Получить отдельную "семейную" комнату не удалось. Наоборот. Беспокоясь о нашей нравственности, ректорат реализовал уникальный вариант размещения студентов. Всё общежитие поделили на две части: мужскую и женскую. Раю поселили в зоне "Г", а меня в зоне "В". Вход в ту и другую "зону" ограничивался строгой системой пропусков. С трудом удалось добиться разрешения на ежедневные посещения. Причём каждый раз я носил с собой паспорт с отметкой о регистрации брака. Но и это не помогало: ровно в 11 часов вечера у Раисы в комнате раздавался пронзительный телефонный звонок дежурной по этажу: "У вас посторонний"".
И ещё такая деталь. Летом 53-го, перед свадьбой, они расстались с Михаилом Сергеевичем на три месяца. К каникулам присоединилась его учебная следственно-прокурорская практика. Проходил он её у себя в Красногвардейском районе. Тогда район назывался Молотовским. Жили они эти месяцы ожиданием писем друг от друга…
Г. Горлов:
- С Михаилом Сергеевичем и Раисой Максимовной первый раз встретились в день их приезда в Привольное после свадьбы в Москве. Сергей Андреевич, отпросившийся с пленума райкома по такому случаю, выехал в столицу, а через день уже был дома с молодыми и пригласил нас, членов бюро, к себе. Вот тогда я и увидел молодую чету.
М. Горбачёв:
"Летом 1954 года мы с Раисой приехали на Ставрополье. Мне казалось, что родители мой выбор примут с восторгом. Но у родителей (как я это понял потом, став отцом) существуют всегда свои представления о "выборе". Отец отнёсся к Раисе с любовью, кстати, как и бабушка Василиса, мать - настороженно, ревниво. Иными словами, "сентиментального путешествия" явно не получилось".
Следственная практика
В. Болдин:
- Своей будущей профессией Миша восхищался сравнительно недолго. Проходя практику в прокуратуре родного района, носившего в ту пору имя В.М. Молотова, Горбачёв столкнулся с серыми буднями следственного работника, участвуя в допросах мелких нарушителей законов, составляя протоколы, оформляя различные дела. Это несколько поумерило пыл и помогло понять, что прямой путь - не самый ближний к цели.
Но значимость своей должности он всё ещё ощущал зримо. А потому писал нежные письма любимой почему-то на бланках районной прокуратуры. Так что отношения с Раисой Максимовной были поставлены с самого начала на прочную правовую основу.
Кстати, желая проиллюстрировать теплоту чувств супруга, Раиса Максимовна решила обнародовать этот исторический документ, попросив снять с него ксерокопии.
Я тогда посоветовал закрыть штамп, свидетельствующий об "использовании государственной собственности в личных целях", полагая, что даже начинающему юристу было ясно, что так делать во всяком случае некорректно.
По существовавшим в ту пору законам это грозило крупными неприятностями, а сегодня выглядит смешно. Но то ли Раиса Максимовна не поняла иронии, то ли сочла, что за давностью совершённого Михаил Сергеевич наказания уже не понесёт, но она отвергла моё предложение, полагая, наверное, что из песни слова не выбросишь. Так эти штампы молотовской прокуратуры на письме будущего юриста Горбачёва и красуются в книге Раисы Максимовны, написанной Георгием Пряхиным и носящей загадочное название "Я надеюсь…". На что надеялась Раиса Максимовна в период выхода произведения летом 1991 года, сказать трудно.
Из писем практиканта Молотовской районной прокуратуры Ставропольского края М.С. Горбачёва супруге Раисе в Москву.
Отправляя письмо в столицу на официальном бланке, практикант добросовестно заполнил штамп прокуратуры, аккуратно, как учили, выведя число - 20 июня 1953 года.
