Приведу скептические замечания князя не только по поводу этой сделки, но и по предмету её. Думаю, дело тут не столько в ревности, хотя и она должна присутствовать (мол, почему купили не его коллекцию!), а в том, что высочайшая квалификация и авторитет собирателя позволяет ему говорить со знанием дела. Не скрывал Лобанов своего отрицательного отношения к тому, что эта коллекция попала в морскую резиденцию президента России, Константиновский дворец, который не является специально оборудованным музейным помещением. Далее, он заявил, что портрет кисти Серова "Юсупов у алого коня" в собрании Ростроповича-Вишневской должен висеть в Русском музее рядом с парным ему портретом "Юсупов у белого коня"… Такие замечания показались мне, дилетанту, не очень дружественными. Но для специалистов и знатоков они весьма существенны. Оказалось, что ещё при жизни Ростроповича князь просил его устроить выставку своей коллекции, потому что знал, что у него есть шедевры. В пору, когда Никита Дмитриевич служил консультантом в "Сотби", как-то за ужином в доме Джона Стюарта, тогдашнего главы Русского отдела, за столом вместе с ним оказались Мстислав Ростропович, Галина Вишневская и директор Русского музея в Петербурге Владимир Гусев. Князь напрямую сказал Ро-строповичу: "Знаю, что вы против выставки вашего собрания, но сделайте, по крайней мере, каталог, чтобы хотя бы специалисты и любители могли бы увидеть неизвестные и считающиеся утерянными работы в вашем собрании". Но, как утверждает князь, Вишневская категорически воспротивилась этому предложению, мотивируя тем, что это привлечёт к их коллекции криминальный интерес.
Коллекция ныне передана в Константиновский дворец. Но ещё неизвестно, учтены ли эти вещи Государственным музейным фондом: ведь Константиновский дворец – не музей. Лобанов считает, что правильнее было бы передать эту коллекцию в Эрмитаж или Русский музей с обязательным условием показа её в Константиновском дворце! Тогда эти организации будут нести ответственность за физическую сохранность сокровищ. Не прислушаться к совету столь сведущего собирателя – просто грех! Но ведь нельзя исключить: эти рассуждения как раз противоречат намерениям тех, кто причастен к этой сделке – покупке Усмановым коллекции для России! Для России ли?
Оставим этот вопрос без ответа, и поразимся настойчивости и энергии, которую проявил князь, продвигая идею продажи собственной коллекции. Да, вероломство, коварство, обман российской бюрократии должны были охладить его. Да, он скептически смотрел на такую возможность последние годы. Но лишь до того момента, когда ему вдруг показалось: засветила надежда! И тут он повёл дело в своей привычной манере: решительно, без оглядки, забыв все обиды. Узнав, что олигарх, очевидно, по заданию высших государственных лиц, купил коллекцию Ростроповича-Вишневской, князь вновь обратился с предложением вернуть произведения театрального искусства России к министру культуры А.Соколову. И тот 21 сентября 2007 года написал письмо тогдашнему президенту В.Путину. Надо сказать, что одновременно шли переговоры о покупке коллекции Библиотекой Конгресса в Вашингтоне. Может быть, слухи об этом подстегнули россиян. Но каким-то чудом письмо Соколова оказалось на столе Президента. В результате, было сделано предложение о покупке собрания фондом "Константиновский".
Константиновский фонд приобрёл собрание князя Лобанова-Ростовского немедленно, после того, как появилась резолюция В.Путина: "купить за 16 миллионов долларов". Если знать динамику цен на антикварном рынке за последние два десятилетия, то станет очевидным, что сделка оказалась чрезвычайно выгодной для России. Газеты и журналы не только в России широко комментировали это событие. К моменту продажи собрание театральной живописи Никиты и Нины Лобановых-Ростовских было хорошо известно во всем мире – от США до Японии. Но менее известно было, что эта коллекция, в течение сорока лет переезжая с выставки на выставку, из страны в страну, фактически не имела постоянного дома. Картины, а среди них лучшие в мире работы Бакста для дягилевских антреприз, хранились на складах в Германии, упакованные в профессиональную тару Они всегда были готовы отправиться в очередное путешествие. И вот теперь, наконец, коллекция обрела постоянный дом в Петербурге!
