Инструктаж по вождению проходил без такого рода Трудностей. Водить конную повозку мы научились за полдня, но обучение управлению моторными транспортными средствами растянулось на несколько месяцев. Одновременно с основательной теоретической и технической подготовкой, проходившей с помощью армейского учебника, много времени ушло на само вождение. Мы водили мотоциклы, мотоциклы с коляской и армейский вездеход Кубельваген. 18 января 1942 г., т. е. через несколько дней после моего восемнадцатилетия, мы получили водительские удостоверения Вермахта.
По средам в офицерском клубе проводились так называемые господские вечера. Мы, курсанты, конечно же, в своей выходной форме, должны были принимать в них участие. Перед ужином сначала приходилось бесцельно стоять в боковых комнатах. Затем командир резервного полка приглашал нас занять свои места. Оказавшись там в первый раз, мы, понятное дело, были несколько смущены и стояли почти что строем. Это вызвало со стороны доктора, которого я потом узнал как очень умного человека, саркастическое замечание: "Ах, господа пожаловали на конфирмацию!"
Мы не всегда сидели вместе-в конце стола, но зачастую размещались порознь между офицерами и таким образом должны были принимать участие в их беседе. Если бы я не научился, как правильно вести себя за столом еще дома, то меня бы научили этому там. Правда, дома я не научился, как обходиться 40 сантиметрами пространства за столом. Это надо было делать в канун Рождества, когда жены офицеров приглашались поужинать вместе с нами, и за столом было тесно.
В таких случаях, а также на офицерских вечерах, ужин сопровождался музыкой, которую исполняли музыканты полкового оркестра. К разговорам на служебные темы относились неодобрительно. Это правило соблюдалось строго. На офицерских вечерах нам разрешалось задерживаться допоздна. Мы оставались там после общего сигнала отбоя, иногда до полуночи. Еда в офицерском клубе была такой же, как и в солдатской столовой, но готовилась она отдельно. Исключение было сделано на Рождество и на Новый год, когда каждый получил порцию карпа или линя. Но кроме того подавалась еще кровяная колбаса и сардельки, которыми мы наелись как следует и которые вместе с картофельным салатом заложили хорошую основу для вина. В офицерском клубе Морхингена можно было купить великолепное французское вино. Именно там я впервые попробовал белые и красные вина Бордо и Бургундии.
В Сен-Авольде часто объявлялась воздушная тревога, которая в основном продолжалась с полуночи до того момента, когда вражеская авиация покидала воздушное пространство Рейха. По этой причине наряды назначались таким образом, что после подъема в 4.30 работа начиналась в 6.00. После приема пищи, установленного на 10.30, обеденный перерыв продолжался до 14.00, чтобы каждый смог доспать то время, которое было потеряно ночью. В Морхингене таких досадных помех не было.
Однажды осенью мы отправились в Страсбург и осмотрели достопримечательности этого красивого города. На смотровой площадке Собора, откуда открывался вид на восток, в сторону лесного массива Шварцвальд и на запад в сторону Вогезских гор, Людвиг нас сфотографировал. В то время он привязался к Гельмуту Юберла из Богемии. В свою очередь я подружился с Гансом Апьтерманом из Готтесберга. От Апьтермана у меня сохранилось письменное свидетельство нашей дружбы, записанное им в маленькой книжке Новеллы из Меца, которую каждый из нас получил от полкового командира в качестве рождественского подарка. "Или мы встретимся снова в победе, или никогда", пророчески написал этот молодой человек.
Год спустя, когда мы выпустились из Дрезденского военного училища, из нас одиннадцати оставались только Хеншель, Поповски и я. Фидлер захотел стать военным инженером. Позднее я случайно встретил его на вокзале в Лигнице. Он был лейтенантом танковых войск. Примерно в это же время, весной 1944 г., в Мариш-Шенберге я встретил Бормана. Начиная с лета 1942 г. у него не сгибалось колено, и без прохождения курса в военном училище он после долгой задержки все же стал офицером. О других я больше никогда ничего не слышал. Что же касается моего друга Альтермана, то я знаю наверняка, что он пал в бою еще в 1942 г.
Теперь я опишу наших инструкторов, которые, несомненно, были специально отобраны для этой работы. Старший по нашему кубрику, ефрейтор Герберт Краклер, был кандидатом на унтер-офицерское звание. Маленький белокурый молодой человек из силезской деревни. Его место вскоре занял обер-ефрейтор Вале. Краклера я встретил летом 1942 г. в России, когда мы оба были унтер-офицерами и могли называть друг друга на "ты". Через несколько дней он был убит в бою. Вале было около тридцати лет, и судя по его внешности и поведению, он был городским человеком. Унтер-офицер Август Геле во время Французской кампании перенес перелом костей таза, когда на него упало дерево. Как и Вале, он был терпеливым, выдержанным инструктором, который никогда не выходил из себя и образцово выполнял свои обязанности.