"…Как угнетает меня здешняя обстановка. И это особенно остро чувствую всякий раз, когда получаю письмо от тебя. Оно приносит столько хорошего, дорогого, близкого, понятного. И тем более сильнее чувствуешь отвратительность окружающего… Особенно - быта районной верхушки. Условности, субординация, предопределённость всякого исхода, чиновничья откровенная наглость, чванливость… Смотришь на какого-нибудь здешнего начальника - ничего выдающегося, кроме живота. А какой апломб, самоуверенность, снисходительно-покровительственный тон! Пренебрежение к науке. Отсюда - издевательское отношение к молодым специалистам. Недавно прочитал в газете заметку зоотехника Мовсисяна, окончившего Ставропольский сельскохозяйственный институт. Просто обидно. Видишь в этом зоотехнике свою судьбу. Человек приехал с большими планами, с душой взялся за работу и уже скоро почувствовал, что всё это и всем абсолютно безразлично. Все издевательски посмеиваются. Такая косность и консерватизм…"
"Я беседовал со многими молодыми специалистами. Все очень недовольны. У меня по-прежнему много, очень много работы. Обычно допоздна сижу. Ночью оформляю "дневник" - короткие заметки. Потом он будет подписываться прокурором… Ещё нигде здесь не был. Но, правда, негде и быть: скука. Если бы не работа…"
"Ты спрашивала о строительстве дома… Я, правда, не могу назвать это домом. Эго обыкновенная хата. Сейчас она уже покрыта черепицей, вставлены окна. В общем, пригодна для жилья. Вся беда в том, что до сих пор никак не достанем леса для полов… Были уже даже в Сталинграде. Но всё впустую. Облицовка стен произведена. Позже будет и побелка. Пока же мы ещё на квартире, что имеет своим последствием ряд неудобств. Маме особенно надоело.
Да, Раечка, я тебе не писал. У нас агрегат почти на сто процентов состоит из Горбачёвых. Комбайнёр - папа, Горбачёв, штурвальный - я, тракторист - Горбачёв Семён Григорьевич. На соломокопнителе одна девушка - Горбачёва Анна Михайловна. Отвозит зерно от комбайна на машине Горбачёв Василий Алексеевич. Так уже и говорят: "Горбачёвы поехали". Папа, Семён и Василий - по отцам двоюродные братья… Я должен закончить письмо… Посылаю горячий привет из сферы производства в сферу интеллекта".
Между тем учёба молодых супругов в университете близилась к концу. На последнем курсе Михаил проходил практику в Москворецком районном народном суде и Киевском райисполкоме Москвы. Пожалуй, наиболее интересным для него было знакомство с деятельностью Киевского райсовета и его исполкома. Там собрал часть материалов для написания дипломной работы на тему: "Участие масс в управлении государством на примере местных Советов". Дипломную работу он подготовил в срок. Защита прошла успешно. Оценка - "отлично". Впереди было распределение на работу.
В. Болдин:
- Это было время низвержения Л.П. Берии, краха существовавшей в ту пору всей правоохранительной системы. Страна нуждалась в незапятнанных свежих силах в госбезопасности, Министерстве внутренних дел, прокуратуре. Перспективы у выпускников открылись огромные. Правда, на работу в МГБ Мишу в ту суровую пору вряд ли бы взяли. Он находился на оккупированной территории, имел репрессированных родственников.