Когда покупка коллекции Лобановых-Ростовских стала фактом, об этой сенсации на мировом рынке театрального искусства первой рассказала журналистка Надежда Данилевич. Ей князь дал тогда эксклюзивное интервью. Данилевич вспоминает: "О том, что коллекция продана, я узнала совершенно случайно, находясь в княжестве Лихтенштейн. В его столицу Вадуц съехались вся Москва и Петербург на выставку русского авангарда из музеев России. Для маленького княжества с населением 35 тысяч человек это событие из ряда вон выходящее и, как на открытии говорили, историческое. Вся страна обклеена афишами с работницей в красной косынке Казимира Малевича… На вилле барона Эдуарда Александровича Фальц-Фейна "Аскания-Нова" в течение недели красовался трехцветный российский флаг. Сюда в эти летние дни навестить хозяина шли гости с утра до вечера…
Эту новость принесли искусствоведы из музеев Москвы и Петербурга. Когда Эдуард Александрович их встретил… они заговорили о коллекции: "Константиновский фонд ее купил. Решается вопрос: кому она теперь достанется – Москве или Петербургу"…
Как только гости ушли, барон позвонил Никите Дмитриевичу:
– Я узнал сенсационную новость. Ты продал свою коллекцию?! И молчишь! Как же так, я узнаю сегодня от других людей…
– Дорогой барон, я не мог об этом ничего сказать до официального объявления…
– Так все уже знают об этом. Я принимал всю неделю всевозможных интересных людей из русских музеев. Они только об этом и говорят.
На другом конце провода ни шороха, ни звука. Торжественная минута молчания длилась долго. Наконец Никита Дмитриевич заговорил снова:
– И что говорят?
– Что могут говорить. Это главная новость. Одни хотят коллекцию в Москву. Другие в Петербург. У всех свои мысли. Но главное, она попала в Россию! Наконец-то! Как я рад. Я же помню, как ты годами старался, чтобы она попала в Россию. И как Антонова старалась… Почему же надо молчать об этом? Не понимаю…
Новость должен объявить новый владелец коллекции – Константиновский фонд на специальной пресс-конференции.
Это же секрет Полишинеля. Надежда Данилевич узнала даже цену, за которую продана твоя коллекция. И хотела бы сделать с тобой интервью. В России должны из первых рук узнать эту сенсационную новость. И она уже послала тебе свои вопросы. Открывай свой почтовый ящик… Вот это интервью.
– Когда состоялась сделка?
– Продажа состоялась 24 января 2008 года, с условием, что оглашение покупки Константиновским фондом произойдет в мае месяце. С тех пор мы ничего конкретного не получили на эту тему от фонда. Принимая во внимание, что пресс-конференция и выставка, связанные с покупкой собрания Ростроповича-Вишневской дважды уже откладывались, меня не удивит, что огласка по случаю приобретения нашего собрания будет перенесена.
– В 90-х годах речь шла о покупке только части вашей коллекции, именно той, которая экспонировалась в Музее личных коллекций на Волхонке. А теперь вы продали все собрание целиком?
– …Почти! Нина не хотела расставаться со многими из своих работ. Она скептически относится к намерению покупателя – Константиновского фонда. Не получив подтверждения, что вещи будут переданы (на временное хранение) в Музей театрального и музыкального искусства в Санкт-Петербурге, где они были бы на своем месте и доступны для изучения профессионалами, она оставила 150 работ из коллекции, принадлежащих лично ей…
– Кто оценивал коллекцию? За сколько она была куплена? Я слышала разные цифры – 16 и 18 миллионов долларов.