Лейтенант Ридль происходил из городка Бад Рейнерц округа Глатц. Он был, как он сам с гордостью рассказывал, сыном рабочего и пошел в армию сразу после школы. Он был исключительно подвижным и толковым офицером. Как и Геле, он был справедливым начальником, который никому не оказывал предпочтения и дал нам основательную подготовку. Он тоже подарил каждому из нас по маленькой книжке на Рождество. Позднее я переписывался с Ридлем, но не знаю, что стало с ним, как не знаю ничего ни о Геле, ни о Вале. Однажды, когда я страдал от зубной боли, мне пришлось пойти к Ридлю, чтобы разбудить его и попросить разрешения сходить к зубному врачу. Я не знап, как он отреагирует на доставленное ему беспокойство, и был приятно удивлен, когда он тут же дал мне разрешение.
Две фотографии нашего Рождества в казарме изображают нас, одиннадцать курсантов, одетых в "цирковые" кителя, вместе с обер-ефрейтором Вале. Перед рождественской елкой слева стоят шкафы, около стены койка. На переднем плане длинный стол. На втором снимке мы сидим со снятыми кителями. Перед темным окном стоит большая елка, украшенная лентами и зажженными свечами. С потолка свисает праздничная гирлянда, и на столе тоже стоят горящие свечи. Впереди слева сидит Поповски, рядом с ним Альтерман, справа напротив него Юберла, а перед ним сижу я, с задумчиво-вопросительным выражением лица.
В качестве учебного пособия лучше всяких служебных наставлений, предназначенных для обучения, преподавания и самоподготовки, был так называемый Риберт. Он представлял собой превосходный, систематизированный 300-страничный конспект учебных материалов, написанный капитаном В. Рибертом, командиром роты. Книга называлась Правила службы в Армии и состояла из вступительной части и нескольких разделов, таких как "Патриотизм", "Солдатская профессия и ее обязанности", "Чувство долга", "Поведение солдата", "Армия", "Противохимическая защита", "Вооружение и снаряжение", "Оружие ближнего боя", "Строевая подготовка", "Ведение огня", "Полевая и боевая служба". Мы пользовались изданием в зеленом переплете, напечатанном для личного состава охранных рот. В добавление к присяге, слова которой должен был знать каждый, в книге был параграф под названием "Обязанности немецкого солдата", о которых Риберт заявляет: "Немецкому солдату следует выучить наизусть и дословно следующие положения". Они излагались так:
1. Вермахт носит оружие для немецкого народа. Он защищает Германский Рейх и Родину, сплоченный воедино в национал-социализме народ и его жизненное пространство. Основа его мощи лежит в славном прошлом, в немецкой народности, немецкой почве и немецком труде. Служба в Вермахте является почетным служением немецкому народу.
Честь солдата лежит в полной и беззаветной передаче своей личности народу вплоть до принесения ему в жертву своей жизни.
Высшим достоинством солдата является напористое мужество. Это требует жесткости и решительности. Трусость - это позор, нерешительность не подобает солдату.
Повиновение является основой Вермахта, доверие - это основа повиновения. Руководство личным составом основывается на удовольствии от взятия на себя ответственности, на лучших способностях и неустанной заботе.
Великие свершения в войне и мире могут происходить только в непоколебимом боевом единстве командиров и их войск.
Боевое единство требует товарищества. Товарищество доказывается прежде всего в лишениях и в опасности.
Выдержанный и скромный, прямой и искренний, богобоязненный и правдивый, тактичный и неподкупный, солдат должен быть образцом мужественной силы для всего народа. Только достижения оправдывают гордость.
Свою величайшую награду и величайшее счастье солдат находит в сознании радостно исполняемого долга. Характер и достижения являются критериями его пути и его ценности.
Эти "обязанности" восходят в своей сути к кайзеровской армии и, вероятно, к еще более старым уставам. Миллионы солдат в обеих мировых войнах старались следовать таким наставлениям. Во Второй мировой войне солдаты руководствовались этими положениями до самого горького конца. Теперешним поколениям это понять трудно. Но для меня и для моих товарищей, с готовностью, со всем идеализмом молодости подчинивших себя этим обязанностям, они были своего рода исповедованием веры.
В качестве примера превосходного качества и основательности пособия Риберта процитирую отрывок из раздела "Общие принципы казарменного общежития":
Всякий, кто кричит, хохочет и затевает драки в жилых помещениях, нарушает порядок и дисциплину. Пристойное пение допустимо, если с этим согласны товарищи по казарме. Популярные песни, затасканные шлягеры и песни непристойного содержания не подходят для солдатского репертуара. В казарменном помещении, т. е. в доме солдата, должен всегда соблюдаться безукоризненный порядок и чистота. В отношениях между солдатами должен быть принят товарищеский тон, чтобы они могли уживаться друг с другом. Обед - это совместный прием пищи как по технической необходимости, так и по причинам военного порядка и развития товарищеских отношений. К столу солдат приходит с чистыми руками, чистыми ногтями и причесанными волосами. За столом он сидит прямо, не гремит посудой, ведет себя прилично и воздерживается от ненужной болтовни.
