...Я первый раз стояла без палки. Фильм "Мама", где я получила травму, я закончила с гипсом, на костылях. В картине "Обратная связь" не сделала ни одного шага - только сижу и стою на здоровой левой ноге. Во "Второй попытке Виктора Крохина" я уже делала два-три шага, незаметно опираясь на стол. И вот новая роль.
Здесь, в картине, уже долго переносили сроки моих съемок - ждали, когда я начну ходить. В этой группе я еще никого не знаю, с палкой стыдно как-то было приезжать. И вот я первый раз стою без опоры.
Травма была ровно год назад, я потеряла форму, чувствую себя разбитой, старой, беспомощной. В ноге сидит шесть шурупов и титановая пластинка - они держат осколки сломанной ноги, и я думаю о них постоянно...
Нога болит нестерпимо. А мне сейчас нужно быть победоносной, эксцентричной, разбитной и завлекательной. Мой партнер моложе меня на десять лет. Я его еще юношей видела на экране, а мне тогда было двадцать семь лет. Тогда я вообще не снималась. Теперь ему тридцать, он сильный, красивый, здоровый. Нам сейчас предстоит дуэт-состязание, мы должны вот-вот сойтись в сцене и подняться на самую высокую ноту, попасть в "жанр"...
Нет сил ничего доказывать, нет желания. Такая разбитая, хочется лечь быстрее. Сколько можно доказывать? На пробе доказываешь, на репетиции, на концерте, в интервью, в жизни - все доказываешь, доказываешь, доказываешь. Ну нет же сил... Что делать, как уйти от неминуемой сцены?
Стою за домом. Меня никто не видит. Я одна. Отсюда я пойду на камеру, навстречу роли, партнеру, людям, которые потом мне станут родными... навстречу режиссеру, который заставит меня писать про папу и мое детство... Ой, ну не могу, ну нет же сил...
"Ты прекрасная, ты самая красивая. Ты все можешь, все. Не думай об этом, пусть героиня хромает. Это даже интересно. За двадцать лет с человеком бог знает что может произойти, а тем более с ней. Ты моложе выглядишь, чем он. Посмотри, у него уже и складки у рта, и лоб... Ты не бойся, дави его. Возьми его и задави - ты же актриса! Раскрепостись, делай что хочешь. Захочешь закружиться-кружись, отвернись от камеры, смотри в камеру - что хочешь. Для этой сцены мне пленки не жалко. Ну, дорогая моя, помни, что ты самая прекрасная, самая красивая... Ну, милая моя, красавица моя. Я тебе доверяю полностью - делай что хочешь, в любую сторону", - говорил, отходя все дальше и дальше, режиссер.
Какой он красивый, как прекрасно он улыбается. Какие красивые люди живут на земле! Я посмотрела на себя в деревенское окошко. Свет падал мягко, теней под глазами не было. А я вроде сейчас действительно ничего, вполне, а? А ведь он прав - я и пою, и играю. Почему я все время в себе копаюсь, сомневаюсь... Что это со мной? На улице жарко, а по спине, между лопатками, поползла ледяная струйка. Вот и во рту пересохло, вот уже и забил озноб. Началась знакомая трясучка - уже сигналит мой актерский профессионализм моему разбитому больному организму, что он уже готов: "давай, подбирай свои "дрябы" и мышцы, пошли в бой!" Сейчас, сейчас, подождите. Я сейчас соберусь. Так. Сейчас сцена эксцентрическая, комедийная, а пототом, в конце, "она" раскроется в драматической ситуации, но это потом. Вот такая моя героиня - Тая. Я вспоминаю, что кумиром Таи мы с режиссером решили сделать звезду пятидесятых годов Лолиту Торрес.
"Мотор!"
Сердцу больно, уходи, довольно,
Мы чужие, обо мне забудь.
Нет, не надо - ни руки, ни взгляда...
И я уже иду навстречу молодому партнеру и вижу его складки у рта и лоб в морщинках, и мне от этого легче... На ходу, шаг от шага, чувствую, что делаюсь изящнее, стройней и моложе.
