"Писал на передовой, не отрываясь от выполнения службы, - писал во время дежурства на телефоне, трубка телефона висит на веревочке около уха, я несу дежурство и в то же время пишу".
Вот и капитан Андреев, который свои первые письма в редакцию "Комсомольской правды" подписывал "Красноармеец А. Андреев", стал известен широкому читателю как автор солдатских писем с фронта. Все началось с того, что в самую трудную пору страшных боев лета 1942 года мы получили письмо этого, тогда еще никому из нас не известного фронтовика, озаглавленное так: "Тем, кто остался в тылу".
Писем с фронта тогда приходило множество, и мы заполняли ими целые полосы газеты, так и называвшиеся - "Письма с фронта". Но это послание буквально потрясло нас, - так велика была эмоциональная сила, вложенная в него автором.
Каждая строка, каждое слово письма красноармейца А. Андреева были проникнуты глубокой болью, которую все мы испытывали в дни отступления, и в то же время чувством непоколебимой уверенности в конечной победе. Обращаясь к тем, кто тогда помогал ковать победу в тылу, автор сурово, по-фронтовому, предупреждал их о нависшей над Родиной опасности и просил утроить свои усилия ради победы:
"Друзья, работающие в тылу! - так начиналось это письмо. - Представьте на миг поле битвы, представьте себе, как цепи вражеских солдат в зеленых куртках, с автоматами в руках ползут на наши позиции. Представьте себе молодого русского парня, который, припав к пулемету, скашивает горячей лентой эти немецкие цепи одну за другой. Но вот он поворачивает взволнованное, разгоряченное лицо и повелительно кричит: "Патроны! Эй, патроны!" Вы видите его накаленные волнением глаза, слышите его голос? Это он кричит вам. Скорее дайте ему патроны!"
Мы сразу же почувствовали, что автор этого послания - талантливый молодой человек, и послали ему ободряющее письмо с просьбой писать нам и впредь.
Только впоследствии мы узнали, что Александр Андреев, которому к моменту начала войны было 27 лет, уже располагал немалым жизпенным опытом. Выходец из многодетной крестьянской семьи, жившей в селе Красном Семеновского района Горьковской области, он окончил сельскую школу, затем фабзавуч в городе Дзержинске; потом, переехав в Москву, работал шофером в Наркомате связи.
В 1935 году его властно потянула к себе кинематография. Андреев поступил в школу киноактеров при студии "Мосфильм"; будучи студентом, снимался в фильме Марка Донского "Мои университеты" и в некоторых других. А четыре года спустя перешел на сценарный факультет института кинематографии.
Закончить его Андрееву не удалось. Он в первые же дни войны ушел на фронт добровольцем. Воевать ему довелось на переднем крае; начал сражаться он рядовым солдатом, потом командовал взводом, был заместителем командира батальона. Одним словом, довелось ему увидеть врага, что называется, лицом к лицу. За боевые заслуги Андреев уже был награжден орденом Красного Знамени и медалями. Пришлось ему побывать и в госпиталях: ведь пули редко щадили людей, находившихся на переднем крае.
Ветераны войны помнят суровые фронтовые будни - обстановка в окопах менее всего располагала к литературным занятиям. Но А. Андреев всегда ухитрялся снова и снова писать нам в "Комсомольскую правду", и мы публиковали его правдивые и всегда острые письма.
Каждое из этих писем вызывало буквально лавину откликов с фронта и из тыла. Только на одно из них, опубликованное под названием "За Отечество", откликнулись 6000 (шесть тысяч!) юношей и девушек. Некоторые из этих писем мы напечатали тогда в газете. Вот одно из них, напоминающее о многом, - это письмецо прислала нам в редакцию "Комсомольской правды" работница далекого Казахстанского прииска Зинаида Ткаленко:
"Дорогие товарищи! У меня нет братьев: Ивана разорвало на куски немецким снарядом, Павел пропал без вести. И вот теперь у меня нет брата. В "Комсомольской правде" я прочла статью фронтовика А. Андреева "За Отечество". Статья эта так меня воодушевила, что я хочу назвать его своим братом.
