Летом Вернадский работал на биологической станции в Староселье, недалеко от Киева, на Днепре, около Десны; здесь был превосходный лес - дуб и сосна - на песчаных дюнах. На станции у него была лаборатория: одна комната, три стола и четыре сотрудника. Они определяли качественный и количественный химический состав живых организмов. Объекты исследований - жуки, червяки, бабочки, лягушки - усыпляли эфиром, а затем сжигали. В золе определяли содержание органики. Золу помещали в баночки и хранили (для тонких химических анализов требовалась аппаратура, которой не было в лаборатории).
В окрестностях Старосельской биостанции большие и малые водоемы богаты железобактериями. Изучением их занимался талантливый биолог Н. Г. Холодный. Он исходил эти места вдоль и поперек, хорошо знал железолюбивых обитателей водоемов.
Однажды к нему подошел Вернадский и посоветовал присмотреться к нитчатым водорослям, пристроившимся на стенках небольшого колодца:
- Обратите внимание на бурый цвет этих водорослей. По-видимому, он вызван окислами железа. Что это, результат жизнедеятельности водорослей? Или работа железобактерий?
Николай Холодный заинтересовался странными водорослями. Стал их изучать в микроскоп. Результаты превзошли все ожидания. Он открыл новый вид железобактерий и убедился, что водоросли и железобактерии могут жить сообща, принося взаимную пользу…
Вернадский сводил воедино выписанные им на карточки сведения о геологической деятельности организмов. И убеждался: нет на земной поверхности более могучего геохимического агента, чем живое вещество. Им создана современная атмосфера, богатая кислородом и обедненная углекислым газом. Оно влияет на химический состав природных вод, почв и морских илов.
Гигантские массы осадочных горных пород в той или иной степени несут на себе влияние деятельности живых организмов.
На земной поверхности не существует раз и навсегда достигнутого равновесия. Бесчисленные детали великой машины природы, особой земной оболочки - биосферы, - за долгие миллионы лет не перестают согласованно работать!
Живое вещество - постоянный нарушитель геохимических равновесий. Оно агрессивно и, по сути своей, не может довольствоваться неизменной обстановкой. Жизнь - это постоянная переработка неорганического вещества. Жизнедеятельность не угасает благодаря способности организмов размножаться…
Он ясно почувствовал, что работа его вскрывает глубокий пласт реальности, прежде остававшийся вне научной мысли. И среди идей и фактов, постепенно приходящих в порядок, не очень отчетливо, но настойчиво ощущается приближение к чему-то, быть может, позволяющему постичь и жизнь Земли, и суть человеческого бытия.
"В этой области вечного и в своей работе, - записывает он в дневник, - я совершенно спокойно переживаю то, что кругом совершается. Я думаю, что сейчас одно из важнейших: воля и твердая опора в своем собственном бытии. С этой точки зрения для меня безразлично мнение окружающих, раз я для себя выяснил необходимость или правильность моего волевого решения".
Красная армия переживала трудные времена. Добровольческая (Белая) армия под руководством Деникина захватила Киев. Началась борьба с украинским национализмом. Был уничтожен памятник Тарасу Шевченко. Стали закрывать украинские школы и запретили издание книг на украинском языке. Судьба Украинской АН висела на волоске. Во многом благодаря усилиям Вернадского это научное учреждение удалось отстоять.
Владимир Иванович надеялся на победу Белой армии: "Она есть та сила, которая становится русской армией, а без русской армии нас растащат по кускам. В связи с этим надо мириться со многим плохим, что с ней связано".
Пожалуй, на него оказала воздействие антибольшевистская пропаганда. Он не учитывал того, что именно белых, сторонников буржуазной демократии, поддерживали западные державы, рассчитывая в случае их победы установить свой протекторат над Россией.
Адмирал Колчак в частном письме признавался, что находится на службе у американцев. Англичане летом 1918 года захватили Мурманск, чуть позже американцы высадились в Архангельске. Французы заняли Одессу и были не прочь организовать под своим патронатом "самостийную Украину". Англичане обосновались в Баку, сделали Батум "вольным городом", основали "независимый" Азербайджан и стали контролировать добычу здесь нефти. Итальянцы и англичане поддержали грузинских националистов…
Именно враги большевиков начали растаскивать Россию по кускам, подобно хищникам, напавшим на обессиленную крупную жертву. (Один из немногих уцелевших Романовых великий князь Александр Михайлович, находившийся в Париже, писал в своих воспоминаниях: "На страже русских интересов стоял не кто иной, как интернационалист Ленин, который в своих постоянных выступлениях не щадил сил, чтобы протестовать против раздела бывшей Российской империи, апеллируя к трудящимся всего мира".)
