* * *
"Как долго вы живете, дорогие…"
Н. С.
Нет-нет, не свысока
ты на меня глядишь.
Твое крыло (рука!)
и защищает лишь!
Твое, твое крыло,
опять оно, опять
прикрыло, помогло
привстать, глаза поднять…
Прозрения озноб -
сверкнула ты дождем.
(Чего ж не пуля в лоб?)
Дождинкой награжден!
Дождь – пересмешник слез,
чтоб улыбнулась грусть.
Везет меня – мой воз,
всей нашей жизни груз.
Осталось одному
свой выполнять урок,
наверно, потому
мне и добавлен срок…
Сиренью у виска -
не зов, а вздох души
(нет-нет, не свысока!):
"Не надо! Не спеши!"
И впрямь… От сих – до сих,
жара ли, снеговей -
что время дней моих? -
миг
вечности твоей!
2000
Если истины нет…
Если истины нет (в принципе) и незачем ее искать, то, значит, прав Невзоров: есть только "наши" и "не наши". И тогда существует только право сильного, право силы (а не сила права!) – в какие бы словеса оно ни облекалось. Между тем, народ верит, что "Бог не в силе, а в правде". Пусть эта сентенция дополняется другой: "Бог правду видит, да не скоро скажет".
* * *
Благочестивый ужас перед Богом – это своего рода восторг преклонения перед тем, что стоит над человеком, восторг смирения личности. Ее свобода – направлена в область чисто духовную, чему и служит разделение духа и плоти, свойственное всем религиям. То есть свобода воли распространяется на нравственное поведение, не затрагивая предопределенного земного бытия. Духовно ты всегда свободен. Свободен – принести себя в жертву, когда требования нравственности приходят в непримиримое столкновение с требованиями реальной жизни.
* * *
В экстремальных ситуациях как раз и обостряется оппозиция между интересами индивидуума и коллектива. Чтобы выжить, род, коллектив должен жертвовать индивидуумами, а индивидуумы должны быть подготовленными к этому. Система запретов, табу – в любом обществе – это своего рода строевая подготовка души, способ отработки механизмов дисциплины, а главное, самодисциплины, необходимой для совместных действий в жизни, что и инсценируется, проигрывается первоначально в соответствующих ритуалах.
* * *
Запрет – необходимый институт сообщества. Но запрет – будь-то поначалу внешний (закон), а потом – внутренний (совесть) ценен не сам по себе. Он лишь создает возможность – быть человеком, очерчивая "веер" его свободы. Эта свобода реализуется людьми. Она и делает человека – человеком. Однако уже свобода – направленная, ориентированная. И запрет дает ей вектор.
* * *
Сколь это ни прискорбно, но в практическом своем преломлении религия (деяниями церковников) культивирует чувство фатализма, божественного предопределения, понимаемого, так сказать, буквально. И выходит, история – фатум, неуправляемая стихия. Стало быть, к ней неприложимы нравственные критерии и оценки: раз так случилось, – значит, таков промысел господний… И всё же, совесть человеческая против этого восстает: что есть тогда свобода воли – к чему она?
* * *
В какой-то статье, относящейся к началу 90-х, прочитал: в храм можно придти помолиться, покаяться, грехи замолить. Нет ли в сегодняшней подчеркнутой заботе государства о церкви особой предусмотрительности – в преддверии многих и многих грехов? А то где же их замаливать? И кто будет отпускать?..
* * *
В такой огромной стране, как Россия, где 16-й век перемешан с 21-м, где переплелось столько социальных укладов, объединилось столько национальных и этнических групп, нет постоянного большинства. Человеческие сообщества неустойчивы, их интересы противоречивы, зачастую непримиримы – особенно в силу отсутствия глубинных традиций гражданственности, – выработанных веками навыков общественной жизни. Такая ситуация чревата столкновениями, гражданской войной. В свою очередь – как противовес – возникает жажда твердой руки, единой самодержавной власти. И нынешний исторический этап показывает, что борьба партий и, особенно, кланов, у нас не совершенствует, а дестабилизирует общество. Это ожесточает людей, делая их рабами ожесточения, тоскующими о справедливом Боге, но сублимирующими свою тоску в преклонение перед очередным диктатором. Наиболее распространенный выход – опять же типично русский – в "уходе". Как бывало и прежде: в степь, в лес, в монастырь или – за рубеж, а также – в себя, в одиночество… Оно, очевидно, не может не питаться религией, ибо религия – это духовная связь одиночеств. Пусть – и опосредованная идеей абсолюта.