Прошу исправить и поместить мое стихотворение "Капитану А. Андрееву":
Я тебя никогда не видала
И не жала я рук дорогих.
О таком вот я брате мечтала -
Стойком, смелом и твердом, как ты.Предо мной "Комсомольская правда",
Где статья твоя ярко горит:
"За Отечество" - каждое слово
О борьбе и работе твердит…
И вдруг весной 1943 года к нам в редакцию пришел молодой капитан с рукой на перевязи. Это и был так хорошо знакомый нам по письмам с фронта капитан А. Андреев. Оказывается, в марте 1943 года в боях под городом Изюмом он снова был ранен и направлен в подмосковный госпиталь, находившийся в Барвихе. Теперь он уже выздоравливал.
Воспользовавшись счастливой встречей, мы тут же начали хлопотать перед политуправлением о том, чтобы этого литературно одаренного фронтовика направили к нам в редакцию для работы в качестве военного корреспондента. Политуправление пошло нам навстречу, и вот уже в газете начали появляться его яркие очерки с фронта. Но Александр Андреев продолжал чувствовать себя солдатом: не упускал ни малейшего случая побывать на переднем крае. Он смело участвовал в сложнейших боевых акциях. В своей книжке "Прыжок", изданной в библиотечке "Огонька", Андреев ярко рассказал об одной из своих фронтовых командировок, когда ему пришлось, находясь при воздушном десанте, прыгать с парашютом в тылу врага за Днепром.
- Ты знаешь, зачем тебя вызвали? - спросил главный редактор "Комсомольской правды" Борис Бурков, вызвавший Андреева однажды ночью.
- Нет.
- Ты назначен корреспондентом в воздушно-десантные войска.
Александр Андреев знал, что до него это место занимал Николай Маркевич, и знал, что он погиб.
- Ну что ж, приказ есть приказ. Я готов!
- Вот и отлично, - сказал редактор. - Желаю успеха, капитан! И хороших материалов!
И мы получали снова и снова от Александра Андреева хорошие материалы. Вместе с войсками он шел дальше и дальше на запад, участвуя в освобождении Венгрии, Чехословакии, Польши, Германии.
После войны А. Андреев стал известным писателем. Его приняли в Союз писателей. Работал он много, упорно и плодотворно. Судите сами. В 1950 году вышла повесть "Ясные дали", в 1952 - книга "Широкое течение", в 1954-м - "Чистые пруды", в 1956-м - "Грачи прилетели", в 1959-м - "Очень хочется жить", в 1961-м - "Рассудите нас, люди", в 1966-м - "Берегите солнце", в 1970-м - "Спокойных не будет", в 1972-м - "Есенин"…
Учеба на сценарном факультете киноинститута не прошла даром. Многие книги А. Андреева поистине кинематографичны, и не случайно по его повестям "Широкое течение" и "Рассудите нас, люди" были сняты кинофильмы, пользовавшиеся большим успехом у зрителей. К военным наградам А. А. Андреева добавились награды за мирный труд - орден "Знак Почета", почетные грамоты ЦК ВЛКСМ, премии.
Вражеские пули на фронте пощадили этого неутомимого человека, и все же война укоротила его жизненный путь. Он рано ушел от нас, - сказалось пережитое. Уже посмертно была напечатана оставшаяся в рукописи его повесть "Прыжок"; остались еще неизданные материалы: записки, статьи, дневники. Эти человеческие документы еще ждут своей публикации…
Среди тех, чье журналистское перо оставило горячий след в сердцах читателей газет военного времени, хочется особо сказать о К. Симонове, Б. Полевом, П. Трояновском, Ю. Королькове, М. Мержанове, Е. Воробьеве, С. Борзунове, В. Субботине, А. Кривицком, С. Дангулове, Л. Высокоостровском и о многих других литераторах, работавших корреспондентами газет "Правда", "Известия", "Красная звезда", "Красный флот", "Сталинский сокол", "Комсомольская правда", ТАСС и Совинформбюро. Все они прошли трудными, незабываемыми дорогами войны, всем им довелось быть активными участниками поворотных в истории войны событий. У каждого из них была своя судьба, но всех их объединяло страстное желание показать мужество, силу и величие духа советских воинов, их самоотверженность, героизм.
