики не обойден вниманием властей предержащих от Парижа до Пекина или Нью-Йорка". (Из сборника Н.Д.Лобанова-Ростовского "Эпоха. Судьба. Коллекция".)
И последнее замечание, касающееся лично князя. Перемещение коллекции со склада в музей, да ещё в Петербург (об этом пойдёт речь в следующей главе), в общем-то, как мне показалось, должно было означать существенное изменение в стиле жизни собирателя такого класса, как Лобанов. И я не ошибся. Потому что продажа собрания России – это итог многолетней подвижнической деятельности. Что же теперь? Ведь пополнять коллекцию и физически невозможно. Значит, не имеет смысла посещать аукционы, что-то покупать? Никита Дмитриевич подтвердил, что перестал покупать живопись сразу после того, как продал большую часть коллекции Константиновскому фонду. Уже несколько лет он ведет переговоры о продаже остальной части.
– Наше собрание всецело, – замечает он. – Там нечего больше добавлять. Мне в коллекции удалось заполнить все пустые ниши. Конечно, бывает, что я не могу выдержать! Если мне что-то нравится, первое движение души – приобрести! Я постоянно себя заставляю этого не делать. Но когда просматриваю аукционные каталоги, то говорю друзьям: "Вот чудная вещь – покупайте!".
И все-таки коллекция в России
Все годы собирательской деятельности, а она заняла 40 с лишним лет, князя беспокоила принципиальная проблема – как сохранить коллекцию и кому её наследовать. Никита Дмитриевич не мог не видеть, как после смерти талантливого художника, известного коллекционера исчезали их наследия, коллекции, ценность которых была именно в том, что они представляли собой нечто единое целое. Работы живописцев безжалостно делились между наследниками и в результате исчезали для публики, для музеев. Итак, кому же оставить коллекцию?
Вопрос наследства для меня – тоже тема дерзких параллелей. Объяснение простое. У князя детей нет, о чём он весьма сожалеет. У меня двое, чему я, конечно, безмерно рад. Князю есть что оставить, но некому. Мне есть кому, но нечего. Дом, который я купил в кредит в начале 90-х годов, при разводе остался за женой и дочерью. Так что у дочери, родившейся в Англии, есть крыша над головой. И у сына тоже есть крыша. Ему в наследство от меня остаётся маленькая квартирка в центре Москвы.
Что ещё я могу оставить детям? Несколько книг, которые написал? Это смешно! Когда я предложил моей 20-летней дочери, студентке университета в Баз, изучающей проблемы биомеханики, пойти в театр "Олд Вик" на пьесу Шекспира "Ричард III", она заявила: "Папа, я не хочу!" И рассказала, как несколько лет назад преподаватель литературы в колледже выгнала её с урока за то, что дочь сказала: "I hate Shakespeare!". И послала к директору объясняться. Ну, там всё быстро прояснилось: дочь прошептала это подруге громче, чем хотела. Мне дочь пояснила, что Шекспир, которого изучают в колледжах – вовсе не современный английский язык. А все эти кровавые истории её не интересуют. Разумеется, уровень преподавания литературы в Англии оставляет желать лучшего. Но и в России ведь дело обстоит едва ли не так же. Я хорошо помню звонок сына из Москвы: "Папа, приезжай к нам в школу – прочитай хотя бы одну лекцию по литературе!"…
Подытожу эти рассуждения: своим детям я не гожусь даже в наставники! Я убеждён, что и дочери, и сыну от меня мало проку. Материальные блага они в недалёком будущем смогут добыть себе сами. Дочь в Англии изучает биомеханику и увлечена спортом: в беге на 80 и 100 метров с барьерами она в числе лучших спортсменов Великобритании. Сын покинул Москву после окончания Медицинской Академии. Получив место аспиранта в Институте экспериментальной медицины при университете Макса Планка в Германии, он занимается генетическими исследованиями и параллельно с работой над диссертацией взял курс МВА… Так что, при всей условности данной параллели, реальность такова: материально мне нечего оставлять в наследство. И мои дети его не ждут.
Князь же, в утешение себе, может предположить, что дети могли бы нарушить единство его коллекции в дележах, раздорах и юридических тяжбах, которые сотрясали, например, коллекцию Рубинштейна… Да, проблема бездетности для него действительно болезненная. Я искренне сочувствую ему, что у него нет детей, а не в связи с тем, что своё главное духовно-материальное наследство по этой причине он должен оставить в музеях России, Америки, Европы.