* * *
Не складываются ли – порой – отношения "гонителей" и "гонимых" как дополняющие друг друга? Иногда создается впечатление, что в современном мире полярные силы взаимодействуют, добиваясь эксцесса, который втайне устраивает и ту, и другую сторону (при условии сокрытия глубинных причин эксцесса, не исключающего и возможность кровавого исхода). Каждая из сторон взваливает ответственность на противоположную, что разжигает вражду как бы по немой договоренности. Вообще, похоже, что политика – это искусство взаимных провокаций.
* * *
Общество поляризовалось. И один стан оправдывает свою недееспособность наличием другого. Идет взаимоблокировка. При таком противостоянии обеим сторонам выгодно спровоцировать друг друга. Спровоцировать на первый удар. Это – особая игра, требующая изощренности. Скопление противоположных зарядов энергии жаждет столкновения. А от него – искра, взрыв, разгул, вроде бы, неорганизованной, но направленной стихии.
...
Март 91.
* * *
Вероятно, мы осознаем (ощущаем) вечность в меру своей причастности к роду, к нации, к человечеству. Может быть, это чувство есть необходимый противовес обостренному самосознанию личности. Однако род, нация могут и подавлять, растворять в себе личность. И эта опасность сегодня постоянно возникает в межнациональных распрях. Они потому и безумны, что разум одного человека здесь бессилен или отключен.
* * *
Дима сказал, имея в виду Лешу: "Я не понимаю и не могу принять людей, у которых любовь равно распространяется на всех". Действительно, главная христианская заповедь как бы приравнивает любовь к долгу. Что же получается – любовь по принуждению? Но так ли это? Христианство вбирает в себя опыт буддизма, согласно которому любовь распространяется на всё живое, но избирательная любовь, любовь к данному индивиду не поощряется. Да, выходит, такая любовь – чисто созерцательная. Но она – не разрушительна по отношению к тому, что дано Богом. И если пристальнее взглянуть на заповедь: "Возлюби ближнего, как самого себя", то можно понять, о какой любви идет речь. (Всё дело, очевидно, в смысле, вкладываемом в это понятие). Речь идет не просто о симпатии, о восхищении, преклонении, а тем более – увлечении и влечении (ипостасях любви). Речь идет о выходе из круга собственного эгоизма. Уж, наверное, Христос понимал, что любовь не может быть принудительной. Самоотдача человека, его "служение" другому (другим) и означает "отождествление" другого – с собой. А иначе любовь – только вспышка (страсть). Остальное – обязательства.
* * *
Американские студенты удивляются русской литературе: герой – не действующий, побеждающий, а страдающий. Непонятно! Но для русского разумения правота деяния сомнительна. В то время как правота страдания – несомненна. Именно правота, правда, справедливость – глубинные струны российского менталитета. А вовсе не пресловутый – извне приписываемый нам – мазохизм. Страдание – лишь индикатор правоты-неправоты. Победа, подразумевающая чье-то поражение, греховна и если случается, то требует искупления – в религии, культуре. Христос не пожелал своей физической победы. Предпочел страдание и смерть, а потому остался навсегда правым, праведным. И если победил (а победил-таки!), то духовно. Вместе с тем обнажил, проявил неправоту казнящих, идущих путем неправедности и несправедливости, царящей в человеческом мире. Таково, как мне кажется, наше понимание христианства. И должно быть, не напрасно Г. П. Федотов называл нашу литературу христианской.