А почему я не хромаю? Ведь это же мы обговорили, это интересно, как сказал режиссер. Но нога совершенно не болит. Она здоровая. Первый раз не болит за этот мучительный год. Но все, уже поздно. Начинается сцена. Партнер заглянул глубоко мне в глаза, а дальше - уже не я, уже кто-то другой. Никогда, ни на одной, самой подробной репетиции так полнокровно не узнаешь партнера и себя, как после слова "мотор", "горячим" способом. Тут видно все. Ничем не прикроешься. Это самое мощное и высокое напряжение всех твоих актерских и человеческих ресурсов. У нас - в драматических ролях, драматической картине - пошел дуэт из мюзикла! Все, что говорили,- на фонограмме звучит, как музыка! Без специальных подстроек и мучительных болтливых изматывающих репетиций, мы с ходу попали в жанр этой необычной драматической картины, спели сцену "в яблочко". И стало ясно, почему двадцать лет назад эти, теперь уже повзрослевшие герои фильма, полюбили друг друга на всю жизнь. А в предыдущей серии дуэт юных талантливых артистов уже сыграл наш роли. Вот этот дубль и стоит в картине режиссера Андрея Сергеевича Михалкова-Кончаловского - "Сибириада".
...Я сразу осунулась, сильно захромала и, держась за забор, пошла опять туда, где меня никто не видит.
- Эй ты, Коза, ну как тебе твой партнер?
- Ой, что вы, Никита Сергеевич, по-моему, хорошо... Получилось вроде.
- А-а... нравится! Эх ты, такую роль на Козу променяла.
Я двинула плечами, сутулая, сникшая... Я его больше не стеснялась, он сейчастак много узнал про меня, а я про него, как будто мы долгие годы знали друг друга.
- А-а, Коза, не поверила мне, вот и ножку сломала. Теперь будешь верить? А?
- Теперь не знаю, б-буду...- сказала я не совсем уверенно.
Режиссерам я уже не верила. Обещали всегда очень много. Сколько раз я слышала, что для меня нужно специально писать сценарий. "Вот у меня сейчас будет готов сценарий, там такая для вас работа, Людмила. Я вам буду звонить. Готовьтесь!" И все. И молчок.
Мне кажется, из всех профессий в кино профессия режиссера - самая вибрирующая. Режиссеры - самые неверные люди. Я время от времени анализировала причины. В общем, так оно и должно быть. Если в центре фильма человек, который не возбуждает режиссера к фантазии, к новому, к сверхсилам, если режиссер в него не влюблен и не восхищается им, то снимать фильм трудно, иногда невозможно. Потому режиссер и меняет в своих картинах актеров, объект, остывает к предыдущим, которых он снимал, и результаты от этого не становятся хуже. Просто этот режиссер работает вот так. Но мне ближе такой, который заранее знает, что и в следующей работе он будет вместе со своими проверенными друзьями-единомышленниками, и они его не подведут. Я с удовольствием иду на фильм Данелии потому, что обязательно увижу там Евгения Леонова, на фильмы Панфилова потому, что увижу там Инну Чурикову. Они - единомышленники. Происходит взаимное обогащенеие, а выигрывает от этого их фильм, искусство.
Наверное, я сама во многом виновата - слишком поздно начала понимать, что к чему, многих отпугнула своей невыдержанностью, но мне не пришлось работать постоянно с одним режиссером. Кончалась картина, и я опять не знала, что будет завтра, какому режиссеру захочется пригласить меня на следующую... Опять все сначала: сдерживать себя, что-то играть тебе не свойственное, и думать об одном: "скорей бы в кадр". Боли от встреч с режиссерами было у меня предостаточно. И я решила: режиссер пообещал - прекрасно! Поблагодарила. И забыла. Лучше не верить, а потом быть приятно удивленной.
И вот 1976 год. Я снималась на Рижской студии. Вечером в гостиницу звонок из Москвы: "Здравствуйте. Это Михалков. Что вы делаете летом? Вы читали Чехова - "Платонов"? Там есть роль генеральши. Я ее готовлю для вас. Вы мне нужны будете совершенно свободной. У меня репетиционный период. Обязательно. Мы с вами договорились. Я вам буду звонить".
