Таверна, как я уже говорил, находилась па самой вершине. Она стояла у дороги, вся занесенная снегом. Выделялась лишь ее краевая черепичная крыша, которую мы и заметили, выехав из-за последнего поворота. Домик был построен в немецком стиле. На первом этаже было несколько залов. В самом большом находилась красиво оформленная стойка, где продавалось свежее пиво и другие напитки. Несколько лестниц вели на второй этаж, где располагались номера. Почти все было сделано из темного дерева и покрыто лаком. Не успели мы войти, как до нас донеслись гул множества голосов и всплески хохота. Слышались женские голоса.
Отряхивая снег и наслаждаясь теплом помещения, я успел заметить, что большая группа мужчин и женщин уже успела принять изрядное количество виски. Наверняка они приехали сюда еще утром. Эти люди устроились в самом конце стойки бара. Подавляющее большинство посетителей составляли курсанты и девушки, по-видимому, студентки. Были там и офицеры-летчики с пашей базы. Когда они заметили нас, гомон и смех постепенно стали затихать и наступила полная тишина.
Мы с Куэльером поприветствовали их как можно любезнее. По сути, здесь был весь цвет - капитаны и лейтенанты, проходившие подготовку на курсах. Высокий, светловолосый и надменный Клеман, его брови были всегда вопросительно приподняты, он всем своим видом подчеркивал, что является продолжателем военной касты тевтонцев, к которой принадлежит его род… Мэтьюз, маленький и тонкий, слегка согнувшийся, с постоянной иронической улыбкой на губах… Саливен, с тонкими чертами лица и гладко зачесанными волосами, тщательно ухоженный и чопорный… Девушки были в шерстяных свитерах с подвернутыми до локтей рукавами. На нас они смотрели с нескрываемым любопытством. Некоторые из них делали это откровенно вызывающе. Мне показалось, что они видят в нас испаноговорящих авантюристов, каких немало в приключенческих кинофильмах…
Глядя в тот момент па Клемана и Мэтыоза, мы вдруг поняли, что такое настоящий шарм. Это как раз то высокоценимое качество, которое часто безуспешно пытаются обрести представители элиты. Шарм - это прежде всего спокойная красивая речь на безупречном английском, замедленные, неторопливые жесты и особенно улыбка - элегантная и слегка надменная. Вместе с тем это какая-то особенная манера поведения. Это внутреннее состояние человека, его воспитание, длительное и упорное, начинающееся дома, в южных штатах, продолжающееся в колледжах для детей из высшего общества и училищах военно-воздушных сил. Другими словами, это те необходимые качества, которые приобретаются для того, чтобы стать президентом компании "Дженерал моторс" или генералом и поселиться в Вашингтоне.
Да, шарма, этого своеобразного очарования, у нас с Куэльяром, конечно, не было. Куэльяр был крестьянином из Метагуа, провинции Лас-Вильяс, а я сыном мелкого буржуа, пожелавшим стать летчиком. Мы с нам почувствовали себя неуютно, понимая, что здесь мы не ко двору, что нарушаем гармонию.
И нужно же было такому случиться, что, прежде чем нам уйти, Куэльяр решил зайти в туалетную комнату. Он читал по-английски не очень хорошо, но надпись "туалет" прочел. К несчастью, вход в туалетную комнату был как раз напротив той группы, которая продолжала рассматривать нас. Я хотел было остановить Куэльяра, но было уже поздно. Официант - высокий, крепкою телосложения американец стал на его пути и с вымученной улыбкой, не соответствовавшей его резким жестам и твердому взгляду, указал Куэльяру на другую туалетную комнату. Она была в противоположной стороне. Я посмотрел туда и увидел четкие буквы на дереве черного цвета: "Для цветных".