* * *
Вчера позвонил Лиле. У нее глаукома. Денег на операцию нет. Рукопись книги из издательства вернули. А книга, вероятно, очень интересная, – ее содержание невольно выплеснулось в наш долгий разговор. Лиля – археолог, историк, искусствовед, человек с умом неравнодушным и острым, обрушила на меня множество сведений и фактов; на всё у нее свой довод – в оценке современной ситуации. Но суть вот в чем. Чтобы выжить, человечество должно сократиться в 10 раз. Молоко разливают в пакеты для экологически чистой воды. Эти пакеты уже заготовлены… Когда она была на Арале, туда завезли некую рыбешку, – другая уже не приживалась в отравленной воде, а эта как-то существовала. Но – благодаря тому, что поедала сама себя. Вид жертвовал индивидами ради самосохранения. С человечеством сейчас происходит по сути то же самое. Весь развал наш, все гражданские войны – просчитаны и входят в программу выживания части человечества. (Разумеется, Запада, Америки). За счет нас, африканцев. Впрочем, между африканцами и нами разницы большой не будет. Человеческий материал пойдет на пересадку почек… Мои "культуртрегерские" возражения – утопия. Они ничего не могут изменить в реальности. А реальность складывается из фактов. И т. д. Всё так, должно быть, всё так. Однако не подобной ли "логикой фактов" усыпляла себя русская интеллигенция в 17-ом году? Как факт рассматривалась "историческая необходимость" революции. Теперь – как факты – необходимость пожирания одних народов другими, апокалипсис. А что если миссия культуры (интеллигенции) в том и состоит, чтобы, исповедуя свой нравственный закон, не смиряться перед фактами? Да, несомненно, прятаться от фактов наивно. Но вставать перед ними на колени – пошло. Ведь сила фактов оборачивается – "фактом силы". Тот, кто обладает силой, – будь-то государство, ВПК, мафия, – диктует свою волю. Но можно ли на этом поставить точку? Все-таки, иногда народ вспоминает о Боге. И все-таки, у тех рыбок нет культуры. А у людей почему-то есть. И если культура – форма покаяния по отношению к тому, что уже совершилось, то есть вносит в случившееся свою поправку, свой корректив, то и по отношению к "наличной реальности" или к вариантам ее развития она тоже может быть коррективом, выражая свое несогласие. Пусть оно кажется бессмысленным! Но, как видно, это именно то, что отличает нас от рыб. Что-то ведь отличает…
...
7. 02. 93.
* * *
19 февраля умерла двоюродная сестра Нонны – Жанна. Упала лицом на пол – от кровоизлияния в мозг. Была дома одна, растапливала печку. За полчаса до смерти кто-то разговаривал с ней по телефону. В гробу она лежала как бы с сознанием выполненного долга, в ней было что-то буддийское. Нонне даже казалось, что она улыбается. Последний год они с Жанной были в ссоре. Я определял их периодические распри как некий способ сохранить девический статус соперничества, то есть своеобразное желание не стареть. Неожиданную же смерть Жанны Нонна истолковала как стремление – неосознанное – убежать от (или – из) нашего времени. Я-то думаю, что время всё старательнее вытесняет нас. Оно уже не наше, и мы ему не нужны… Похороны были двухступенчатыми. В крематории – в минуты тишины – было слышно, как капает вода в дверях прощального зала. Ни дать, ни взять, – фильм Тарковского, наш родной сюр. На поминках мне пришлось быть "отдушиной" для отца Жанны, Глеба Михайловича. Нет, не то, чтобы горе сломило его, он – держался. Но словоизвержения его, – причем, был в них и резон, и даже ясность ума, несмотря на возраст – 82 года, – остановить было невозможно. Невысказанность всей жизни распирала его. Одна из произнесенных им сентенций мне особенно запомнилась: "Быть честным среди нечестных – невозможно. Если ты честный – сиди в своей скорлупе и помалкивай. Высунулся – тут же ощиплют"… У Жанны оказалось много друзей. Она была неким притягивающим центром. И главный ее дар – дар общения, разговора (эрудиции у нее хватало), что очень характерно для поколения "шестидесятников". Нонна, хотя и говорила, что смерть, должно быть, перепутала адрес: шла к ней, а попала к Жанне, и что Жанна – последний человек, с которым связана бо́льшая часть жизни, и теперь этого человека нет, то и дело недоумевала, что она не чувствует, не переживает утраты. – Как будто всё в ней обледенело, одеревянело, задубело. Я думаю, это самозащита. Мы – уже, как на войне. И готовы к тому, что смерть станет "бытовым явлением". После недавней смерти Нюры и я только умом воспринимаю смерть Жанны. У нас с ней были добрые отношения. Я никогда не поддерживал их – с Нонной – "состояния войны". Маша даже предпринимала попытки примирить Нонну с Жанной, (Жанна водила свою внучку Северину в музыкальную школу), но эти попытки остались безрезультатными…
...