Мужала на фронтовых дорогах юность Василия Субботина. До последних дней Великой Отечественной войны будущий поэт был на ее переднем крае - сначала танкистом, потом сотрудником дивизионной газеты. Он был свидетелем агонии поверженного в прах немецкого фашизма, участвовал в штурме рейхстага, видел, как солдатские руки поднимали над ним Знамя Победы.
Журналист Семен Борзунов в дни жарких боев на Днепре переправился на западный берег реки вместе с четырьмя разведчиками на рыбацкой лодке под сплошным огнем противника. Он увидел там мертвого связиста, зубами зажавшего перерванный осколком снаряда телефонный провод. Увидел наш танк, который как-то странно двигался по берегу: оказалось, что члены экипажа были убиты. Увидел, как в этот танк забрался гвардии старшина Тройнин и как за ожившим танком на врага двинулись пехотинцы. В тот же день он повстречал солдата Ивана Вдовиченко, который через несколько часов с гранатой бросился под вражеский танк. Обо всем этом и о многом другом он потом написал.
Известный в свое время детский писатель, а тогда фронтовой корреспондент Михаил Гершензон возглавил атаку бойцов одного из батальонов. В этой атаке был тяжело ранен; умер он на шестой день после ранения. Корреспондент армейской газеты Сергей Борзенко во время боев за Керчь взял на себя командование группой десантников и захватил важный вражеский рубеж…
"День на передовой, вечер в пути, ночь в землянке, где при тусклом свете коптилки писались стихи, очерки, заметки, статьи. А утром все это читалось в полках и на батареях" - так описывал фронтовую жизнь журналистов А. Сурков.
Пожалуй, ни в одну эпоху нашим литераторам, работавшим на фронте, не удавалось так глубоко осмыслить и запечатлеть исторические свершения народа, как это было сделано в период Отечественной войны. Духовное величие советского человека, его героизм, напряженный ратный труд были главными темами их творчества. С каждым годом войны эти темы обретали все более мощное звучание и потому и заняли прочное место в летописи Отечественной войны.
Думается, что дожившим до нынешних дней журналистам и писателям, прошедшим свой боевой путь вместе с солдатами от границы до Москвы и Сталинграда, а потом до Берлина и Эльбы, надо помнить, что значение великой битвы с фашизмом остается злободневным и в наши дни. Еще есть порох в наших пороховницах, и хочется надеяться, что в предстоящие годы выйдут в свет новые и новые книги, в которых будет продолжен рассказ о победоносной Отечественной войне 1941–1945 годов, о героизме нашего народа.
Эти книги нужны, очень нужны людям и нынешнего, и будущих поколений.
Иван СТАДНЮК. ПЕРЕД ЛИЦОМ ВРЕМЕНИ
Работая над документами, связанными с битвой под Москвой, прочитал слова маршала Жукова, которые меня, участника тех событий, политрука из 7-й гвардейской стрелковой дивизии, сотрудника ее газеты "Ворошиловский залп", особенно взволновали. "25 ноября, - писал Г. К. Жуков, - 16-я армия отошла и от Солнечногорска. Здесь создалось катастрофическое положение. Военный совет фронта перебрасывал сюда все, что мог, с других участков фронта. Отдельные группы танков, группы солдат с противотанковыми ружьями, артиллерийские батареи и зенитные дивизионы, взятые у командующего ПВО генерала М. С. Громадина, были переброшены в этот район. Необходимо было во что бы то ни стало задержать противника на этом опасном участке до прибытия сюда 7-й гвардейской стрелковой дивизии из района Серпухова…"
Надо вспомнить, что те войска, которые, отступая от границы, вели бои в Белоруссии, понесли тяжелейшие потери. Под Могилевом, Витебском, Смоленском вступали в действие войска, выдвинутые из глубины страны. И вот теперь под Москвой в тяжкие ноябрьские дни надо было сдержать врага до тех пор, пока не подойдут новые резервы и изъятые с других участков фронта силы.