Можно привести еще много примеров. Но здесь надо понять, почему в наше время о Вермахте говорили как о "школе народа". В этой школе даже "простой человек из народа" учился многому из того, чего он не узнал ни от своих родителей, ни от своих учителей.
В конце 1986 г., через 45 лет, когда я читал письма, написанные мною из Сен-Авольда и Морхингена своей семье, я был поражен той бесстрастностью и отдаленностью, с которой я тогда относился к армейскому делу, хотя и находился в самой его гуще. Говоря по совести, я отмахнулся от всего. Необходимость извлекать тяжелые уроки, переносить неприятности и крайнюю усталость, временами просто испытывать чувство измотанности - все это никогда не было для меня слишком тяжелым. Во всяком случае, ни я, ни мои товарищи курсанты ни разу не "доводились до слез". Об этом однажды спросил нас полковой командир на одном из вечеров в офицерском клубе. Несомненно, он говорил исходя из своего опыта в кадетском корпусе. Конечно, кадеты кайзеровской армии, о которых рассказывались такие истории, были намного моложе. Для них серьезность военной службы начиналась, когда им было по десять лет.
В своем первом письме матери и сестрам я жаловался, что "у нас на самом деле очень мало времени" и что нас, курсантов, заставляют делать "самые невероятные вещи". Так, например, "вы не поверите", но дежурный унтер-офицер приказал мне заштопать его кожаные перчатки. Тем не менее я это сделал, к его полному удовлетворению. 4 августа мне пришлось отправиться в военный госпиталь в Мец на кардиологическое обследование, так как при первоначальном медицинском осмотре у меня была обнаружена "серьезная сердечная недостаточность". В Меце выснилось, что это был "слава Богу, совершенно ошибочный диагноз". В противном случае меня бы отправили домой, что было бы для меня большим разочарованием. Всего лишь через 10 дней после прибытия в часть у нас должны были начаться первые стрельбы.
"Потом было торжественное принятие присяги. Нарядов днем не было, и мы в первый раз вышли в город вместе с нашим унтер-офицером и обер-ефрейтором. Было хорошо. Мы объелись в кондитерской. По крайней мере, хоть один раз наелись. А так мы всегда голодные. Вчера получили расчетные книжки и личные медальоны". Отцу я писал 25 августа, что "сегодня нас выдернули из казармы, прогнали быстрым маршем с пулеметами и противогазами, а потом через стену высотой 2,5 метра". Но все же "я не дам себе сломаться, можешь не волноваться. В группе есть над чем посмеяться, и через все проходишь намного легче с юмором, чем с идеализмом".
4 сентября я писал матери о пребывании в лазарете. Причиной была ангина, от которой я много страдал в детстве. В этом письме я тосковал о своих днях в школе, но в следующем предложении писал, что "все мы действительно считаем, что у нас не было другой жизни, кроме той, которой мы живем сейчас в армии. Наша гражданская жизнь это только прекрасный сон. Мы счастливы и довольны". В письме к матери от 18 сентября я сообщал, что "за последние два дня мы совсем не отдыхали по ночам. Позавчера у нас были ночные учения до 00.30, затем в бомбоубежище до 2.30. Вчера опять был господский вечер, очень веселый, потом снова бомбоубежище до 2.00". "Такой господский вечер, - писал я, - был хорош как отдых, несмотря на тесноту пространства, особенно тесноту моего кителя. Я сидел за столом рядом с полковником, но, к счастью, он ушел около 22.00. Потом началось. К выпивке привыкаешь. Сегодня никаких тяжелых последствий".
В конце октября прибыли новобранцы 1922 г. рождения. Они были призваны в обычном порядке. Для нас, курсантов, которые уже прошли проверку, это означало, что мы достигли первого звания на служебной лестнице. Мы были назначены старшими по казарменному корпусу и по утрам исполняли обязанности инструкторов. Мои девять человек, все, кроме двоих, были деревенскими парнями из Силезии. В письме к матери от 18 октября я отвечал на ее вопрос по поводу того, как я себя чувствовал в должности старшего. "Очень хорошо писал я, наряды были простые, и нам не надо было выполнять никаких грязных работ. С другой стороны, у нас больше не осталось свободного времени для самих себя, особенно потому, что нам надо часто посещать офицерский клуб". Мы должны были ходить на офицерские вечера три раза в неделю, а также обедать в офицерском клубе по субботам и воскресеньям. Это был другой уровень общения. Среди офицеров, посещавших клуб, был ведущий баритон оперного театра Бреслау. Клубным оркестром дирижировал знаменитый скрипач этой же оперы.