В те годы пребывание на оккупированной территории было большой помехой в продвижении по службе. Когда одного из заместителей заведующего отделом ЦК КПСС уже в 1986 году обвинили в том, что его отец в годы войны якшался с немцами, Горбачёв распорядился немедленно убрать его из аппарата ЦК. И этого работника перевели на иную работу, несмотря на то, что генсек в течение многих лет лично знал его, пользовался его помощью. Узнав о несправедливом решении, Валерий Иванович Болдин и Анатолий Павлович Лущиков, помощник генсека по вопросам сельского хозяйства, пришли к Горбачёву с просьбой отменить несправедливое решение. Они многие годы знали этого товарища и говорили Горбачёву, что обвинение не доказано, что сам сотрудник ЦК был в 10-ти - 12-летнем возрасте и не может нести ответственности за действия родственников. Но Горбачёв был непреклонен. В течение года Болдин ещё несколько раз бесплодно обращался к генсеку, звонил руководству КГБ, чтобы проверили факты. В конце концов выяснилось, что отец этого сотрудника был оставлен для подпольной работы в тылу и действовал, как мог, для нашей победы. Но люди, давшие ему задание, погибли или уже умерли, и правду пришлось добывать, роясь в архивах, доступ в которые был непрост. Результаты проверки Валерий Иванович доложил Горбачёву и внёс предложение восстановить человека в прежней должности. Но генсек уже, как говорится, "закусил удила":
- Ты кончай мне руки выкручивать. Решение принято. Он в новой должности, и не вижу причин возвращаться к старому делу.
Только приход в ЦК КПСС В.П. Никонова, члена Политбюро, разрешил эту проблему. Не знакомый с тонкостями политеса, Виктор Петрович узнал подробности дела и утвердил снова на работе в ЦК оклеветанного человека, которого тоже знал многие годы, с чем молча вынужден был согласиться Горбачёв. Так что Горбачёв хорошо разбирался, что значит иметь под подозрением родственников и жить на оккупированной территории.
- Наверное, и тогда, - уверяет В. Болдин, - в середине 50-х годов, он, поближе познакомившись со столичными и государственными порядками, понял, что с его биографией особой перспективы на стезе правоохранительного дела ему не видать. Его не востребовали в органы госбезопасности, зато как коммуниста и отличника рекомендовали для работы в Генеральной прокуратуре СССР, где в ту пору шла массовая замена скомпрометировавших себя в сталинский период работников. Но и здесь неудача постигла его, возможно, по тем же причинам. В Генеральной прокуратуре места для него не нашлось. Неудача оставила на сердце Горбачёва довольно внушительную ссадину, ибо слишком часто он даже в качестве генсека возвращался к этой, на первый взгляд, малозначащей истории. И однажды сказал, что где-то в середине 70-х годов его прочили в генеральные прокуроры СССР, но он будто бы отказался.
М. Горбачёв:
"Пять лет учёбы прошли. Для выпускников наступали самые беспокойные дни - распределение на работу. Исход его, по существу, мог определить весь дальнейший жизненный путь.
У Раисы Максимовны всё это было позади. Окончив университет на год раньше, она поступила в аспирантуру, сдала кандидатские экзамены, работала над диссертацией, и будущее сулило ей научную карьеру в столице.
Мне тоже сделали предложение - пойти в аспирантуру по кафедре колхозного права, но принять я его не мог по принципиальным соображениям. С так называемым "колхозным правом" мои отношения были выяснены до конца. Я счёл эту дисциплину абсолютно ненаучной.
Впрочем, за будущее не волновался. Как секретарь комсомольской организации я входил в состав комиссии по распределению и знал, что судьба моя уже решена. В числе других 12 выпускников (11 из них были фронтовиками) меня направляли в Прокуратуру СССР.
30 июня сдал последний экзамен. Вернувшись в общежитие, обнаружил в почтовом ящике официальное письмо, приглашавшее меня на место будущей службы - в Прокуратуру СССР. Ехал я туда в приподнятом настроении. Ожидал разговора о моих новых обязанностях, формулировал свои предложения. Но когда, возбужденный и улыбающийся, переступил порог кабинета, указанного в письме, я услышал от сидевшего там чиновника лишь сухое, казённое уведомление: "Использовать вас для работы в органах Прокуратуры СССР не представляется возможным".
Оказалось, правительство приняло закрытое постановление, категорически запрещавшее привлекать к деятельности центральных органов правосудия выпускников юридических вузов. Объяснялось это тем, что среди многих причин разгула массовых репрессий в 30-е годы была якобы и такая: слишком много "зелёной" молодёжи, не имевшей ни профессионального, ни жизненного опыта, вершило тогда судьбы людей. И именно я, выросший в семье, подвергавшейся репрессиям, стал, как это ни парадоксально звучит, невольной жертвой "борьбы за восстановление социалистической законности"".