Мы, рядовые воины, в ходе ошеломляющих событий не успевали задаться вопросом, как и почему случилось такое, что за несколько месяцев враг достиг Москвы. Эти вопросы, а тем более ответы на них пришли позже, на последующих этапах войны и после нее.
Помню, в первые дни войны, буквально в самые первые, нам, недавним курсантам военного училища, даже не верилось, что это воистину война. Все хотелось спросить у кого-то: чего они лезут? Что им тут надо?.. Мы не хотим убивать, сами не хотим умирать, зачем все это?
Ощущение войны как непоправимой трагедии пришло ко мне в день, когда после очередной бомбежки увидел в высокой траве при дороге молодую мертвую беженку с узелком вещей и возле - ее малого ребенка, который молча теребил грудь матери. Ветер трепал ее разметанные волосы… Этого ребенка я отдал шоферам, едущим в тыл, взяли с неохотой, упирались: "Грудной ведь. Что мы с ним делать будем? Лучше куда-нибудь в медсанбат…" Но я, помню, упрямо и зло твердил: "Людям отдайте, людям… Ведь живое дитя! Люди возьмут".
Долгими были с того момента пути-дороги войны. Недаром один день войны считается за три. Были, конечно, рядом со смертью и смех и любовь, но главное - ненависть. А та лежавшая в траве убитая мать с живым младенцем на груди навсегда останется в памяти символом несправедливости грабительских войн…
Сегодня хочется вспомнить хотя бы некоторые образы, назвать некоторые имена.
Наша дивизия из-под Серпухова перебрасывалась под Москву, на Ленинградское шоссе. Было промозгло, студено, сине. Помнится, на дорогах был сплошной гололед - бич даже опытных шоферов. А нашей редакции предстояло вести машины из-под Серпухова через Москву в Химки… Перед этим при бомбежке у нас погибли почти все шоферы. И мне (правда, еще под Ярцевом чуть-чуть научившемуся держаться за руль) предстояло вести автобус с наборными типографскими кассами и прочим оборудованием. Теперь понимаю, что только от отчаяния и безвыходности можно было решиться на такое. Но в переднем грузовике был наш весельчак и заводила, москвич с замашками одессита Аркаша Марголин - прекрасный водитель и, по его словам, знаток Москвы. До сих пор светло и с улыбкой вспоминаю о нем.
Из-под Серпухова мы выехали рано. От напряжения и старания я весь взмок и так держал руль, что побелевшие пальцы порой сводило. Москва запомнилась сосредоточенной, пустоватой. Там и тут улицы пересекали баррикадные нагромождения из мешков с песком, железных противотанковых ежей. Окна домов сплошь были перечеркнуты бумажными крестами.
Пересекли мост через канал. Начались Химки. Это был, конечно, не тот многоэтажный завидный город, каким видим его сейчас. Это был городишко - Химки сорок первого года. На перекрестках стояли регулировщики с флажками, на обочинах - указатели… Мы остановились в деревне Бутаково, разместились в нескольких ее избах.
Редактор газеты старший политрук Михаил Каган, с которым мы уже, как говорится, пуд соли съели, приказал мне садиться в полуторку, которую водил курянин красноармеец Захаров, ехать на розыски политотдела дивизии, доложить начальству, что редакция на месте и что газета к завтрашнему утру будет выпущена и доставлена на полевую почту.
