Сам хозяин, многие годы спустя, вспоминал их выступление, будто оно случилось вчера: "Шаляпин поджигал Рахманинова, а Рахманинов задорил Шаляпина. И эти два великана, увлекая один другого, буквально творили чудеса. Это было уже не пение и не музыка в общепринятом значении - это был какой-то припадок вдохновения двух крупнейших артистов".
Когда Феденька переводил дух, Сергей Васильевич продолжал играть, сочиняя какие-то необыкновенные экспромты. И снова Шаляпин начинал петь - арии, народные песни. Спел и "Марсельезу" - совсем в духе времени.
* * *
20 декабря 1904 года пал Порт-Артур. Грядущее поражение России в войне с Японией стало очевидным. В конце декабря началась стачка нефтяников в Баку. В начале года - на Путиловском заводе. Наступали беспокойные времена.
5 января в петербургской газете "Наша жизнь" появится письмо художников: "…жизненно только свободное искусство, радостно только свободное творчество, и если наша богатая дарованиями родина еще не успела сказать своего решительного слова в области искусства и проявить скрытые в ней великие художественные силы, если наше искусство лишено живой связи с русским народом, то главной причиной тому, по нашему глубокому убеждению, является тот попечительный гнёт над творчеством, который убивает не только искусство, но и другие творческие начинания русского общества". Ещё в ноябре съезд земских деятелей настойчиво призывал правительство встать на путь реформ. Художники выразили им свою солидарность. Под письмом - подписи: Билибин, Лансере, Бакст, Грабарь, Бенуа, Серов, Сомов, Добужинский - и ещё множество имён.
В той же газете 3 февраля появится и письмо музыкантов: "Когда в стране нет ни свободы мысли и совести, ни свободы слова и печати, когда всем живым творческим начинаниям народа ставятся преграды - чахнет и художественное творчество. Горькой насмешкой звучит тогда звание свободного художника. Мы - не свободные художники, а такие же бесправные жертвы современных ненормальных общественно-правовых условий, как и остальные русские граждане…"
Подписи Гречанинова, Танеева, Гольденвейзера, Гедике и многих-многих других весьма известных музыкантов особого внимания Теляковского не привлекли. Но увидев фамилии Шаляпина и Рахманинова, он подосадует, покачав головой: не ведают, что творят, - "в сущности малые дети".
Письмо готовилось давно. Между 5 января, с письмом художников, и 11-м, когда слово музыкантов начало обрастать подписями, произошли события, перевернувшие всю страну. Здесь и "малые дети" вряд ли могли остаться в стороне.
8 января Рахманинов и Шаляпин в Петербурге. В концертах Зилоти должна прозвучать "Весна". В воздухе носятся слухи о каких-то серьёзных грядущих событиях. Поначалу во дворе, неподалёку от зала, стояли солдаты. Потом их отвели в казармы: чинная публика подозрений не вызывала. Казалось, жизнь ещё может повернуть ко всеобщему примирению, как в рахманиновской кантате:
Слабеет дума лютая,
Нож валится из рук…
Но 9 января началась другая история России.
К царю шла не беспорядочная толпа, но колонны с иконами. Андрей Белый, прибывший в Питер из Москвы в этот роковой день, увидел начало событий:
"На улицах кучки махались: мальчишки - присвистывали; в контур солнечный, красный, повисли дымочки солдатских везде распыхтевшихся кухонь, скрипевших по снегу; солдаты топтались при них.
От Литейного моста ногами на месте потопатывал взводик солдат, - в башлыках, белоусых, хмуреющих, багровоносых; а два офицера дёргали шутками. Набережная: просторы, зелёные льды…"
Глаз другого очевидца, Максима Горького, схватит самое страшное. Ясный зимний день, море народу с иконами движется навстречу царской милости… "Стена солдат покачнулась, гребёнка штыков, сверкнув, исчезла, прозвучал, не очень громко, сухой, рваный треск, ещё раз и ещё".