На обратном пути за рулем сидел я. Куэльяр напряженно дышал, едва сдерживаясь. Мой разговор, который я специально затеял для того, чтобы перейти на тему о предстоящих полетах, ничего не дал. Я никогда не видел Куэльяра таким. Взгляд его сделался еще более загадочным, чем прежде. На одном из поворотов дороги, когда лучи фар встречного автомобиля на мгновение осветили нашу машину, я боковым зрением увидел налившиеся кровью и слезами глаза Куальяра, в которых застыла ненависть. И во мне пробудился опавший до этого гнев.
В лесу на склоне горы, с которой мы спускались, разыгралась метель. Стеклоочистители с намерзшими кусочками льда монотонно стучали по стеклу. На лобовом стекле незамерзшим оставался лишь маленький треугольник - он был нашим единственным окошечком в мир. Через него мы видели, как узенькая полосочка заснеженной дороги уходит спиралью круто вниз и теряется где-то во мгле. Время от времени нас ослепляли мощными фарами встречные машины, напоминавшие каких-то сказочных чудовищ с огромными сверкающими глазами. А наш маленький "шмель" с характерным для него жужжанием шел на базу.
Глава 13. "ЖЕЛТЫЙ ДЬЯВОЛ"
Это была последняя горькая чаша, испитая нами в ходе полетов. "Желтый дьявол" - так мы называли самолет AT-6G, на котором совершали ночные полеты. В его технической характеристике написано, что это - учебно-тренировочный самолет для повышенной летной подготовки. В ходе второй мировой войны на нем проходили подготовку все американские пилоты.
Морально, физически и технически я подготовился к этой ночи, которая была решающей в моей карьере на данном этапе. Я не сбрасывал со счетов и то, что мне еще предстояло в будущем освоить высший пилотаж, полеты на других типах самолетов, и прежде всего на реактивных. Но эта ночь сразу все изменила. Я оказался в совершенно незнакомом мне мире. Взлетно-посадочная полоса, окаймленная мигающими красными и зелеными огнями, напоминала огромную черную бездну, уходившую в бесконечность.
Оглушительно ревели моторы, напоминая рев разбуженного стада диких животных. В электрических огнях сверкали и переливались блестящие окружности вращающихся винтов. Здесь и там мощные лучи самолетных прожекторов врезались во тьму ночи и тут же гасли, оставляя после себя беловатый тающий след.
Проклятие! Нужно быть очень осмотрительным среди этого столпотворения самолетов, стоящих друг от друга всего в одном метре. К ним так и притягивает, а лопасти винтов - это те же острые бритвы, которые могут отрубить головы и руки с такой же легкостью, с какой косилка срезает траву на полях. Нужно быть осторожнее, а то полет может закончиться, так и не начавшись.
Вот я уже в конце стоянки, на ее правой стороне. Долго мне пришлось ходить в полутьме туда и обратно с парашютом, шлемом, картами и шлемофонами, прежде чем я нашел его. Огромные черные цифры на желтом фюзеляже и хвосте. Вот она, покорная и одновременно недоступная, дремлющая на двух огромных металлических лапах громада весом почти в пять тони, которой я должен управлять с большой деликатностью, но одновременно энергично и решительно, как только можно это сделать ночью. Самолет должен полностью подчиниться мне, почувствовать мою волю и твердость.
Я прикоснулся рукой без перчатки к его холодному крылу, и это вызвало у меня неприятное ощущение, противоположное тому, которое испытываешь, когда садишься в кабину и оказываешься в знакомой, привычной обстановке.