1 октября я рассказывал матери и брату Руди о своих успехах в стрельбе из пистолета, о том, что учеба пошла легче, хотя были и трудности. В частности, пришлось преодолевать полосу препятствий с пулеметом и грузом в 25 килограммов. Я также рассказал им о темах сочинений. По вечерам, когда мы не были в офицерском клубе, мы должны были писать сочинения. Тема "Верность как основа чести" - это то, о чем я бы смог написать и сейчас, в отличие от "Почему Россия должна потерпеть поражение в войне?". Я рассказывал о торжественной церемонии принятия присяги новобранцами, в которой принимал участие полковой оркестр. Среди других вещей был сыгран хорал "Приходим и единому Богу молимся", так называемая голландская благодарственная молитва. 30 октября в письме к сестре Лизль, которой тогда было семь лет, я писал, что ночью выпал снег, и я пожалел, что не мог покататься с ней на санках.
Я не помню, действительно ли мы в то время страдали от голода, хотя я часто писал и о голоде, и об усталости. Но это и неудивительно. Непривычная физическая нагрузка достигла крайних пределов наших возможностей. У других ребят, слава Богу, не у меня, наблюдались симптомы перенапряжения, такие как кровотечение из носа. Товарищество среди нас одиннадцати было настоящим, хотя поначалу мы, два австрийца и два судетских немца, чувствовали себя не очень хорошо, когда находились вместе. Именно поэтому я с радостью писал, что "время от времени я встречаю какого-нибудь земляка", такого как один человек из Вальдхофена, который учился у нашего профессора Хохтля.
К середине января 1942 г. мы завершили первый этап нашего обучения, и после успешной проверки нас произвели в ефрейторы. После этого последовал долгожданный отпуск, во время которого произошло событие, чуть было не разрушившее мои планы. Буквально на следующую ночь после приезда домой я почувствовал острую боль в животе, что потребовало доставки меня в гражданскую больницу города Штокерау. Понадобилось вызвать консультанта. Прощупав мой живот, к моему немалому ужасу, он произнес такие слова: "Слишком поздно!" Действительно, аппендикс уже разорвался, но развившаяся инфекция требовала лечения до операции. Я должен был остаться в больнице на несколько недель.
На следующий день меня поместили в небольшую палату. В единственном находившемся в ней пациенте я узнал своего школьного товарища Эвальда Хенка. За несколько дней до этого, как я услышал позднее, он совершил попытку самоубийства из-за несчастной любви. Предметом его увлечения была "Мышка" Грундшебер, действительно потрясающая девушка, которая, однако, не ответила на его ухаживания. Стоя перед зеркалом, для того чтобы придать особенный драматизм событию, Эвальд выстрелил себе в грудь из малокалиберной винтовки. Но ствол был поставлен слишком низко и вместо сердца он прострелил себе левое легкое и селезенку. После выстрела он бросил винтовку и со стонами, шатаясь, вошел в семейную гостиную, где закричал: "Помогите, я застрелил себя!"
Меня очень тревожило, что не ко времени случившийся со мной приступ аппендицита полностью расстроит или надолго отложит мою военную подготовку. В Морхинген я вернулся со смешанными чувствами только в конце марта, как раз вовремя, чтобы провести несколько дней со своими товарищами перед их отправкой на фронт. Прощальная фотография изображает нас сгрудившимися вокруг нашего лейтенанта Ридпя, унтер-офицера Геле и обер-ефрейтора Вале на ступеньках перед дверью казармы. На прощание, что означало окончание нашего периода обучения, мы получили от лейтенанта подарки. Для меня он выбрал небольшой сборник стихов под названием "Народ для Бога". Это показывало, что он не только признавал во мне религиозные наклонности, заложенные моими родителями, но и то, что он сам был человеком религиозным. Посвящение намекало на тяжелый период учебы и одновременно содержало поучение для моего будущего:
"Дорогой Шейдербауер. Жизнь приносит нам много лишений, но только в них мы проявляем сбою силу. Мы победим! Мы никогда не сдаемся! Награда будет нашей!" В маленькой книге были помещены: молитва на трудные времена, молитва о молодых людях и девушках, молитва "Внутренняя суть", "Песня духа", "Новогодняя песня", "Благословение немецкого крестьянина своему дому". Среди авторов были Герман Штер, Генрих Циллих, Вальтер Флекс, Бергенгрюн, Рильке, Агнео Нигль и Рудольф Шредер с его "Хвалебной песнью". На последней странице было пророческое посвящение моего друга Ганса Альтермана, о котором я уже упоминал. "Или мы встретимся снова в победе, или никогда! Всегда твой друг, Ганс".