Впрочем, в хлопотах, которыми князь был занят многие годы, пытаясь продать собрание, его грела надежда, что коллекция будет служить и доставлять удовольствие миллионам. Более того, эти хлопоты он связывал, прежде всего, с желанием продать коллекцию именно России. Этому есть объяснение. Русский театр, по убеждению Никиты Дмитриевича, являлся смесью жанров и стилей – высокого и низкого, общественного и личного, великого и малого, столичного и провинциального. Потому собрание следует показывать и изучать именно в России. Только в России будут это делать глубоко, оставив экзотику, привлекающую иностранцев, на втором плане. Именно из-за этой позиции длительное время коллекция Лобановых находилась в подвешенном состоянии. Были предложения от западных музеев, в частности в Италии. Там специалисты хотели бы иметь эту коллекцию прежде всего как учебное пособие по истории русского искусства. Но для Лобанова эстетические оценки и чувство долга перед Россией главенствовали над тем, чтобы согласиться сделать собрание лишь учебным пособием.
История продажи коллекции Лобановых-Ростовских полна драматических эпизодов. После трёх выставок в России, привлекших внимание общественности, он почти разуверился в возможности вручить собрание русской театральной живописи России. (Подарить, как мы знаем, Лобановы не решились из-за прохладного отношения к подаренному.) Такого рода опыт у них уже был. Начиная с 1992 года, мы с князем насчитали три безуспешные попытки продать коллекцию.
Первая связана с Московским товариществом "Дягилев-центр" (улица Лесная, 5). Председателем Центра был Ю.Любашевский, который исполнял должность консультанта "специальных президентских программ" при администрации Президента Ельцина. Так, Центр финансировал восстановление под руководством Андриса Лиепы трёх ранних балетов Дягилева, выделив миллион долларов. После того как спектакли прошли блестяще и были засняты на видео, появилась идея покупки Центром собрания Лобановых-Ростовских с тем, чтобы разместить его в музее Дягилева, который Центр наметил создать в Москве.
– Обсудив предложение с Ниной, – вспоминает Никита Дмитриевич, – мы решили его принять. И 9 августа 1993 года я направил Любашевскому письмо, сообщив, что мы готовы продать часть собрания, состоящего из 337 работ, описанных и проиллюстрированных в выставочном каталоге на немецком языке (оценка этих работ в 3,5 миллиона долларов была сделана "Сотби" в сентябре 1992 года). В ответ я был приглашён Любашевским на обед 24 сентября. Любашевский в благодарность за это решение даже предложил совместную с издательством "Искусство" публикацию весной 1994 года 2-го тома (первый был издан в 1990 году) о нашем собрании. А 30 декабря пришло его предложение купить всё наше собрание. Я ответил факсом 11 января 1994 года, подтверждая, что мы готовы продать собрание из 1040 работ, оцененного "Сотби" в июле 1993 года в 6 миллионов долларов. Спустя два дня, т. е. 13 января 1994 года, я прилетел в Москву и узнал, что Любашевский потерял своё место консультанта при президенте, и финансирование Центра и всех его мероприятий прекратилось.
Так сорвалась первая попытка.
Впрочем, в ту командировку Лобанов посетил отдел графики ГМИИ им. Пушкина и рассказал эту историю директору музея Антоновой. Она попросила Лобанова сделать письменное предложение музею купить эти работы. Что князь и сделал в своём письме от 26 января 1994 года.
Ирина Александровна обратилась к министру культуры Е.Ю.Сидорову, предлагая купить коллекцию. Тот отправил положительную резолюцию своему заместителю М.Е.Швыдкому: "Давайте предложение, а лучше деньги!" В результате переговоров с Министерством решено было организовать выставку в Музее личных коллекций при Музее им. Пушкина и на ней представить все продаваемые произведения. Антонова попросила Министерство культуры организовать перевозку экспонатов коллекции из Федеративной Республики Германия в Москву. Решили также провести экспертизу, которая должна была предшествовать покупке. Лобановы получили факс от заместителя министра культуры Швыдкого: "Министерство сообщает о готовности взять на себя финансирование и обеспечение организационных мероприятий по приёму выставки произведений из Вашей коллекции, находящейся в настоящее время в Гамбурге". Открытие выставки состоялось 3 ноября 1994 года. 29 декабря Швыдкой заявил Лобановым, когда они были у него на приёме: "Покупаем собрание железно!"
