Не здесь ли следует искать ответ на то, почему развитие мировой цивилизации – в целом – пошло не по восточному, а по западному пути? Восток дал тяготеющие к статичности общества с традиционной культурой. Само представление о времени было цикличным. Запад дал образец динамического общества и выработал – прежде всего, в учении христианства – представление о направленности развития, о векторном времени, ведущем к Концу Света. Не взглянуло ли христианство на мир, на мировой процесс более реалистично, уловив его подлинную трагедийную диалектику, угадав ту "трещину", в которую неминуемо должна устремиться "вода-жизнь"? И противопоставив этому спокойное смирение перед неизбежностью, а также – надежду на воздаяние в мире ином, горнем? Возможно, не случайно христианский рай лучше загробного мира древних религий (греков, евреев), мира, не сулящего ничего утешительного: за более тяжкую земную жизнь и небесное вознаграждение должно быть выше…
И что если весь процесс развития человечества и земной цивилизации – не что иное, как следствие разбега, разлива "воды-жизни" и "замерзания" ее в каких-то кристаллических формах? В самом деле, жизнь человеческих обществ кристаллизуется в культурах, в памятниках. Кстати сказать, воздвижение памятников отвлекало энергию людей, направляя ее в "неполезное" русло и замедляя тем самым ход прогресса. Вместо создания орудий покорения природы, вместо производства и усовершенствования оружия (запреты в Индии и Китае) люди строили пирамиды и храмы. Улитка, согласно японской пословице, не спешила к вершине горы. Человечество не спешило в пропасть. В этом было противодействие прогрессу, чреватому всемирной катастрофой.
* * *
Пирамиды – величайший образ древности. И восточную модель общества можно назвать пирамидальной. Дистанция между управляемыми и управителем в авторитарных государствах Востока очень велика. Китайский император по отношению к простому смертному, ко всем своим подданным недосягаемо высок. Всех – много, он – император – один. Поэтому веления, исходящие и нисходящие сверху, воспринимаются массой как явления природы: дождь, снег, град; как проявление божьей стихии. Со стихией же – не спорят, ее принимают как данность. И даже – как благодать.
Такая модель управления воспитывает в гражданах высокую степень общественного конформизма. Личность как бы сворачивается в себе, замыкается на себя, что – при соответствующем воспитании и желании – не лишает ее интенсивной духовной жизни. Однако – внешне нивелируется, превращается в пластилин, из которого можно лепить всё, что угодно владыке.
Вершина пирамиды и ее основание взаимно приспособлены друг к другу и обусловливают друг друга. Подданные убеждены, что погоду, которую посылает Бог, не выбирают. "Бог" же убежден на свой лад: любое его веление хорошо уже потому, что оно заставит подчиниться всех поголовно. Настоящей обратной связи здесь нет. Есть лишь взаимообусловленное сосуществование.
Подобные системы – весьма статичны. Иное – европейский вариант. Цехи, гильдии, городское самоуправление, выборность – институты, предполагающие активность личностей. Это – динамичная модель. И – с обратной связью.
Но и динамика, и статика – в природе вещей. Реки текут, а горы стоят…
* * *
Ко времени открытия Колумбом Америки (грань XV и XVI веков) лишь регион Средиземноморья избрал путь техногенной цивилизации; другие регионы (и даже континенты) или находились на первобытной стадии развития и на ней законсервировались, или предпочитали тип традиционной культуры. В Америке не знали колеса. Азия – Китай, Индия, – хотя там и были сделаны некоторые замечательные открытия и изобретения в области техники (порох и др.) отказались от технического типа развития цивилизации. Только Европа (в первую очередь, Средиземноморье) избрала этот вариант развития. И что интересно: Средиземноморье находилось под эгидой христианства. Не столь важно – оформило ли христианство уже имеющуюся тенденцию, прорезавшуюся еще в Древней Греции и Риме, или оно стимулировало (и, может быть, даже обусловило) ее. Важно соответствие: путь техногенной цивилизации – и христианство. И вот тут приходят на ум определенные особенности христианства, отличающие его от других религий. Прежде всего – представление о времени. Оно уже не мыслилось цикличным, как в традиционных культурах. Оно получило вектор, стало историчным. Учение о Конце Света, очевидно, изменило и отношение к индивидуальной жизни, к ее времени, если учитывать принцип личной ответственности перед абсолютом. Земное время должно было быть использовано для получения наград небесных. Далее. Поскольку христианский дуализм отрицал ценность физической реальности, материи, утверждая приоритет духа, материя могла быть подвергнута