Люди бегут, падают. Наезжает конница, и безоружных - хлещут саблями. Снег в красных пятнах, трупы…
К вечеру, после дневного возбуждения, город словно онемел. Навалились тяжёлые сумерки. Мёртвые улицы, тёмные дома, в окнах - робкий отблеск свечей.
В этот день - жуткий, тревожный - Рахманинов у Зилоти играл "Франческу". Всеобщее напряжение, похоже, отразилось и на слушателях. В одноактной дантовской опере, в камерной музыкальной драме, они услышали что-то невероятное. Как напишет Вера Павловна Зилоти своей подруге о 8 и 9 января: "После симпатичной кантаты - вдруг вырастает "Франческа" таким гигантом". И словно в тон и тяжёлым событиям дня, и удаче композитора: "Страшное впечатление!! Я страшно радуюсь!!.."
В последующие дни Питеру не до концертов. Город перепуган и взбудоражен. В тёмные зимние ночи иногда раздаётся треск выстрелов.
10 января Рахманинов уже дирижирует в Москве. Название глинкинской оперы теперь могло показаться зловещим: "Жизнь за царя".
Скоро к оперным выступлениям прибавились концерты Кружка любителей русской музыки Керзиных. 16 января в очередном воскресном утреннике прозвучали Пятая симфония Чайковского, музыкальная картина "Садко" Римского-Корсакова, Фантазия для фортепиано с оркестром Чайковского, где за роялем был Танеев, "Камаринская" Глинки. Публике понравилось всё. Но исполнение симфонии стало событием. Её отметил даже не благоволивший Рахманинову Семён Кругликов. Николай Метнер вспоминал: "До Рахманинова нам приходилось слышать эту Симфонию главным образом от Никиша и его подражателей. Никиш, как говорили, спас эту симфонию после полного провала её самим автором. Гениальная интерпретация Никиша, его своеобразная экспрессия, его патетическое замедление темпов стали как бы законом для исполнения Чайковского и сразу же нашли себе среди доморощенных, самозваных дирижёров слепых и неудачных подражателей. Не забуду, как вдруг при первом же взмахе Рахманинова вся эта подражательная традиция слетела с сочинения, и опять мы его услышали как будто в первый раз. Особенно поразительна была сокрушительная стремительность финала как противовес никишевскому пафосу, несколько вредившему этой части".
21-го - премьера в Большом. Мусоргский, "Борис Годунов". Давно, ещё на даче Любатович, Рахманинов проходил с Шаляпиным главную партию. Теперь снова вчитывался в партитуру. Опера шла до конца января, словно бы став ответом на Кровавое воскресенье. Чем стала постановка "Бориса" для Рахманинова? Спектакль готовился наспех. Знаменитого Годунова - Шаляпина ждал успех. Узнать большее о спектакле невозможно: голоса критиков заглушил голос истории.
В конце января в Питере рухнет Египетский мост через Фонтанку, когда по нему двинется эскадрон гвардейской кавалерии. 2 февраля в Большом - ещё один концерт, в пользу раненых. Рахманинов за дирижёрским пультом, Шаляпин поёт в "Алеко", в трёх картинах "Евгения Онегина" и в сцене "Корчма на литовской границе" из "Бориса Годунова". 4 февраля в Москве бомбой, брошенной Иваном Каляевым, убит великий князь Сергей Александрович. На вехи артистической жизни наплывали события катастрофические.