Все работы на выставке были подвергнуты экспертизе 19 местными экспертами. Комиссия по экспертизе была создана Антоновой. Она же, по просьбе Никиты Дмитриевича, встречала в аэропорту Джулиана Баррана, бывшего директора отдела импрессионистов в "Сотби", как самого авторитетного оценщика театральной живописи из Лондона, и наблюдала, как он ходил по залам музея, проставляя цены на работы Бенуа, Бакста, Гончаровой, Ларионова… "Абсолютно автоматически, – вспоминала она, – без малейших эмоций! Как будто это дыни и арбузы из Астрахани, а не уникальные сокровища". Покупка собрания Лобановых-Ростовских, казалось, – дело решенное. Уже шла речь о том, через какой банк и какими частями владельцы получат свои деньги. Антонова готовила статью об этой сенсационной покупке. Но… она не была опубликована. Сделка не состоялась.
Потом говорили, что помешала Чеченская война. Так это было или иначе, теперь сказать трудно. Но Ирина Александровна Антонова, спустя два года после той попытки продажи, отвечая на вопросы корреспондента "Известий", утверждала: "…Мы провели на самом высоком уровне, какой только возможен в России, полную экспертизу всего того, что сейчас предлагается к продаже. Было отклонено очень небольшое количество вещей, в основном, повторы или то, где эксперты не могли гарантировать достоверность… Что же касается самого уникального художественного собрания, то оно "просто блестяще". В музее отлично знают его. Поскольку коллекция Никиты Дмитриевича выставлялась здесь дважды – в 1988 и 1994 годах, сначала первая её часть, потом вторая… мы были бы счастливы обладать и всей коллекцией. У нас есть все необходимые условия для хранения и экспонирования этих замечательных работ".
Впрочем, в том же, 1995 году, когда в конце февраля Лобановым сообщили из Министерства культуры, что покупка не состоится, Никита Дмитриевич встретился с Антоновой и спросил, хотела бы она купить собрание без поддержки Минкульта. Ирина Александровна тут же согласилась, добавив, что не сможет купить всё, но только часть собрания на 2 миллиона долларов. С этой целью закупочная комиссия музея отобрала 190 из 347 работ, оценив их в 2 миллиона долларов. Лобановы согласились и на это. Оплата покупки должна была осуществляться по следующей схеме: 500 тысяч долларов при подписании соглашения и затем три ежегодных перевода по 500 тысяч долларов. Но и эта сделка не состоялась.
Привожу рассказ князя о третьей попытке:
– В 1997 году я написал письмо тогдашнему мэру Москвы Ю.Лужкову с предложением продать коллекцию городу. В результате, 22 августа 1997 года было опубликовано постановление правительства Москвы, которое поддержало идею покупки, а затем предложило консолидировать спонсорские средства за счёт внебюджетного Фонда развития культуры и искусства города. Собрание планировалось разместить в Музее современного искусства. Предполагалось приобрести эту коллекцию за 4,4 миллиона долларов. Потом нас попросили снизить цену на 30–40 процентов. В 1998–1999 годах по этому поводу шла интенсивная переписка. В конце концов, мы снизили цену. Пошли и на эту уступку! Затем директор Музея современного искусства академик З.К.Церетели сообщил, что музей готов приобрести 352 работы за 1,5 миллиона долларов. Мы с Ниной подписали и это соглашение. Но три года переговоров с Церетели оказались бесполезными. Музей современного искусства был открыт 15 декабря 1999 года. Мы даже не были приглашены на его открытие!
И всё-таки пришёл час, когда Никита Дмитриевич понял: или сейчас, или никогда! Забавно, каким образом князь почувствовал, что его время пришло. Это произошло в 2007 году после того случая, когда накануне торгов в Лондон прибыл российский десант во главе с олигархом Алишером Усмановым с заданием купить во что бы то ни стало коллекцию Ростроповича-Вишневской и вернуть ее на Родину. То была беспрецедентная сделка на антикварном рынке. Объявленные торги 2007 года просто не состоялись. Усманов купил втридорога знаменитую коллекцию русского искусства Ростроповича-Вишневской. Эта коллекция собиралась около 30 лет. Происхождение коллекции выглядит очень респектабельно, хотя, как полагает князь, назвать её целевой никак нельзя. В собрании Ростроповича-Вишневской очень много замечательных вещей. Но, подмечает Никита Дмитриевич, это не коллекция, скажем, Валерия Дудакова, который собирал работы "Бубнового валета"…