переработке, внешний мир перестроен ради утверждения внутреннего. Такое разделение средств и цели (не признаваемое восточными культами), не противоречило христианской доктрине искупления первородного греха, – корне христианского учения: если можно добрыми деяниями искупить грех, то, следовательно, можно и оправдать грех святой целью! Отсюда небезызвестная формула: "Цель оправдывает средства". Эта формула явилась движущей пружиной развития техногенной цивилизации (или идеологически оформила народившуюся тенденцию). Крайне интересно, что средневековое презрение к плоти, к материи, к физическому миру очень легко сменилось ренессансным утверждением плоти и материального мира, коль скоро для этого созрели определенные возможности. Самой же смены или коренной ломки христианства не произошло. Просто Бог одухотворил материю. Земное осмысливалось как проявление небесного. Христианство пантеизировалось. Особенно – западное. И соответственно энергия личности, направленная в раннем христианстве на самоукрощение и душевное устроение личности, была направлена во вне, на овладение миром внешним, физической (а затем и социальной) реальностью. Очевидно, что личностный подвиг страдания, образец которого явил Христос, трансформировался в личностный подвиг деяния. Вспомним героев Ренессанса! Но экспансия во внешний мир и способна привести – раньше или позже – к истощеиию ресурсов природы и, возможно, к Концу Света… Эсхатология христианства, таким образом, как бы оправдывала путь техногенной цивилизации. Природа давала то, что люди у нее просили.
* * *
Признание ценности личности, стимулируемое христианством, постепенно, с течением веков настроило умы на реабилитацию начала телесного, ибо личность неотделима от данного ей тела. Этому процессу способствовало освоение опыта античных государств – Греции и Рима. Пантеизировавшееся христианство стало своеобразной формой примирения "полюсов" дуализма, имеющего свои истоки в некоторых восточных культах – зароастризм и др. В свою очередь, пренебрежение к телу, "отрешенность" от него и было базой средневековой соборности, средневекового коллективизма. Самосознание личности, трансформирующееся в философию индивидуализма, подразумевало и культ тела, всего телесного. В этом формула искусства Ренессанса.
* * *
Предпосылки распространения христианства: Римская империя дискредитировала идею национальных религий. Национальные, племенные боги уже не защищали людей. И люди, увозимые в рабство, отрывались от родной почвы. Человек представал перед миром и перед Богом – один. Христианство и предлагало единение одиночеств, "радость всех скорбящих". Сознание греховности каждого и надежда каждого на спасение – пусть не здесь, на земле, а там, на небе, – вели к росту личностного самосознания. Ценностным становилось личностное – конечное время. И это явилось мировоззренческой формой европейской цивилизации.
* * *
Духовная жизнь – горенье. Но горенье – значит, сгоранье. Как можно представить вечную жизнь духа без сгоранья?! И может быть, именно сгорание нашей плоти и питает жизнь духа? – Во всяком случае – здесь, на земле…
* * *
Только поиски абсолюта рождают настоящую трагедию, ведут на Голгофу, на распятие этим миром, что и позволяет вступать с ним в подлинное соприкосновение…
* * *
Нравственные заповеди как бы выносятся "во вне" человеческой личности. Они – даны от Бога и могут быть заявлены лишь априорно. Они – нормативны. Освоившая их совесть становится инструментом весьма жестким по отношению к отдельному человеку. Но она уже не исчезает со смертью одного человека, порождая чувство общности тех, кто уверовал.
* * *
И пусть не всегда беда находит человека, – человек всегда может найти беду: принять чужую беду как свою. Хотя, конечно же, обыденное сознание старательно сопротивляется этому, защищается душевной глухотой. Помню разговор в такси каких-то подвыпивших мужиков. (Я ехал из Института скорой помощи от Аси и случайно оказался их попутчиком). Один из них, безотносительно ко мне, но имея в виду свои дела, с тупой затверженностью повторял: "Кому интересно чужое горе?.." Да и я за время болезни Аси стал чувствовать себя прокаженным. Меня сторонились. Всё это так. И тем не менее – проблема существует…
Крайне примечательно, что христианство протянуло нити связи и зависимости между человеком (более того, Богом во плоти человека!), идущим на страдания и смерть, и – человечеством, грехи которого нравственно искупаются этой смертью. Искупаются, чтобы обратить внимание толпы на личность. И напомнить, что каждый может оказаться этой личностью по отношению к толпе, орущей: "Распни его!" В конечном итоге сам распятый осознается как Бог. Покаяние перед ним открывает путь к его обоготворению.