В ноябре 1919 года Вернадский выехал в Ростов, чтобы получить средства на научные работы. Кроме сражающихся Красной и Белой армий, крупных подразделений анархистов батьки Махно и националистов под начальством Петлюры, бандитствовали шайки, нападавшие на поезда, грабившие жителей.
По железной дороге Вернадский с трудом и лишениями добрался до Харькова. Там заседала городская дума. Фактический правитель генерал Май-Маевский пьянствовал. Белые офицеры, а среди них отпрыски древних дворянских родов, сломленные лишениями и ужасами Гражданской войны, дебоширили. Жители города были перепуганы.
Белая армия разлагалась. Как позже признался идеолог Белого движения Шульгин, красные начинали войну как сброд, а стали регулярной армией, белые, напротив, из регулярной армии превратились в сброд. Но Вернадский надеялся на поражение большевиков, о жестокостях которых он наслышался немало былей, а больше небылиц и преувеличений.
В Ростове его принял Деникин. Владимир Иванович записал в дневнике: "Впечатление… хорошее - умного человека с темпераментом". Деникин опасался, что Украинская академия наук будет способствовать усилению украинского национализма и сепаратизма. Тем не менее благодаря стараниям Вернадского деньги на академию отправлены.
Вернадский искренне верил, что Добровольческая армия "становится русской армией", защищающей русскую государственность. А поэтому "надо мириться со многим плохим, что с ней связано". Несколько дней он провел в Ростове; прочел в Донском университете лекцию: "О значении изучения живого вещества с геохимической точки зрения".
Идут кровавые бои, страна на военном положении, голод и разруха, а почтенный профессор читает лекцию на теоретическую тему!
Для него война представлялась злом страшным, но недолгим. Он был убеждён, что человек живет для созидания. Всё, созданное людьми - дома и фабрики, дворцы и храмы, каналы и плотины, - всё, чем жив человек и что позволяет ему жить и мыслить, есть результат мирного труда. И даже во время войны надо уметь жить будущим созиданием.
Вернувшись осенью в Киев, он с огорчением убедился, что там преобладают панические настроения. Почти всё время он вынужден проводить в помещении академии: дома холодно, отопление не работает. Он уезжает в Харьков. С недоумением отмечает: "Кадровое офицерство и Генеральный штаб служат верой и правдой Советам". (Очевидное преувеличение, но почти половина кадровых офицеров царской армии и большинство офицеров и генералов Генштаба действительно были на стороне большевиков, признав их правду.)
Владимира Ивановича гложут сомнения: "Как-то мало верится в государственные черты и творчество деятелей ДА (Добровольческой армии. - Р. Б.). Серые люди из серых. В этом отношении большевики ярче".
В конце 1919 года запись в дневнике: "Моральное падение ДА полное, и едва ли она подымется. Очень ярко проявилось её полное разложение благодаря отсутствию идейного содержания… К ДА так же, как к большевикам, присосалась масса нечисти, и в конце концов они не лучше друг друга; только при ДА легче жить культурным людям. И то не всем - евреям легче жить при большевизме…
Лично и моя судьба неясна. Ехать в Крым? В Одессу? В славянские земли? В Киев, к полякам? Какая странная судьба на распутье…
Я очень подумываю об отъезде. Очень тяжело под большевиками. Хочется на большой простор".
Из Ростова он отбыл через Новороссийск в Крым, где теперь находились его жена, дочь и сын Георгий, профессор Таврического университета.
Пароход "Ксения", на котором плыл Вернадский, переполняли беженцы. В городах царила разруха, поселки были разграблены. Отчаяние, голод, тиф… Владимир Иванович записывает: "Я думаю, интересы и спасение России сейчас в победе большевизма на Западе и в Азии. Необходимо ослабление "союзников"". И еще: "Думаю о теме статьи "Значение славянской научной работы в мировой культуре"".
В Ялте его встретили на пристани дочь и сын. Соединение семьи омрачила его тяжелая болезнь - сыпной тиф. Положение было критическим. Лечивший его врач сам заболел тифом. Врач умер; Вернадский выжил.
Семья переехала в Симферополь. Владимир Иванович поступил на работу в Таврический университет Симферополя, где его избрали ректором.
Крым из последних сил удерживала Белая армия. Началось бегство в Константинополь тех, кто боялся большевиков.
Для Вернадского и его семьи было выделено место на английском пароходе (об этом позаботилось Британское королевское общество, аналог академии наук). Таким было поистине веление судьбы, ибо недавно у Владимира Ивановича были вещие видения о том, что ожидает его на Западе. Об этом следует рассказать подробно.