– Собрание было куплено по оценке "Сотби" и "Bonhams" прошлого года за 16 миллионов. Мы не торговались и не завышали цену, в отличие от собрания Ростроповича-Вишневской, за которое Усманов заплатил втрое больше оценки "Сотби". Нам было приятно слышать, как эксперты, командированные фондом на проверку нашего собрания, открыто говорили о недооценке ряда шедевров. Экспертиза – очень щепетильный вопрос, особенно в наши дни. Невероятные рекорды во время русских торгов на аукционах… являются большим соблазном для фальсификаторов. И естественно, что покупатель боится нарваться на фальшивого Бакста или Кандинского… Каждая работа из нашей коллекции подверглась тщательной проверке. Нам с Ниной было очень лестно мнение экспертов, когда мы ознакомились с их докладом. Они указали только на 5 произведений, которые потребовали переатрибуции. Даже если слово "переатрибуция" было деликатной заменой слова "фальшивый", то это редчайший случай, где в собрании содержится меньше чем 1 % работ под вопросом…
– Специалисты театральных музеев как Москвы, так и Петербурга считают, что самое ценное в вашей театральной коллекции – это работы Бакста, которые отсутствуют в наших музеях. Вы их продали Константиновскому фонду или оставили за собой?
– Все наши "Баксты" ушли в Россию. Кроме одного – это портрет Трухановой. Нина оставила его себе. Как вы хорошо знаете, в 1994 году вышел полный каталог-резонне нашего собрания, где все, что мы имели, зафиксировано текстуально и визуально.
– Все лучшее театральные художники-эмигранты, которых вы собирали всю жизнь, творили на Западе. Бакст с 1909 по 1914 годы оформил для Дягилева 12 спектаклей. Пятьдесят лет назад, когда вы с Ниной начали собирать, никто из солидных коллекционеров не интересовался русским театральным искусством.
Значит, в частных руках не осталось интересных театральных эскизов?
– Очень богатая коллекция была у Сержа Лифаря. Она давно распалась, а то, что он хранил до конца своей жизни, завещано им городскому архиву города Лозанны, где он умер в 1986 году Мастерская Добужинского в Париже также распродана на аукционе. Серьезную коллекцию русской сценографии за 50 лет ее расцвета, как наша, сегодня невозможно составить даже при наличии неограниченных средств.
– После развода с Ниной, что осталось в вашей собственности?
– Всё, что было оговорено давно. Моя библиотека в 3200 томов напрямую связана с жизнью и творчеством 200 художников, представленных в нашем собрании. Плюс архив документов – переписка с художниками, их наследниками, историками и искусствоведами. Также у меня остались картины маслом ведущих мастеров русского авангарда. Кандинский, Клюн, Ларионов, Попова, Экстер, а также "Похищение Европы" Серова, для которой позировала Ида Рубинштейн.
– Вы готовы продать свой архив, ведь он, как я понимаю, напрямую связан с той частью собрания театральной живописи, ко торую купил Константиновский фонд?
– После завершения сделки я написал министру культуры, предлагая фонду купить весь мой архив и живопись русского авангарда. В случае покупки фонд мог бы передать в пользование Театрального музея в Петербурге архив и справочные материалы. Но это имеет смысл в том случае, если наша коллекция пойдет к ним. А картины маслом художников русского авангарда оставить у себя и развесить на стенах Константиновского дворца…
Итак, Петербург получил княжескую коллекцию. Главный претендент – ГМИИ имени Пушкина (Музей личных коллекций) в Москве отпал. Коллекция в настоящее время приписана к Государственному музею театрального и музыкального искусства в Петербурге. Константиновский фонд остаётся владельцем собрания Лобановых-Ростовских.