* * *
Мы ищем духовную реальность. И она создается для нас общением, поскольку общение так или иначе духовно. Поэтому и Бог становится реальностью, коль скоро он объединяет людей. Потребность в Боге – вопль одиночества. Обретая символ своего единения, одинокие обретают и духовную реальность.
* * *
Миша, мальчик 7 лет, попал в Ленинград и увидел обнаженные скульптуры на Аничковом мосту. Он спросил у мамы: "Почему они голые?" – "Ну, как тебе объяснить? Понимаешь, это не моряки, не военные, не рабочие – это люди вообще. Человек – вообще. Борьба человека с животным, со стихией". – "Но почему "человек-вообще" должен быть голым?" – "А вот ты попробуй нарисовать человека-вообще!" И Миша нарисовал – в шляпе!
Более убедительным для ребенка оказался ответ знакомого скульптора: "Видишь ли, это – боги". Такой ответ как бы всё объяснял, исключая дальнейшие вопросы.
* * *
Личностное и надличностное… С точки зрения большинства, первое – достоверная, самоочевидная реальность. Второе – не самоочевидная. Сознание исключительно личностно, оно осуществляется через самосознание отдельного человека. Коллективное сознание, по-существу, бессознательно, оно традиционно, мифологично. Обратная связь здесь затруднена, замедленна. Впрочем, коллективу не обязательно спешить: он бессмертен, что и символизируется образом божеств, олицетворяющих единство племени, нации.
Возникновение идеи Бога – это свидетельство расщепления, произошедшего между личностью и коллективом. Понятие единого Бога закрепляет это противостояние. Человек ответствен перед Богом, – следовательно, перед коллективом, народом, обществом. И Бог – как народ: и карающ (стихиен), и милостив (забывчив), главное же – бессмертен.
О десакрализации культуры
Революцией в науке, теорией относительности Эйнштейна пытаются обосновать крушение всех прежних святынь культуры, стирание разницы между эстетичным и антиэстетичным, между вкусом и бесвкусицей. Как же! – Ведь нет ничего абсолютного! Все ценности жизни относительны! И право же: о том, что всё – суета сует или всё – майя, сказано очень давно. Ценности: благополучие, богатство, слава – относительны. Их всегда недостает человеку, их всегда мало. По линии приобретательства, накопительства – предела нет. Но есть и нечто абсолютное – смерть человека, абсолютный нуль, дающий точку отсчета. И этот нуль задает не только масштаб относительным ценностям – в зависимости, определяемой их отдалением от антиценности, но и – "в обратном отражении" – абсолютную ценность Бога, обещающего бессмертие. Бог и есть абсолютная ценность, ибо вожделенное бессмертие – не что иное, как "зазеркалье" антиценности – смерти.
* * *
Почему во многих культурологических исследованиях фактически проводится знак равенства между релятивизмом научным (физическим), имеющим, главным образом, операционно-прикладное значение и не исключающим неких мировых констант, и релятивизмом философским, нравственным, эстетическим? Не потому ли, что культура подменяется цивилизацией, искусство – техникой? Теряя свой суверенитет, искусство начинает быть лишь дополнением к технике – дизайном; культура растворяется в цивилизации. Сегодня – устаревает модель мерседеса или кадиллака, устаревает и искусство, сервирующее модели техники, создающее комфорт сегодняшнего дня. Но в чем же тогда особая, "собственная" миссия культуры? В чем отличие искусства от техники?
* * *
Мир всё более сводится к сугубо прагматическим параметрам. Однако отрицание всего святого, а, значит, и Бога, – косвенное свидетельство крайней дешевизны человеческой жизни. Смерть перестает быть абсолютом, и об этом вопиет "смерть" Бога. А вместе со смертью Бога десакрализуется и культура. Она становится царством вседозволенности, сточной ямой всех человеческих "выбросов". Может быть, благодаря этому общество, построенное на базе техногенной цивилизации, "выпускает пары"? Человеку предлагается быть адептом существующего порядка. А если человека не всё в нем устраивает, он может изрыгать свои токсины в сферу культуры. Прежде "ад" жизни компенсировался "раем" культуры. Теперь – то, что предложено считать "раем" жизни, дозволено компенсировать "адом" культуры.