Видения и провидения Вернадского
В начале 1920 года, когда он находился в тифозном бреду, на грани смерти, у него были видения. Выздоровев, он тотчас взялся за дневник; записи вёл несколько дней:
"Мне хочется записать странное состояние, пережитое мной во время болезни. В мечтах и фантазиях, в мыслях и образах мне интенсивно пришлось коснуться моих глубочайших вопросов жизни и пережить как бы картину моей будущей жизни до смерти… Это было интенсивное переживание мыслью и духом чего-то чуждого окружающему, далёкого от происходящего. Это было до такой степени интенсивно и ярко, что я совершенно не помню своей болезни и выношу из своего лежания красивые образы и создания мысли, счастливые переживания научного вдохновения…
И сам я не уверен, говоря откровенно, что всё это плод моей больной фантазии, не имеющей реального основания, что в этом переживании нет чего-нибудь вещего, вроде вещих снов, о которых нам, несомненно, говорят исторические документы. Вероятно, есть такие подъёмы человеческого духа, которые достигают того, что необычно в нашей обыденной изодневности. Кто может сказать, что нет известной логической последовательности жизни после известного поступка? И м.б. в случае принятия решения уехать и добиваться Инст[итута] Жив[ого] Вещ[ества], действительно, возможна та моя судьба, которая рисовалась в моих мечтаниях".
В состоянии сна (на бред это мало похоже, ибо слишком логично), возможно, под действием слабого наркотика, он продолжал высказываться по поводу своих научных исследований. Но главное было другое:
"Я перешел к организации исследовательского института живого вещества. В представлениях о том, как я добивался этого, мною строились целые картины свиданий и переживаний, заседаний и споров с знакомыми и выношенными фигурами, подобно тому как это бывает во сне или в тех фантастических рассказах и сказках, которые строишь себе иногда - лично я часто перед и после сна и во время прогулок".
Он проживал виртуально год за годом. Сначала приехал с Наташей в Лондон и получил лабораторию. "После того как мой доклад с изложением главных результатов моего труда о живом веществе встретил горячее сочувствие в Комиссии Королевского Общества. Одновременно с этим я пробивался в Лондоне, обрабатывая научный каталог коллекции силикатов Британского музея…
Я изложил свою теорию и систематику силикатов на английском языке, причем сделал обративший внимание доклад в Английском химическом обществе. Составление каталога силикатов дало мне некоторый заработок и связи".
Его работами заинтересовалась Английская морская биологическая ассоциация, и он стал консультантом морской биологической экспедиции в Плимуте. Были получены интересные результаты. Он выступил с огромным успехом на заседании Британской ассоциации, изложив результаты экспериментов, проведённых в Киеве, Плимуте, Лондоне (о значении металлов в живом веществе).
"Этот доклад, где я указал на необходимость и важность создания Института живого вещества, вызвал интерес и в Америке…. Все это создало известную атмосферу около моей книги, а когда она через несколько месяцев… вышла в свет, она имела огромный успех. И в результате в Америке создали Комитет для организации Института живого вещества и сбора средств.
Издание книги дало и материальную независимость. Она вышла одновременно и на русском языке и была быстро переведена на другие языки. Я стал известностью.
Такова схема первых успехов. В течение болезненных мечтаний на этой почве шли разнообразные более мелкие картины, иногда очень яркие и полные подробностей…"
Данный документ уникален, интересен и чрезвычайно важен. Я привожу малую его часть. Когда его читаешь, возникает ощущение, что это рассказ о реальных событиях. Вот некоторые примеры:
"После выхода книги… я немедленно принялся за написание курса минералогии, который переводила Наташа и в котором я как бы переносил в мировое научное сознание всю ту работу, которую я проделал во время долгих лет московской университетской деятельности. Я подводил итоги своей жизненной работе и, кроме того, считал издание этой книги, которая должна была внести в мировую культуру результаты русской культурной работы, для себя обязательным и с этой точки зрения. Книга, изданная в двух томах, имела тоже большой успех, особенно в Америке, а затем я непрерывно до 80-летнего возраста ее изменял, дополнял и перерабатывал. Одновременно вышло русское оригинальное издание, и она была переведена на другие языки.