Нелегко было вновь завести истрепанную полуторку шоферу Захарову. Навсегда запомнился каторжный труд шоферов в лютую зиму подмосковной битвы. Для того чтобы завелись машины, надо было разводить костры, греть для радиаторов воду. А как все это удавалось шоферам самого переднего края, которые, например, доставляли пушкарям снаряды?.. Костры под фронтовыми грузовиками в морозносинем предутреннем тумане, в стылой дымке перелесков, полян, во дворах и на обочинах, на передовых позициях и в обозах - эти пылающие костры возле темных силуэтов еще холодных машин так и светятся в памяти. Они сопровождали нас всю войну. Благодарю память, что сохранила имена водителей: Губанов, Залетный, Поберецкий, Исайченко…
Ехали по узкому Ленинградскому шоссе в поисках штаба и политотдела 7-й гвардейской дивизии. На коленях развернул топографическую карту. Вот они, названия деревень и местечек, ставшие прифронтовой полосой: Черная Грязь, Дурыкино, Ложки, Пешки, Ржавки, Крюково, Сходня… Помню, смеялись мы с Захаровым (он яркий мужик, постарше меня был, свекольно-румяный, в нахлобученной по брови серой ушанке с вдавленной в мех красной эмалевой звездочкой: очень нравилась мне эта ушанка, а некогда белые прекрасные полушубки наши уже были черны от мазута и дыма костров), шутили с ним: "Ничего, пробьемся как-нибудь в Ржавки через Ложки-Пешки по Черной Грязи…"
Именно там, у Черной Грязи, произошел с нами курьезный случай, впрочем, такой, какие в то время приключались довольно часто. Мы пристроились к колонне грузовиков, везших снаряды, и вдруг справа из-за придорожной лесной полосы неожиданно, страшно, пронзительно загрохотало, завыло: казалось, в ушах тотчас лопнут перепонки. Мы с Захаровым непроизвольно схватились за головы. Через мгновение я осознал, что это был залп "катюш", я уже слышал их раньше. Но было поздно. Машина, потеряв управление, слетела в кювет и ткнулась в сугроб. Такое же случилось еще с несколькими грузовиками. А над головами все выло и выло. Когда наконец стихло, мы выбрались из кабины и, поняв, что с машиной все в порядке, вдруг начали хохотать, показывая пальцами друг на друга.
Но в общем-то было не до смеха. Надо спешить. По дороге уже шли мощные бензовозы, они-то с легкостью и вытащили из кювета нашу полуторку. Помню, разыскивая штаб дивизии, проскочили Дурыкино, где нас опять остановили "маяки" с флажками - дальше нельзя (линия фронта опять приблизилась), дальше - враг. Пришлось возвращаться. Штаб и командный пункт нашей дивизии нашли в Больших Ржавках, у церкви. Доложил полковому комиссару Гудилову, что редакция дивизионной газеты прибыла, что приступила к работе и что "Ворошиловский залп" к утру будет готов и доставлен в первый эшелон.
Сейчас мне трудно вспомнить, тогда ли, на обратном пути в редакцию, или когда в очередной раз ехал за материалом на передовую, куда было рукой подать, но точно знаю, мы ехали в той же нашей обшарпанной полуторке, все с тем же милым моему сердцу румяным курянином Захаровым, приближаясь все к той же Черной Грязи. Как же все-таки его имя? В памяти только звучит его голос: "Красноармеец Захаров прибыл по вашему вызову".
Дорога шла перелесками, по кривой влево и чуть под уклон. За нами и впереди еще шли машины. А вдали у редколесья, не доезжая села, вереницей выстроились грузовики, бензовозы. И тут в небе послышался гул, обложной, тягучий. "Юнкерсы" шли бомбить Черную Грязь. И вот впереди заухало, загрохотало. Потом "юнкерсы" стали пикировать на нас, вырастая в размерах, словно в кино - крупным планом. Выскочив из кабины, я скатился вправо под откос, а Захаров кинулся влево, куда-то подальше от машины. Я лежал в снегу темным кулем, словно придавленный грохотом. И каждый самолет, казалось, пикировал прямо на меня (потом проверял: это мнилось тогда почти каждому). Непроизвольно хотелось вжаться в снег, в неподатливую твердую землю.