* * *
Недавно по телеящику сообщили: американцы напечатали на долларе не портрет Вашингтона или Линкольна, а изображение Христа. Каково изобретение! И вполне в духе культуры постмодернизма – в русле общего процесса десакрализации культуры, устранения в ней всего святого. Упомянутым актом культурно-духовная иерархия отождествлена с иерархией богатства-власти. Нет ли здесь признания того, что в системе дем-рынка – богатство и является, в конечном счете, властью? – Христос, некогда изгонявший торгующих из Храма, благословляет торжище и его символ – доллар! Санкционируется грандиозная сделка обмена: духовного – на материальное. Бог, тиражированный в денежных знаках, отождествляется с долларом. Доллар – становится Богом. Провозглашается, так сказать, официально.
...
1992
* * *
Несомненно, в Его смирении был и вызов: "Да, я готов. Распните же меня! – Чтобы оправдать смертью истину моих слов, чтобы обеспечить – очевидным! – страданием его цену. Распните! – Чтобы вами овладело чувство вины, пробуждая в сугубо телесном, скотском – человеческое, духовное. Распните! – Чтобы уже не было пути назад, если даже я и утешу вас чудом своего воскресения. Чудесной сказкой – на память, чтобы воскресать для любящих меня в их сердце.
* * *
Принимаю распятие. Сомневаюсь в воскресении. Сказка о рае и об аде – для тех, кто не может обойтись без пряника и кнута. Она припахивает коммерческой сделкой: будешь хорошо себя вести – получишь пряник, плохо – выпорют. Механизм совести – ставится над человеком, являясь, по сути, механизмом поощрения-устрашения. А мы – малые дети, которым еще не дано судить самих себя. Но что значит – внутренне! – суд, вершащийся помимо меня?..
* * *
Христианство учло эту "напасть" – виноватость живых перед умершими. Человек не только предстает перед Страшным судом – загробные кары и воздаяния есть и в других религиях, – но изначально несет вину первородного греха. Он культивирует в себе и смирение, и всепрощение. Суд человека обращается прежде всего на самого себя. И это правильно. Хотя сама идея первородного греха (и соответственно – вины), против которой выступал Л. Толстой, странна и способна, будучи логически "перевернута", перевоплощаться в идею "цель оправдывает средства". Раз можно искупить грех последующим деянием, то и совершение греха в использовании неких средств может быть оправдано возвышенной целью. К чему это приводит на практике, мы хорошо знаем…
* * *
Истина Христа: страдание – путь к идеалу. Апогей страдания – Голгофа, распятие. Примечательно, что в самом облике Христа сочетаются и предельная приниженность (он нищ, по некоторым данным – хром и т. д.), и царственность. Можно сказать: вознесение совершается через унижение.
* * *
Откуда могла возникнуть идея равенства? Ведь люди столь различны не только по характеру, но и по своим возможностям. Не являемся ли эта идея своеобразной моральной компенсацией: Бог всех призовет. И с каждого спросит! Но раз у всех равная ответственность перед Богом, то, следовательно, и права – равные.
* * *
Смысл жертвы… Ты – ради меня. Я – ради него. Деяния – во имя. И в этом – цепь, связующая нас, позволяющая преодолеть нашу разобщенность.
* * *
Идея, а главное, практика прогресса сформировалась в лоне христианской (западной) культуры. И от этого факта истории уже никуда не уйти, не отмахнуться. Прогресс реализовал, наполнил конкретным содержанием представление о векторном времени, совпадающим с христианским учением о Конце Света. Христианская эсхатология как бы узаконила трагедийность прогресса, ставшего доминантой современной истории. Вместе с тем, если не забывать об эпохе Ренессанса, религия благословляла красоту, связанную с жизнью человека, человеческой личности. Эта красота осмыслялась как священная, даруемая Богом. Искусство породнялось с религией, в его ткань вплеталось божественное начало. Дух проникал в поры материи…
Не слушая радио, не читая газет…
"Страх какой-то, – сказала сегодня Нюра, – вдруг я что-то с собой сделаю… Страх – перед предстоящим. Как всё это пережить?.. Но ведь и страна-то стала уже не своя. То там что-то, то – тут…" Как она всё это чувствует? Ведь и телевизор не смотрит, и радио практически не слушает…