Прокуратура не доверила ему работу в своём центральном аппарате, а КПСС - доверила! Ну разве не парадокс?
М. Горбачёв:
"Это был удар по всем моим планам. Они рухнули в течение одной минуты. Конечно, я мог бы отыскать какое-то тёплое местечко в самом университете, чтобы зацепиться за Москву. И друзья уже перебирали варианты. Но не было у меня такого желания.
Мне предлагали работу в прокуратуре Томска, Благовещенска, потом в республиканской прокуратуре Таджикистана, наконец, должность помощника прокурора города с предоставлением жилья в Ступине, совсем недалеко от столицы. Размышляли мы с Раисой Максимовной над этими предложениями недолго. Зачем ехать в незнакомые места, искать счастья в чужих краях?
Решение было принято. И вот в официальном направлении, где значилось: "в распоряжение Прокуратуры СССР", вычеркнули "СССР" и поверх строки дописали - "Ставропольского края"".
В. Болдин:
- Юному юристу предстояло возвращаться в родные места. Да и в этом ему повезло, так как выпускники вузов в ту пору направлялись в восточные районы страны, нередко туда, где ещё строились города, обживались целинные земли. Как коммунисту, комсомольскому вожаку ему, конечно, больше бы подходил какой-то отдалённый район страны. Но, видимо, уже тогда Бог был на стороне Михаила, и вместо Красноярского или Целинного краев он оказался на Ставрополье.
Приехав на родину, Михаил обнаружил, что и здесь его особенно не ждали, приличной должности в краевом центре не подготовили, а на периферию ехать и закапывать свой талант и большие разносторонние знания смысла не имело.
Дружба с Млынаржем
Многие исследователи биографии М.С. Горбачёва отмечали, что Московский университет дал ему нечто большее, чем юридические знания, - здесь он опробовал силы как политический боец молодёжного движения, и эта возможность лидировать среди студентов, конечно же, была заманчивой, удовлетворяла те тщеславие и амбиции, которые у него, как у немалой части молодых, были весьма сильны. Именно в университете он познакомился со многими способными людьми, чьи идеи в последние годы овладели умами общественности. Там, кстати, он сдружился со своим однокашником Зденеком Млынаржем, в последующие годы одним из руководителей Компартии Чехословакии, а после 1968 года диссидентом и эмигрантом. Зденек гостил у него в Ставрополье, что по тем временам требовало мужества от Горбачёва, пригласившего иностранца. Это была довольно прочная дружба, и о ней Горбачёв вспоминал всегда с неподдельной теплотой. Особенно часто он говорил о днях смерти Сталина, потрясшей в ту пору не только нашу страну, но и братские страны социализма.
- Что же теперь со всеми нами будет, Мишка? - спрашивал Млынарж. - Ведь пропадём.
Впрочем, пропасть им не пришлось, хотя пути и взгляды на социализм временно разошлись. Прежняя дружба сменилась похолоданием в период "Пражской весны", поставившей их по разные стороны баррикад. Горбачёв по-прежнему отстаивал верность традиционной коммунистической модели, Млынарж перспективу видел в другом и покинул Чехословакию, но открытого разрыва между ними не было.
После восхождения Горбачёва на пост генсека 3. Млынарж опубликовал в одной из итальянских газет статью о новом лидере советской компартии. Горбачёв хранил эту газету. Однажды, достав её, он заговорил о Млынарже, вскользь бросив, что они дружили. Горбачёв ещё раз пробежал перевод статьи и сказал, что ничего плохого в ней о нём нет. Вскоре дружба возобновилась, Млынарж нередко бывал у Горбачёва, давал советы, в том числе и такие, что нельзя быстро ломать сложившиеся структуры. Трудно сегодня говорить, какое влияние оказал этот человек на Горбачёва за все годы их знакомства. Но то, что это влияние было, несомненно.