В промежуток между изданием двух томов первого издания, я отправился на несколько месяцев в США по приглашению образовавшегося там Комитета для создания Института живого вещества, собравшего большие средства, и прочел ряд лекций с большим успехом, особенно в Балтиморе… Среди американских речей имела успех особенно одна, о ближайших задачах и целях Института живого вещества и необходимости его создания в Америке, вызвавшая приток денежных пожертвований, позволивший довести нужный капитал до нескольких десятков миллионов долларов (до 70!). В конце концов, уже во время этой поездки было выбрано место для создания Института и началась выработка его плана…
Постройка Института шла усиленным темпом. Мы переехали туда, когда все было готово, месяца за два до официального открытия. Я видел каким-то внутренним зрением весь Институт - огромное здание, расположенное недалеко от океана. Кругом дома для научного персонала и служащих среди парка и цветов. Для директора отдельный дом недалеко от Института. В Институте огромная библиотека. Его организацию в общих чертах я продиктовал Наташе. Неясно и спорно было для меня объединение его с геохимическим институтом, необходимость которого неизбежно вытекала по ходу работ Института живого вещества…
Жизнь шла в непрерывной работе. Институт много издавал, и много работ моих тут было помещено. В новых открытиях и среди новых вопросов шла вся моя жизнь, постоянно стремясь вперед. А вопросов и задач все более крупных являлось все больше. В свободное время по окончании работ я читал по философии, общим вопросам и великих поэтов. Почему-то не раз мне представлялось, что углубился в испанскую литературу, как новую, так и старую. Здесь я набрасывал мысли для последнего сомнения "Размышления перед смертью"…
Рисовались и частности прогулок, экскурсий, дружеских разговоров, приезда детей, друзей и т. д. - но мне кажется, это все те поэтические надстройки, которые всегда в такой форме переживания создаются фантазией.
Так шла жизнь почти до конца. Я как будто стал во главе Института, когда мне было 61–63 года, и оставался им до 80–84, когда ушел из него и поселился доживать свою жизнь в особом переданном мне здании с садом, не очень далеко. Здесь я всецело ушел в разработку того сочинения, которое должно было выйти после моей смерти, где я… пытался высказать и свои заветные мысли по поводу пережитого, передуманного и перечитанного, и свои философские и религиозные размышления… Ярко пробегали в моей голове во время болезни некоторые из этих мыслей, которые казались мне очень важными и обычно фиксировались в моем сознании краткими сентенциями и какими-то невыраженными словами… Сейчас я почти ничего из этого не помню, и мне как-то не хочется делать усилий для того, чтобы заставить себя вспоминать…
Умер я между 83–85 годами, почти до конца или до конца работая над "Размышлениями"…
Так закончилась моя жизнь".
Это пишет человек, которому пятьдесят семь лет.
Он задаёт себе вопрос: "Неужели действительно охватившие меня во время болезни состояния позволили почувствовать предсмертное состояние сознательно умирающего человека, когда выступают перед ним основные элементы его земной жизни?"
И добавляет: "Я записываю эти подробности по желанию Ниночки. Но мне кажется, они являются чисто фантастическими построениями, связанными с той формой, в какую вылилась эта странная работа моего сознания. Но может быть и в этой форме есть отблески прозрений в будущее?"
Казалось бы, получен сигнал - то ли из подсознания, то ли свыше. Надо собраться и ехать в Англию, а затем в США. Вот и место на корабле забронировано. Его знают на Западе, а его идеи там найдут отклик. Со временем будет создан институт, о котором он мечтал.
Что его ждет на родине? Победа большевиков (в ней он уже не сомневался). Разруха и голод. Гегемония пролетариата. Подозрительность к интеллигентам. Отсутствие средств на серьезные научные исследования…
Видения были необычайными, не похожими на привычные сны. Он пережил путешествия по разным странам, встречи с учёными, научные доклады и дискуссии, свою организационную и творческую работу. Это было ясновидение, именно ясное видение будущего.
Он подробно, не жалея сил и времени, описал свой вещий сон. Значит, отнёсся к нему серьёзно. Да и как иначе? Подлинное мистическое откровение! Судьба открыла ему будущее.
Полагаю, большинство людей без особых колебаний последовало бы по предопределённому пути. А он не отправился в эмиграцию. Покинул навсегда Россию сын Георгий, обосновался в США и стал историком.
Институт на берегу Атлантического океана остался в мечтах. Владимир Иванович так и не произнёс доклад "О будущности человечества" и не написал "Размышлений перед смертью", хотя и то и другое явилось ему как бы уже свершившимся.
Трудно учёному избавиться от привычных сомнений. Вернадский назвал мечтаниями эти свои сны. Хотя оговорился: такая судьба "возможна".
А его видения были отчасти вещими.
"Умер я между 83–85 годами". Да, он умер в таком возрасте.
Это документально зафиксированное свидетельство о собственной кончине - мистика! Ведь сделано оно за четверть века до события.