Страна закипала: забастовки по всей России, разрастание революции, тяжёлые вести с Русско-японской войны, политические страсти. Забастовки коснулись и консерватории. Застарелые порядки не устраивали студентов. Не пользовался их расположением и Василий Ильич Сафонов. В Питере тоже всё бурлило. И не только потому, что время пахло революцией. Как писала подруге встревоженная Вера Павловна Зилоти: "Поверь, что если бы было везде в заведениях хоть сносно, то забастовок бы быть не могло…"
Когда в марте за питерских студентов заступится Римский-Корсаков, его из консерватории удалят. И ещё одно письмо появится в газете, адресованное повинной в этом дирекции петербургского отделения Русского музыкального общества, где рядом с другими музыкантами поставит подпись и Рахманинов: "Милостивые государи! Отныне вы увековечили свои имена, доселе безразличные для летописей искусства, славой Герострата. Вы осмелились "уволить" из состава профессоров Петербургской консерватории Н. А. Римского-Корсакова. Тридцать четыре года светлое имя это было украшением Консерватории и не только благодаря мировой композиторской славе, и авторитету Николая Андреевича, но и вследствие незаменимо полезной педагогической деятельности его, свидетелем которой является весь русский музыкальный мир…"
В этот месяц Рахманинову пришлось много дирижировать. Иностранцы - Артур Никиш и Феликс Вейнгартнер - побоялись ехать в Россию. В концертах Московского филармонического общества 14 и 28 марта за пультом - Рахманинов. Снова - Пятая Чайковского, его же "Франческа да Римини" (разве можно не подумать и о своей опере!), а к этому - Бетховен, Мендельсон, Вагнер, Лист, Григ и Мошковский.
Между ними, 18 марта, - ещё один керзинский концерт. Звучали "Богатырская" симфония Бородина, "Увертюра на темы трёх русских песен" Балакирева, "Зима" из балета "Времена года" Глазунова и "Ночь на Лысой горе" Мусоргского. В исполнении Балакирева Юлий Энгель услышал "ясную нить разработки народных напевов", прибавил, что "калейдоскопичность" Глазунова, "мозаичность" Бородина и Мусоргского дирижёр сумел преодолеть своими редкими качествами: "сознательная определённость намерений и твёрдость в их выполнении". На публику "Ночь на Лысой горе" произвела незабываемое впечатление. Рахманинова слушали с восторгом. И общее впечатление - особого рода: "Это дирижёр "Божьей милостью", из которого при достаточной практике должен выработаться художник в этой области первоклассный".
27 и 29 марта он участвует в сборной программе благотворительных концертов Большого театра. Здесь под его управлением исполнят финал "Ивана Сусанина", Славянский марш Чайковского, "Танец Анитры" Грига и его же "В пещере горного короля" - сочинение, сорвавшее шквал рукоплесканий. Розенов в "Новостях дня" подвёл черту под мартовскими концертами Рахманинова: "Его толкования произведений отличаются необыкновенной простотой и естественностью, отсутствием вычур и каких-либо дешёвых эффектов; всё у него выходит цельно, ясно и логично; много утончённых красот, много жизни; встречаются места сильные, захватывающие, поражающие".
Позже о даровании капельмейстера, который в 1905-м явился разом как крупный художник, припомнит Р. Глиэр: "Внешняя сторона дирижирования Рахманинова поражала скупостью движений, уверенным спокойствием, графической точностью жестов, замечательно верным чувством темпа. Но самое важное, конечно, - его глубочайшее постижение самого духа музыки, правдивость толкования замыслов композиторов, чьи произведения он брался интерпретировать".
* * *
Май 1905-го. Страшная весть о Цусиме. Огромная русская эскадра разбита японским флотом. Лишь четыре судна дошли до родных берегов. Остальные - или пошли на дно, или ушли в нейтральные воды. Часть моряков попала в плен.
Поражение отозвалось и обшей болью, и общим вздохом. В августе они отразились в пронзительном и светлом стихотворении Александра Блока:
Девушка пела в церковном хоре
О всех усталых в чужом краю,
О всех кораблях, ушедших в море,
О всех, забывших радость свою.Так пел её голос, летящий в купол,
И луч сиял на белом плече,
И каждый из мрака смотрел и слушал,
Как белое платье пело в луче.И всем казалось, что радость будет,
Что в тихой заводи все корабли,
Что на чужбине усталые люди
Светлую жизнь себе обрели.И голос был сладок, и луч был тонок,
И только высоко, у царских врат,
Причастный тайнам, - плакал ребёнок
О том, что никто не придёт назад.
Рахманинову врачевать душу могла только Ивановка. И при птичьей разноголосице здесь сохранялась чуткая тишина. Когда он играл, звуки рояля неслись из флигеля в эти затенённые аллеи, зелёные заросли, ложбины, смешиваясь с пронзительным и чистым щебетом.