Р.М. Горбачёва:
- Зденек Млынарж - однокурсник Михаила Сергеевича. Он тоже наш друг. Он чех. В июле пятьдесят пятого в честь окончания университета подарил моему мужу свою фотографию и дипломную работу на тему "Общий надзор прокуратуры и методы его осуществления". Подарок с надписью: "Мишке, хорошему другу, на память о том, что мы юристы широкого профиля".
Со Зденеком мы встретились вновь в 1967 году. Он приезжал на Ставрополье. Накануне всех событий. И мы встречались с ним. А потом встретились со Зденеком и его супругой уже в 90-м.
Соавтор и составитель диалогов с Раисой Максимовной, вошедших в её книгу "Я надеюсь…", писатель Георгий Пряхин уточнил:
- А в промежутке не было встреч?
- У Михаила Сергеевича в последнее время были, но официальные. Личных не было. Встретились в 90-м. А недавно Зденек прислал письмо в связи с присуждением Михаилу Сергеевичу Нобелевской премии мира. Я зачитаю вам его: "Дорогой Миша! На этот раз, наверное, нам не удастся встретиться. И поэтому я решил коротко написать тебе. Ты знаешь, что я не формалист, но всё-таки хочу от себя и от Ирэны выразить тебе самые сердечные благопожелания в связи с получением Нобелевской премии мира. Ты заслужил это и сделал тем самым для наших общих жизненных убеждений больше, чем можно ожидать от одной человеческой жизни. Искренне твой Зденек.
P. S.: Если тебе что-либо нужно от меня, я всегда готов… Много у меня теперь опасений, но я знаю, что без этого нельзя, и я стою на той же стороне, что и ты".
Не обошёл тему дружбы с Млынаржем и М. Горбачёв: "В начале лета 1967 года (в бытность первым секретарём Ставропольского горкома партии. - Н.3.) я встретился со Зденеком Млынаржем, давним своим другом и сокурсником по МГУ. Он работал тогда в Институте государства и права Чехословацкой Академии наук и приезжал в Москву в связи с подготовкой предложений о проведении политической реформы. В столичных академических кругах его выступление встретили более чем прохладно. Затем он побывал в Грузии, а оттуда на несколько дней заехал погостить в Ставрополь.
Мы жили в двухкомнатной квартире на четвёртом этаже. Это была первая в нашей семейной жизни отдельная квартира, и нам она нравилась. Зденек же весьма скептически осмотрел наше жилище. Видимо, по чехословацким меркам для первого секретаря горкома партии она выглядела весьма скромной.
Зденек расспрашивал о положении в Союзе, в крае, о нашей жизни. Многое он поведал нам о процессах, происходящих в Чехословакии, падении авторитета Новотного. Я почувствовал, что Чехословакия стоит на пороге крупных событий.
Прошло полгода, и из газет я узнал, что Млынарж перешёл на работу в аппарат ЦК КПЧ, стал одним из авторов известной "Программы действий КПЧ", а затем активным деятелем "Пражской весны". Я написал ему письмо, но ответа не получил. По намёкам начальника краевого управления КГБ, входившего в состав бюро крайкома партии, мне стало ясно, что письмо моё пошло совсем по другому адресу".
В августе 1968 года, когда советские войска были введены в Чехословакию, первый секретарь крайкома Л.Н. Ефремов отсутствовал в Ставрополе. Заседания бюро крайкома проходили под председательством второго секретаря М.С. Горбачёва. Бюро приняло резолюцию, одобрявшую "решительные и своевременные меры по защите завоеваний социализма в ЧССР".
Оказывается, эта акция вызвала много сомнений у второго секретаря Ставропольского крайкома Горбачёва. В 1995 году он поведал, как в провинциальной глуши терзался, переживая за чехословацкий народ.