По мере приближения времени взлета моя нервозность усиливается, я становлюсь все более раздражительным и грубым. Летчики больше всего не любят этот период перед полетом. Теперь начинается предполетный осмотр, проверка всего самолета… Прибор за прибором, деталь за деталью - шасси, контрольные огни, люки, болты…
Нервное напряжение растет. Оно передается через мои руки, и я нервно, с дрожью в пальцах, открываю бортовой журнал, проверяю топливо, масло. Огни па взлетной полосе горят и переливаются, как жемчужины в бесконечном, до самого горизонта, ожерелье. Вокруг сплошная темнота. И только вдали слегка видны огни базы, скрытые легкой дымкой. Через несколько минут я проникну в эту темноту. Мощный мотор поднимет почти пять тонн послушной массы металла, повинуясь малейшему движению моей руки…
Наконец все контрольные проверки и осмотр закопчены. Мотор гудит, самолет слегка подрагивает. Примерно тысяча оборотов в минуту. Нужно, чтобы оп прогрелся и накалились свечи. По УКВ радиоприемника слышу голос руководителя полетов. Окидываю последним взглядом кабину и, хотя чувствую большое внутреннее напряжение, охватившее меня, не могу не отметить, что приятно осознавать себя полным и безраздельным хозяином этой мощной машины. Через стекло кабины вижу впереди вверху темные тучи, мчащиеся со сказочной быстротой. Вокруг машины хлопотливо снуют механики. Двадцать два часа. В кабине на приборной доске светятся огоньки. За пределами кабины полная темнота, лишь изредка разрезаемая вспышками оранжевого пламени, вылетающего из выхлопной трубы. Пучки искр разлетаются вокруг и гаснут в ночи. Пытаюсь очнуться и выйти из состояния полусна. В этот момент слышу неторопливый голос руководителя полетов:
– 852-й, взлет разрешаю!
Эти слова пронизывают меня с головы до ног, как электрический ток.
Не теряя ни секунды, собираюсь, легонько наклоняю голову чуть вперед. Нервы напряжены до предела. Снимаю машину с тормозов и прибавляю газ. Мотор недовольно фыркает, но через мгновение уже повинуется мне. Самолет оживает. Слежу за показаниями приборов и одновременно стараюсь удержать машину в середине взлетной полосы, хотя она и стремится уйти к краю дорожки. Прерывистый рев нарастает, переходит в сплошной громоподобный гул. Его тон становится все выше и выше, порой кажется, что в какой-то предельной точке мотор взорвется под воздействием тех чрезмерных усилий, которым он подвергается. Все отступает на второй план перед этим порогом почти неконтролируемой мощности. Постепенно уверенность и оптимизм овладевают мною.
Теперь уже посадочные огни мчатся с головокружительной скоростью справа и слева от меня. В одно мгновение промелькнули слева огромные ангары, и в какие-то доли секунды меня окутала сплошная темнота. Она забирается в кабину, и на минуту создается впечатление, что я ослеп. Какая же темень меня окружает! Действительно ли ночные полеты так опасны? Полны загадок и сомнений? Наверное, так и есть. Я чувствую себя идущим по самому краю пропасти с завязанными глазами. Ни одного ориентира на горизонте, нет их ни на небе, пи на земле. И в кабине тоже. Лампочки освещения приборов выключились в тот момент, когда убиралось шасси. Остается позади освещенная огнями взлетная полоса, и я лечу все дальше в чернильной темноте: В моих глазах еще играют отблески светящихся островков, которые уже пронеслись под крыльями моего самолета.
Вначале меня охватила паника. На какой я высоте? А скорость? Что с крыльями? Я нахожусь в горизонтальном полете или делаю круги и вот-вот перевернусь вместе с самолетом? Мне вдруг представилась картина гибели самолета, сноп пламени, запах горящего человеческого тела. Летчик погибает в полном одиночестве, и никто никогда не узнает причину его гибели… Так вот и разбиваются летчики, с такой быстротой и легкостью. Видимо, подобные ощущения бывают у всех в последние мгновения перед катастрофой. Как это ужасно…
Однако понемногу где-то в глубине сознания появляется сначала слабое желание, потом оно ощущается все сильнее, а с ним возникла и воля к борьбе, сопротивление злому року. Держись, парень, не теряй над собой контроль! Неужели ты позволишь разбиться самому себе, как последний трус, первый раз столкнувшись с серьезной проблемой? Куда же девалось все то, чему ты научился? Настал момент проявить свои знания! Спокойствие! Думай, думай хорошенько, а потом действуй… Я вспоминаю об электрическом фопарике. Он был в карманчике на левом рукаве. Как же я глуп! Ведь он как раз и выдается для таких случаев, как этот. И я правой рукой выхватываю фонарик из карманчика на левом рукаве. Осторожно! Только не уронить бы его, потом не найду, а в нем мое единственное спасение. Фонарик - это жизнь! Одно мгновение - и я зажигаю его… Сноп белого света вонзается в панель приборов, освещая их.