К ивановскому спокойствию он любил приобщить и друзей, и теперь у него побывал Никита Морозов с женой. Потом прислал письмецо: как хорошо в ивановских просторах! Остальную часть лета композитор отдал инструментовке опер. Хотел увидеть "Скупого рыцаря" и "Франческу" в новом сезоне.
Нарушая его работу, долетали вести - восстание матросов на броненосце "Потёмкин", восстание в Польше и Латвии, забастовка в Баку, расстрел демонстрации в Иваново-Вознесенске, мирный договор с Японией.
Сезон Большого откроется 30 августа "Жизнью за царя". 1 сентября пойдёт "Евгений Онегин". Потом, чередуясь, - "Жизнь за царя", "Евгений Онегин", "Пиковая дама", "Русалка"…
По всей стране вспыхивали мятежи и стачки. Когда подоспело время премьеры оперы Римского-Корсакова "Пан воевода" - забастовали печатники. Объявление о спектакле не появилось, и 3 октября опера прошла в зале, заполненном лишь на треть. Не особенно популярное сочинение Корсакова вряд ли могло стать событием музыкальной жизни, даже при иных обстоятельствах. Но самого композитора после пережитых им гонений публика встретила аплодисментами.
Для Рахманинова приезд Николая Андреевича станет событием: "Я словно пробудился от дурного сна, стряхнул с себя все московские предрассудки против великого петербургского композитора". Искренность, редкое мастерство, поразительное, до тонкостей, чувство оркестра…
С юных лет Рахманинов к питерцам, как и многие москвичи, относился несколько насторожённо. Римский-Корсаков в его душу входил медленно, и всё-таки - уверенно и непреложно. Мартовское письмо в защиту Корсакова - дань уважения его личности. Воспоминания о постановке "Пана воеводы", записанные и Риземаном, и Сванами, - восхищение музыкантом.
"Однажды вечером, после репетиции, мы отправились в театр Солодовникова послушать его оперу "Майская ночь". Спектакль ещё не начался. Мы сели где-то в середине зала. Дирижёр и оркестр, к которым из-за присутствия композитора пришло второе дыхание, не скупились на труды и что есть силы трубили на своих инструментах. Вдруг - Левко как раз начинал петь свою арию - я увидел, что Римский-Корсаков сморщился словно от сильной боли: "Они играют на кларнетах in В", - простонал он и сжал моё колено. Позже я проверил партитуру - в ней были указаны кларнеты in А".
Этот удивительный слух! Они договорились, что первые репетиции Рахманинов проведёт один. Корсаков появится на последней, тогда его замечания и будут учтены. Недолгое общение на подготовке "Пана воеводы" ошеломило Сергея Васильевича.
"В сцене предсказания судьбы в этой опере есть такт fortissimo на доминантном аккорде, который берётся всем оркестром. Я подивился, почему в этом месте молчит туба. Когда я обмолвился об этом Римскому-Корсакову, он ответил:
- Её всё равно не будет слышно, а я терпеть не могу писать лишние ноты".
Чуть позже Рахманинов убедился, что Корсаков знал, что говорил.
"Когда репетиция закончилась, он выразил своё полнейшее удовлетворение, доставившее мне огромную радость, но добавил:
- Какие инструменты играют fortissimo в этом такте?
Я перечислил всех оркестрантов, одного за другим.
- А почему играет тамтам?
- Может быть, потому, что таковы указания.
- Нет, там указан только треугольник.
Я попросил музыканта принести свою партию, в ней тамтам был обозначен.
Римский-Корсаков потребовал партитуру. Выяснилось, что тамтам не играл в этом такте и был поставлен по ошибке - должен был играть только треугольник".
Слух Римского, его понимание оркестра - всё вызывало восторг. В постановке "Пана воеводы" Николаю Андреевичу нравилось всё, кроме некоторых вокалистов. Искусство Рахманинова-дирижёра он не просто оценил. Захотел, чтобы московской премьерой новой оперы "Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии" - сочинение уже близилось к концу - руководил именно Рахманинов.