А накануне в рижском Доме кино я посмотрела "Рабу любви". Я была под большим впечатлением от картины... от Елены Соловей, от художника Адабашьяна, режиссера Никиты Михалкова. И надо же! На следующий день он сам звонит. Как правило, всегда звонят ассистенты, реже вторые режиссеры. Но сам режиссер... Очень редко, очень...
Я порадовалась, порадовалась и "закрыла клапан", чтобы потом не расстраиваться. И больше никаких звонков. Ни слуху ни духу. Правильно. Чудес не бывает. Я к этому привыкла. И начала сниматься в совместной постановке - "Мосфильм", Румыния, Франция - в мюзикле "Мама".
Опять звонок домой: "Это Михалков. Я был в больнице. Срочно начинаю пробы. Надо поискать грим, костюм. Давайте, приезжайте завтра на студию".
- Я не могу. Я уже снимаюсь в "Маме".
- В какой маме?
- Ну, так фильм называется...
- Нет, вы серьезно?
- Фильм так называется - "Мама". Это мюзикл по сказке "Волк и семеро козлят", и я играю Козу.
- Козу???
- Ну, так в сценарии...
- Слушайте, что вы говорите? Какая коза? Я же вас просил освободить лето! Я же на вас писал роль!
- Я вам не поверила, я не верю режиссерам...
Так захотелось плакать! Неужели он говорит правду? Неужели он действительно для меня писал роль?
Пробы по "Платонову" - "Неоконченная пьеса для механического пианино" - мы с Михалковым провели. Директора картин "Мама" и "Механическое пианино" уже договаривались о моей занятости... И тут я получила тяжелую травму. Все остановилось.
Да, такую роль на Козу променяла!
Через два года, рано, часов в восемь, неожиданный звонок:
- Это Михалков. Привет, Коза. - Голос в восемь утра бодрый, энергичный. Наверное, Михалков уже пробежал десять километров, как это было на съемках "Сибириады" - вся группа еще только просыпается, а он уже пробежал, позавтракал, сидит и читает газету.
"Я сейчас между двумя сериями "Обломова" хочу попробовать снять в корокий срок картину, у меня есть до зимы три месяца. "Пять вечеров" Володина знаешь? Мне нужны артисты, которые сумеют быстро войти в роль. Ищу, ищу актера, сам уже хотел сыграть, но думаю, нет, не смогу - снимать и играть... Но очень хочется. Вообще играть очень хочется, но Ильина не буду. Сыграю Тимофеева... Ладно, Коза! Не суетись, ближе к делу. Что у тебя со временем?"
"Я свободна",- сказала я, не моргнув глазом. И в тот же вечер прервала переговоры с группой, где уже была намечена проба, а режиссера еще и в глаза не видела. Звонили ассистенты...
"Пять вечеров"... Тамара Васильевна. Роль, состоящая из цитат, сыгранная и другими, и мной в предыдущих картинах. Уже давно драматурги и сценаристы разнесли пьесу Володина по частям, по репликам. Она появилась в 1957 году. Сколько раз сама на экране говорила, как Тамара Васильевна: "Все парами, а я все одна и одна". Сколько раз я сыграла одиноких женщин и сколько раз мне на экране говорили партнеры: "Выходи за меня"...
Что мне делать с этой ролью? Ведь в Тамаре Васильевне все играно-переиграно и очень хорошими актрисами.