Театральный музей хранит невероятные и с художественной, и с исторической точки зрения уникальные материалы. Это подлинные костюмы Шаляпина, в которых он выступал в знаменитых операх на сценах Императорского театра и в частной опере, нотные манускрипты Чайковского и Рахманинова, редкие театральные дизайны Малевича. Музей построен хронологически научно, профессионально. Это – история театра, как такового. Не доставало лишь того, что русские художники-эмигранты создали за границей. Тема эта весь советский период была абсолютно закрыта. Легко понять, почему ни визуального, ни документального материала для исследователей не хватало. Наверное, справедливо, что Петербург стал постоянным домом для когда-то гонимых на родине художников. Это лучшее место для коллекции Лобановых-Ростовских еще и в силу адекватности целям сотрудников музея – не только показывать коллекцию, но и изучать её. Но все эти размышления плохо согласуются с реальностью. Она же такова, что вновь и вновь можно ставить вопрос о судьбе коллекции, о её сохранности.
С тех пор, как коллекция Лобановых-Ростовских водворилась в Петербурге, Никита Дмитриевич дал множество интервью. И к его чести он от острого разговора не уходит. Например, меня интересовало, понесла ли коллекция урон из-за развода Никиты и Нины. Задавая этот вопрос князю, я признавался, что всё-таки не понимаю, как он решился на развод с совладелицей коллекции. Я лично знаю пару, которая, чтобы не делить дом, продолжает жить в несчастливом браке (кстати, совсем не осуждаю, а сочувствую этим людям, зная через что они прошли в эмиграции)! На что князь обстоятельно мне ответил, что продажа коллекции была заранее оговорена юристами, как одно из условий развода. Суть соглашения в том, что при известных обстоятельствах никто из бывших супругов не мог противодействовать продаже, а обязан был согласиться с продажей той части коллекции, которая принадлежит двоим. Да, признавался Никита Дмитриевич, Нина считала, что продавать в России коллекцию вообще не следует. Возможно, тогда она была права. Но она не могла этому противодействовать. Вот и всё! Что думает по этому поводу сам князь – тема для отдельного разговора.
Добавлю, что работы из собрания Лобановых-Ростовских выдержали этот последний переезд в музей с большим достоинством. Стандарты собрания остаются высокими и масштабными. Владельцами этой коллекции можно восхищаться за то, что они оказались правы, не соглашаясь, что это искусство предназначалось только для стен их квартиры. Собрание, где смешана живопись художников всемирно известных, с менее известными, где наряду с Шагалом, Малевичем, Ларионовым и Лисицким, есть великолепные работы Петрицкого, Челищева и Чехонина, всё это богатство теперь находится в России.
Музей в Филях
В интернете можно найти огромное количество информации о деятельности Лобанова. Но моя задача не столько собрать воедино "малые зёрна в величайшую мозаику русского искусства", как говорил князь о своем сборнике "Эпоха. Судьба. Коллекция"", сколько составить максимально цельную биографию самого Никиты Дмитриевича, заново пересмотреть отдельные события его жизни, прокомментировать или отсеять домыслы, сплетни, и, не добавив своих, позволить себе лишь догадки. Изначально мне были непонятны действия князя с дарениями. И я высказал ему это во время нашей очередной прогулки в Ричмонд-парке:
– Вы так бесстрашно оставляете этой безумной России, берущей с вас, благодетеля, ещё и таможенные налоги за ввоз, свои сокровища! Зачем? Ведь разворуют, сожгут, пропьют! И кому нужен этот музей в Филях? Я в детстве жил на Шелепихе, расположенной у Москвы-реки. На нашей стороне была Москва, а на противоположном берегу те самые Фили, где в церкви Кутузов решал: спалить Москву, уступив её Наполеону, или отстаивать! В то время Фили был пригородом Москвы и к тому же считался хулиганским районом. В Филях, как я слышал, и сейчас какая-то "Горбушка" существует, где можно купить-продать всё, что душе угодно. Самый криминальный рынок! И вот в этом районе, в Филёвском парке, вы Никита Дмитриевич, бесстрашно устраиваете свой музей. Я, если буду в Москве, обязательно поеду под охраной и посмотрю музей! Но сейчас объясните мне, пожалуйста, ваш шаг. Ведь это нерационально! Вы же не наивный романтик! И не бессребреник! Все ваши сокровища даже в Болгарии надёжнее оставить! Не так ли?..