Одного взгляда на указатель вертикальной скорости достаточно, чтобы определить положение самолета. Я иду вниз! Высотомер - на нуле! Вот-вот врежусь в землю! На мое счастье, впереди нет никаких строений, а то бы… Неистово рву на себя ручку управления и вижу, как восстанавливается авиагоризонт. Это означает, что самолет пошел вверх. Мои глаза наконец привыкают к темноте, и я замечаю, как под крыльями совсем близко проносятся какие-то тени. Мой самолет почти касается их. Я просто чудом не разбился. Уменьшаю обороты двигателя.
Теперь все в порядке. Ложусь на заданный курс, выхожу на верхний эшелон движения. Далеко впереди слева видна длинная цепочка зеленых и красных огней. Эго проблесковые огни самолетов, летящих в верхнем эшелоне. Позади - яркие огни самолетов, идущих следом за мной. Далеко внизу - расплывчатые огни базы, вокруг них светлячками кружатся самолеты, заходящие на посадку. Время от времени подо мною проходит светлое прозрачное облако, подгоняемое легким ветром. Ночь тиха и спокойна. Такие ночи характерны для штата Аризона. Однако холод пустыни уже дает знать о себе. Он проникает в щели, врывается через воздухозаборники в кабину. Включаю отопление, и сразу же теплый, приятный воздух окутывает тело и вызывает чувство успокоения. Правой рукой дотягиваюсь до полочки под лобовым стеклом и достаю плитку шоколада с орехами, раскрываю упаковку, и тонкий аромат заполняет всю кабину. Спокойный рокот мотора, как мурлыканье спящего котенка, вселяет в меня уверенность.
Ночь прекрасна. На мгновение она заглушает все досады и огорчения. Я поудобнее устраиваюсь в кресле и расслабляю застывшие от напряжения мышцы. Машина идет вперед, пожирая ночную темень, в полном одиночестве и в абсолютной тишине. Порою мне кажется, что я застыл где-то в пространстве между небом и землей. Смотрю вверх и через плексигласовый фонарь кабины вижу звезды пад головой.
Подходит время возвращаться. По приборам проверяю работу механизмов и агрегатов. Освещение наконец включилось, и зеленоватые цифры и стрелки замелькали на панели приборов. Свет попадает на мои руки, на одежду, и я чувствую себя увереннее. Но одна мысль не дает покоя: зачем мне понадобилось в такую темную ночь, вдали от родного дома, где-то в неприветливой пустыне Аризона, па высоте нескольких тысяч футов над землей, вести в кромешной тьме эту массу металла, подвергать себя смертельной опасности? До такой абсурдной мысли мог дойти лишь сумасшедший! Но нет, сумасшедшим нужно быть, чтобы не любить авиацию!…
Посадка прошла относительно спокойно. Однако перед заходом, на полосу вышел из строя радиопередатчик. Таким образом, я потерял всякую связь с руководителем полетов и не мог узнать, что как раз в это время из-за изменения направления ветра были даны указания всем самолетам, находившимся в воздухе, совершать посадку на ту же полосу, но с противоположной стороны. А поскольку я не мог слышать этого, то зашел на посадку против общего потока движения приземляющихся самолетов. И в результате… вдруг заметил прямо перед собой цепь красных огней, стремительно приближающихся ко мне и увеличивающихся на глазах. Спятили, что ли?