10. 03. 93
* * *
Когда происходит поляризация общественных сил, и они неизбежно глупеют в своем ожесточении, это лишь знак того, что надо искать "третий путь". Вообще следует задуматься о философии "третьего пути". Ее нет, если рассматривать ее только как путь компромисса. Но "третий путь" – понятие более глубокое, чем просто примирение, сглаживание контрастов, усреднение. Это – выход в иное измерение, в иное пространство. Компромисс здесь приходит "сам собой", как следствие решения коренных проблем.
Конечно, Маэстро досказал не все…
В полузабытье привиделось мне, что я лежу на больничной койке. И сквозь навязчивый шум каких-то металлически поблескивающих аппаратов прорезается, становясь явственным для моего слуха, голос того, кого я некогда принимал за Главного.
"Ну, как? Он еще разговаривает? Бредит… Про Бога вспоминает. Ладно, побеседуем… Что – Бог… Если он и есть, то там, на небе. А я – здесь, на земле. И я тебя спрашиваю. Даю, так сказать, возможность покаяться! Спрашиваю не от имени смерти, а от имени жизни. Что же ты не погрешил всласть? Надеялся получить за свою постылую аскезу премию на небесах? В виде бессмертия души? Какой – склеротической? Ха-ха! Нужна Господу твоя забывающая самое себя душа?! А поскольку никто и не ждет ее – склеротическую твою душу, то и Господа, может быть, там вовсе нет. Неужели ты до сих пор не понял? А есть только, уж извольте простить, Маэстро… Ведь если кто и был вестником свободы, так это он, – Ваш покорный слуга. Бог-то заманивал лишь свободой отказа, отречения от жизненных благ, а я – дьявол, раскладывал весь товар, вводил тебя в свой супермаркет. И ты прошел мимо, растяпа… Да! – Я, именно я, предлагал тебе варианты – на твое усмотрение, то, бишь, предоставлял свободу, а не Бог. А ты, дурак, в надежде на то, что тебя похлопает по плечу Господь, не воспользовался деловыми предложениями!.. И не разбогател. Не словил желанный кайф. Не пожил в свое удовольствие. Не поблудил. Главное – не поблудил! Такое упущение! Не набрал коллекцию всех возможных удовольствий и прегрешений. Или лучше: "удовольствий-прегрешений", через дефис. И не скучно тебе? Искал, видишь ли, истину! А истинно то, что рекламируется. Всё равно – мыло, шампунь, сникерс. И то, чем рекламируется. В основном – верчением задницы. Задница (гладкая, аппетитная!) – и есть истина! А большего – не дано. Большего, чем обещание оргазма. Вам, сударь, кажется это цинично? Но цинизм вполне неуязвим! Ибо – плюет на всё. Что, сударь, Вы стонете? Больно?.. И не божественный напиток небесных воспарений поможет Вам, а дьявольское зелье. (Дайте ему наркотик!) Где она, твоя душа? Вот сейчас сделают тебе укол – и пусть немножко погуляет по раю. А весь рай – вот в этой ампуле! Пусть душа твоя потешится слегка, покуда еще теплится в твоей изношенной плоти. Догорит и она, как свечечка и – только дым сизый, совсем неблаговонный…"
"Ты прав, Маэстро дьявол. Моя плоть перестает быть моею. Но есть у меня мои близкие. – И моя плоть, и не моя. Это и "я", и "не-я". Моя плоть успела продлить себя. И может быть, душа – тоже. Став отцом, я по-настоящему понял, что я и сын, что через меня течет род, на-род. Я – только частица, звенышко в цепи. И именно потому, что я служил не только себе, я служил не только плоти, но и духу. Ведь отцовство – это ответственность. Признание ответственности за свой выбор. А понимание отцовства – это и приобщение к отечеству. И значит, – к духовно близким людям, родственным душам. Они – были во мне. Я остаюсь – в них… Нам не о чем спорить, дьявол. Я только спрошу тебя: "Есть ли у тебя дети? Растил ли ты их?" И еще: "Вспоминал ли ты о родителях? Вообще – любил ли (и оберегал!) кого-то?"…
"Где же ты, дьявол? Что же не отвечаешь? Помалкиваешь. Но, думаю, это продлится недолго. Всё равно без меня соскучишься…"