Нужно попытаться, не мудрствуя, поближе быть к пьесе, постараться реставрировать роль, не стесняясь повтора, если это на благо образу, если это искренне. Наверное, нужно попытаться не рыдать, не плакать, избежать напрашивающихся сантиментов. Тамара семнадцать лет живет одна, она так уже привыкла, она забыла, что это вообще такое - любовь. Она в железных бигуди и в бесформенном халате, серенькая, безликая, непонятно, сколько ей лет - тридцать, сорок, пятьдесят... Ее виду никто уже не удивляется - все давно привыкли. Это очень важно. В первой встрече с Ильиным она будет неприятной, даже отталкивающей - ведь она давно уже не видит себя со стороны, она уже давно не женщина, все умерло. Работа, племянник, дом, телевизор, железные бигуди, железный голос, "лет сто не танцевала"... Больше ничего до третьего вечера мы о ней не знаем. Но Ильина она рьяно, по-сумасшедшему, разыскивает... Это еще не любовь, это только проснувшаяся память о прошлом, о том, какой она была прежде. Она еще железная, хотя внешне и изменилась к лучшему. Надо будет поменять вязаную бесформенную шапку на кокетливый глупый берет... она уже и одеться не умеет, и в этом особая безнадежность. И пусть она говорит Тимофееву: "Я ведь, в сущности, живу одна. На работе хорошо. Все время чувствуешь себя нужной людям. А вот в праздники плохо. Все парами, парами, а я все одна и одна. (Последнюю фразу режиссер разрешил не говорить.) Да! Так пусть она этот монолог говорит оптимистично и бодро - ни в коем случае не плакать и не жалеть себя. Это еще пронзительней, когда человек не видит себя со стороны и не понимает, как он трагически одинок. Пусть после этого монолога зрителю захочется сказать ей: "Дорогая, ну что ты бодришься? Ведь ты так наивно прикрываешься". А потом уже, потеряв "его" опять, еще раз, она обмякнет, уйдет "железо". И вот тут надо играть Любовь. Тамара уже слабая, потому что опять любит. Чувство к Ильину просыпается с новой силой, и на глазах возрождается никуда не ушедшая, приглушенная, нерастраченная женственность. Это слабая, нежная, хрупкая девочка с морщинками на лице. Она дождалась своего счастья...
Перед съемками начались репетиции. Их я боялась как огня. Но Михалков про меня уже давно все понял. На репетициях я тарахтела без умолку. Рассказывала анекдотики, копировала и шаржировала, хихикала и пела на разные голоса, рассказывала про папу, крутилась и вертелась, забыв, что мне сорок два... А к роли нет-нет да и вернемся. Почитаем, прослезимся... полюбуюсь на Любшина... и опять меня режиссер отпускал на свободу!
А к съемкам все - внутри - лежит на местах. Тронь струну - и весь аккорд ответит! На съемках - ни нервов, ни репетиций, ни выяснений отношений между героями - уже все выяснено. По движению брови, по скошенному рту режиссера знала, куда мне повернуть. В самых трудных сценах Михалков подходил, брал меня за плечи: ну, ты все поняла. От этого доверия появлялись новые силы, и я играла сцену. Мы с режиссером уже были в актерской упряжке в "Сибириаде". Он знает, что такое находиться с другой стороны камеры. Потому он чувствует актера и верит ему.
В павильоне абсолютная тишина. Все передвигаются бесшумно и только по делу. Идут синхронные съемки. Между членами группы самые теплые отношения. На меня смотрят, последние поправки со светом, сейчас начнется сцена... Саша Адабашьян здесь. Интересно, как он себя чувствует после вчерашней трудной сцены? Саша не актер. Он сценарист и художник картины "Пять вечеров", но я Тимофеева представляла именно таким. Любшин еще не готов, он поправляет грим. Вчера "горячим способом" играли с Сашей эпизод. Ни он, ни я не знали, как повернется сцена, - режиссер нас "пустил", значит, так надо - даже вчерашняя странная рваная сцена. Как интересно смотреть на Сашу и подстраиваться и перестраиваться на ходу. Что за человек Тимофеев? Любит он Ильина или не любит? Защищать Тамаре Ильина или нет? Прислушиваюсь к мельчайшим обертонам в интонации Тимофеева - верю!.. Верила, верю и стоп! - опять не верю... Вся сцена переворачивается, и за что я его потом благодарю - не понимаю. И все же все точно, как бы и в жизни было... Потом, когда снимусь в этой сцене, нужно будет показать свои харьковские фотографии, которые я выбрала и принесла. Завтра они должны висеть на стенах комнаты Тамары - завтра будет сниматься финал...
Мне не стыдно здесь, на съемочной площадке, рассказывать, как мой папа говорил мне в детстве: "Дуй свое, дочурка, надо "выделиться". Иди уперед, моя богинька, моя клюкувка..." Мне не стыдно воспроизвести папину неграмотную речь. Да, для меня - это моя боль, моя радость, моя гордость.