Даю полный газ. Мотор озверело рвет машину вперед. По самолету проходит конвульсивная дрожь. Отворачиваю влево и успеваю как раз вовремя. В конце концов понимаю, что происходит. Меня охватывает паника. Вокруг фейерверк разноцветных огней, масса самолетов, пытающихся избежать удара. Идущий впереди боится, что ему отрубят хвост, а те, что позади, пытаются избежать столкновения с впередиидущими. Однако позже, когда происходил разбор случившегося, все сделали вывод, что моей вины здесь не было. Это, конечно, служило мне некоторым успокоением…
Но вот с характерным скрежетом колеса коснулись земли. Да, эта бурная ночь могла закончиться печально для меня. Такова профессия летчика! И тем не менее я, пройдя еще один этап подготовки, чувствовал себя довольным и счастливым, однако не переставал думать о том, сколько еще трудностей ждет меня впереди. База ВВС в штате Техас будет следующей остановкой, где мы должны освоить еще два типа самолетов. Один из них "Норд Америкен" Т-28 - обычный истребитель с поршневым двигателем, а второй - первый в моей жизни реактивный самолет "Локхид" Т-33. После этого, если все будет хорошо, мы переедем на базу Лоуглин, где начнем изучать тактику боевого применения этих самолетов. Далее нас ожидала учеба на главной базе истребительно-бомбардировочной авиации в штате Аризона, в тридцати милях от Феникса. Нам предстояли полеты на "тандерлехтах", которые курсанты называли "летающими паровозами".
Глава 14. ЛАС-ВЕГАС - ГОРОД РАЗВЛЕЧЕНИЙ
За неделю до отъезда мы продали нашего "шмеля". Что касается меня, то я тяжело переживал расставание с ним. Конечно, я понимал, что избавиться от него нужно. Однако у меня было такое ощущение, что мы покидаем старого доброго друга, больного и беззащитного. Но иного выхода у нас не было.
Синего цвета машина, которую мы купили после "шмеля", была похожа на торпеду времен второй мировой войны. Это был "бьюик" выпуска 1949 года. Мы купили его у одного из курсантов. Наш знакомый, опытный механик, мексиканец из пригорода Тусона, отремонтировал автомобиль. Он охотно сделал это, поскольку мы были латиноамериканцами, и взял за ремонт немного. Работу он проделал большую.
Ранним утром, когда было еще темно, мы уселись в автомобиль. Нас было шестеро: четыре кубинца и два турка. Кроме того, мы погрузили в машину много вещей, отчего она просела так низко, что почти задевала днищем за камни мостовой. Расплатившись с симпатичным мексиканцем, мы тронулись в путь и еще в предрассветных сумерках миновали пригороды Тусона. Нас ждал путь в несколько тысяч километров.
Автострада номер 84 вилась асфальтовой лентой, и через лобовое стекло машины было видно, как с ее поверхности в эти ранние утренние часы поднимаются легкие прозрачные испареепя. После ремонта мотор машины работал ровно, и это радовало нас. На покупку и ремонт автомобиля мы, шестеро, истратили до последнего цента все наши скромные сбережения, и потому малейший дополнительный ремонт, даже замена поврежденной шины, был бы для нас крайне нежелателен. У нас в запасе не осталось даже автомобильной камеры, а купить ее мы не имели возможности. Было ясно, что, случись какая-либо серьезная поломка, у нас не останется иного выхода как продать ее и добираться к новому месту на автобусе. Все наши финансовые средства составляли несколько долларов, которые мы планировали тратить на бензин и масло для автомобиля. Мы установили режим строгой экономии и рассчитали все до цента, включая расходы на ежедневное питание, основу которого составляли сосиски и пончики. В качестве "неприкосновенного запаса" мы погрузили в машину ящик с 20 банками консервированной фасоли.
У нас не оставалось и тени сомнения, что наше романтическое путешествие закончится хорошо. Да и могло ли быть по-другому?