Общеизвестный факт: в 2001 году на территории Парка культуры и отдыха "Фили" был открыт Дом-музей князей Лобановых-Ростовских. Задача музея – показать историю Российского государства через жизнь и деятельность княжеского рода Лобановых-Ростовских. Впрочем, как и в случае с коллекцией, князь объясняет этот шаг отсутствием наследников:
– Повторю снова: у меня, к большому сожалению, нет детей. Поэтому обычный и несложный вопрос о завещании кому-либо важной части моего существования, истории моей жизни беспокоит меня много лет. Музей в "Филях" – моё завещание! Мне грустно бывает на аукционах, распродающих мебель, семейные портреты и всякую прочую утварь больших европейских или английских поместий или просто домов. Эти вещи попадают в равнодушные руки антикваров, декораторов интерьеров, просто любителей старины или курьёзов. И в них, в этих вещах, с продажей умирает прошлое и уходит душа, если можно так сказать. Они просто становятся предметами купли-продажи. Здесь же, в музее, верю – всё завезённое мною не попадёт на аукционы и не пропадёт.
Эти действия и суждения Никиты Дмитриевича мне, убежавшему из Советской Империи, кажутся странными. Да, я сочувствую бездетному князю хотя бы потому, что я отец двоих детей. А с другой стороны, надеюсь, ему известно, что дети очень часто совсем ненадёжное хранилище завещанных им духовных и материальных ценностей! Я подумал именно об этом ранним октябрьским утром, когда шёл вдоль канала от Кингс-Кросс к Камден Таун. Редкий солнечный день вытянул на берег типичных английских рыбаков, которые просидят тут весь день с удочками и спиннингами. И поймают разве что кошке на ужин, а, скорее всего, уйдут к вечеру без улова! Но для английских рыбаков это совсем не промысел, а удовольствие, которого они не лишают себя. Выглядит эта публика, как правило, весьма странно. На канал, в основном, выходят люди бессемейные или бегущие от жен и детей. В любом случае, трудно не заметить, что они заброшенные и одинокие.
В то утро я вновь размышлял о сетованиях князя, которые он, ближе к старости, всё чаще высказывает в интервью, в своих воспоминаниях. Впрочем, меня озадачила вот эта вариация темы бездетности: "Я чувствую генетическую обязанность по отношению к России". Я с глубокой симпатией отношусь к чувствам князя и верю, что он патриот. Но, обращаясь к себе, к своему опыту отцовства, в иные времена очень горькому опыту, я ищу параллели. И не нахожу в них созвучия тем патриотическим мыслям, которые высказывает князь. Как я уже отмечал, мне нечего оставить своим детям. Но я бы очень сожалел, если бы у меня не было детей. Я огорчился бы несопоставимо глубже, чем отсутствием сокровищ. И с генетической привязанностью у меня сложнее: я её чувствую по отношению к детям, а не к стране, которая принесла князю горя, кстати, даже больше, чем мне. Я уехал в эмиграцию, когда сыну было два года, а мне пятьдесят. У меня была надежда, что я вызволю его из Советского Союза. Этим я оправдывал свой поступок, суть которого, как не крути, заключается в том, что я оставил сына и эмигрировал! Нет, я его никогда не бросал. Я звонил в Москву каждую неделю. И, к счастью, дождался того времени, когда он смог приезжать ко мне, учил его играть в теннис и планировал жизнь исключительно из расчёта, что сын не будет жить в России.