Кажется, меня первый раз приняли со всеми моими потрохами, эклектикой и чечеточкой...
- Богинька, клюкувка, иди на место в кадр,- тепло обращается ко мне оператор Лебешев.
Точно, приняли.
- Мотор, - шепотом говорит Михалков, и я иду в кадр, в счастливый финал.
"ДАВАЙ ДАЛЬШИЙ"
Мой дорогой и любимый папа остепенился поздно. В 1952 году, после сердечного приступа, врач сказал ему: "Если будете курить и выпивать - умрете". Наутро папа проснулся и навсегда забыл, что он когда-то занимался таким "сознательным убийством своего организма - ето ж якая дурысть!" С того дня как отрезало! Папа начал бдительно следить за своим здоровьем.
"Самое главное у жизни - питание". Ел он только полезное: творог, молоко в неограниченном количестве, мясо кролика, очень любил арбуз. В гостях он просил молока, в ресторанах угощал других. За чужой счет есть и пить считал неприличным. От икры морщился, но ел, потому, что это полезно. Рыбу жевал равнодушно, мясо отдавал маме.
Когда папа узнал, что от сахара развивается склероз, он тут же перешел на мед. Если кто-нибудь убеждал папу, что от того или иного продукта он помолодеет и в него вольются сверхсилы, в которые он очень верил, - он мог съесть все что угодно.
В 1963 году я снималась в Риге в фильме "Укротители велосипедов". Папе было шестьдесят пять лет. Я привезла ему три огромных жирных угря. Я ему всегда привозила деликатесы и диковинки. Или кокосовый орех, или ананас, или самый модный костюм, или ручку, в которой чернила то прикрывали дамочку, то обнажали. Я знала, что он будет всем показывать, демонстрировать, хвалиться. Пойдут шутки, выдумки, начнут рождаться новые папины истории. Он будет в своей стихии.
"Ето что за гадюки ты привезла, дочурка? И вот ето люди добровольно едять? Мамыньки. Не, я не... Хай Леля. Она усе зъесть".- И ушел в комнату, явно разочарованный моим сюрпризом. А во дворе ждут, чем он сегодня похвастает, - дочь ведь приехала! - и во дворце ждут...
"Сейчас, подожди",- сказала мама, заметив мое огорчение, и пошла к папе в комнату, что-то ему сказала.
"Да? Ето точно? А что ж вы мне не говорите? Чтоб етых гадюк никто не ев!" - и тут же понес демонстрировать угрей во двор.
"Что ты ему сказала?"
"Не важно. Сказала, что в этой "гадюке" есть самые нужные ему витамины.
У нас в доме - и в Москве, и в Харькове - лежали пачки трав и лекарств от всех болезней и на все случаи жизни.
"Лель! Мне сказали, як ревматизм лечить. Пойди купи литр керосину, я сейчас приду".
Из магазина папа принес пачек сто швейных иголок, развернул их и высыпал на стол. Мама, хоть и давно уже ничему не удивлялась, смотрела с тревогой.
"Чего ты? Да мне один авторитетный человек сказал... Ты лучий слуший: надо в етый керосин кинуть вот етый металл, закопать у землю, хай иглы лежать у керосине полгода... А потом мажь себе сустав - и ревматизма як и не бувало. Вот так, детка моя. Чистое народное лекарство".
"Марк! Уже больше полугода прошло... где же твой керосин? Хи-хи-хи."
"Ах ты ж, мамыньки, совсем забыв".
Пошел во двор, выкопал бутыль. Керосин стал рыжего цвета. Иголки растворились, но не до конца - от них кверху поднималась дрожащая паутина, как будто от затонувшего корабля, который пролежал на дне океана лет сто.
"Лель! Давай ты первая. В тебя ноги болять, а?"
"Нет, Марк, котик, тебе советовали, ты и лечись..."
Папа без охоты помазал себе колени, локти и пошел на работу... "Товарищ! очень пахнет керосином. Как бы не было пожара, здесь же дети". Бедный папа прибежал домой, сбросил с себя одежду, всю в рыжих пятнах. "Хай оно сгорить! Якой позор!" И отнес рыжую бутыль Соне.