Построились. Чтобы не ударить лицом в грязь и показать свою строевую выправку, чеканным шагом вошли в широкие ворота и, поглядывая по сторонам, направились к казармам.
После обеда наступило наконец время идти на медицинскую комиссию - она казалась нам чем-то очень страшным. Долго и тщательно устанавливали врачи нашу пригодность к летному делу. Надо было побывать в нескольких кабинетах, и после каждого осмотра я тайком заглядывал в бланк. Всюду стояло - "годен".
Я был очень огорчен, узнав, что Кохана забраковал терапевт - у нашего товарища оказалось повышенное кровяное давление. Жаль было с ним расставаться.
Через несколько дней, когда кончила работать комиссия, нам, принятым в училище, выдали красноармейское обмундирование.
Подтянутые, веселые, выстроились мы во дворе. Комиссар поздравил нас: мы вступили в ряды Советской Армии. Перед тем как отпустить нас, он объявил:
- Сегодня, в восемнадцать часов, у вас будет комсомольское собрание. Политрук подробно расскажет вам о распорядке жизни в училище и проведет политинформацию. Такие политинформации у нас в Ленинской комнате проводятся каждый вечер… В добрый час, товарищи! - закончил комиссар.
…Моя мечта осуществилась. Началась новая жизнь, жизнь курсанта авиационного училища.
2. Становимся военными
Вечерами мы собирались в Ленинской комнате. Политрук читал нам "Красную звезду", "Комсомольскую правду". Каждый из нас по очереди делал доклад по вопросам текущей политики. Конечно, с особенным вниманием мы следили за ходом войны с белофиннами. Трудно описать наше ликование, когда мы узнали, что 11 февраля советские войска начали штурм финской обороны и в первый же день пробили брешь в линии Маннергейма.
Нам очень нравилось, как политрук проводил занятия. Он делал доклады и о международном положении, и о литературе, кино, театре. Мы поражались, как он успевает готовиться к занятиям. В своих докладах он связывал вопросы текущей политики с нашими повседневными задачами: с обязанностью соблюдать железную воинскую дисциплину, быть исполнительным, быть верным воинской присяге. У него всегда была наготове шутка, а это курсанты очень любили. Он знал наизусть множество стихов и всегда кстати приводил их в своих беседах.
Был он человеком требовательным, в особенности когда речь шла о дисциплине, и в то же время чутким, внимательным товарищем.
…Коломиец и я попали в одно отделение. В нем - двенадцать человек. Все закончили аэроклубы. Перезнакомились быстро. Из новых товарищей мне особенно нравится Гриша Усменцев. Он привлекает своей энергией, поразительным трудолюбием, жизнерадостностью.
Вскоре меня назначили командиром отделения: на петлицах по два треугольника. Ребята подобрались дружные, дисциплинированные. Все они горячо любят авиацию. Я стараюсь узнать каждого курсанта в отделении. Это моя обязанность. Белорус Иванов, веселый белокурый, сероглазый паренек, полушутя назвал меня "батько". Кличку подхватили и другие товарищи. Я даже сердился, когда слышал, как ребята говорили про меня: "Вот наш батько идет".
Мы живем дружно и весело. Быстро привыкаем к размеренному темпу жизни училища, военной дисциплине, к жизни по уставу.
По субботам ходим в город, в баню. Идем с песнями. Запевает мой земляк - Вася Лысенко, - а мы подхватываем. По сторонам глядеть не положено, но мы все же замечаем, что на нас смотрят, и каждый хочет поразить "гражданских" своей воинской выправкой. По воскресеньям нас иногда отпускают в кино.
Выходной день проходит незаметно и быстро. Кто пишет письма домой, кто идет в спортзал, кто читает книгу. Отбой бывает на час позже обычного. После отбоя в школе наступает тишина. Не спят только дежурные.
Наш строевой командир Малыгин - тот самый худощавый лейтенант, который встретил нас на станции, - строг и требователен. Первое занятие с нами он провел так: приказал вытащить на середину комнаты кровать и показал, как ее нужно заправлять по единому образцу, чтобы не делать ни одного лишнего движения. Сам он все делает быстро, аккуратно и этого требует от нас.
Малыгин вникает во все мелочи нашей жизни. Он приучает курсантов жить и учиться точно по уставу, воспитывает ту любовь к роенной профессии, которая проявляется во всем: и в ревностном исполнении приказа командира, и в том, как начищены сапоги, как затянут ремень, как подшит воротничок.
И незаметно - вчера еще сугубо штатские - становимся мы военными людьми. Трудно установить, как совершается этот переход, как появляются сознание воинского долга перед Родиной, воинская подтянутость, дисциплинированность.
Вначале, когда наш строевой командир отчитывал кого-нибудь из курсантов за слабо затянутый ремень или плохую заправку койки, нам казалось, что он чересчур придирчив. Но мы скоро поняли, что и ремень, и заправка койки только на первый взгляд кажутся мелочами, что отсюда-то и начинается воспитание дисциплины, собранности, воинского долга.
Командир часто напоминает нам об этом долге, о высоком достоинстве советского воина.
- Вот вы еще присягу не принимали, - говорит он. - Примете присягу, тогда уж на вас как на настоящих советских воинов смотреть будут…
3. Слова присяги
Когда же наконец наступит торжественный день принятия присяги? С каким волнением мы знакомимся с ее текстом, слушаем беседы о ней! Я уже, кажется, наизусть знаю полные глубокого смысла слова воинской присяги. И вот наконец настал долгожданный день. В Ленинской комнате собрались курсанты. Тут несколько отделений. Мы выстраиваемся по два. Я стою в паре с Василием Лысенко. Лица у ребят сосредоточенные. В торжественной тишине раздаются слова присяги. Их взволнованно читают мои друзья, и большое, горячее чувство, от которого делается светло на душе, наполняет меня…
Курсанты по очереди подходят к столу, за которым стоят командир эскадрильи и комиссар. У меня от волнения пересохло в горле. Но начинаю читать текст и забываю обо всем, кроме слов присяги: в них вложены моя душа и все мои помыслы.
Этот день запоминается навсегда. Мне кажется, что только теперь я стал настоящим воином, и жизнь в училище, хотя в ней ничто, по существу, не изменилось, представляется мне иной, более значительной… Ведь я дал присягу быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным, мне доверено оружие, я с заряженной винтовкой пойду в караул на аэродром, мне выдали красноармейскую книжку…
Впервые меня посылают ночью в караул на аэродром. Тихо. Вдали темнеет лес. Под луной поблескивают самолеты. Необычайно красивыми кажутся мне они в лунном свете. В сотый раз обхожу "УТ-2" - "стрекозу", как мы его называем. Ребята говорят, что на нем сидишь, как на тарелочке: кабина, действительно, сверху открыта, не то что на аэроклубовском "По-2". Иногда в ночной тишине раздается знакомый голос приятеля-курсанта: "Стой, кто идет?" Пристально всматриваюсь в темноту и крепко сжимаю винтовку. Мне доверена охрана военного имущества. Невольно вспоминаются слова присяги…
4. Учебные будни
- Делайте все, чтобы быстрее построить отделение по учебной тревоге, - предупреждает нас командир на строевой подготовке. - Помните: стоит одному замешкаться - все отделение задержится.
И когда был объявлен сбор по "тревоге", я очень волновался: успею ли вовремя построить свое отделение?
После двух-трех ночных тревог я сказал своим товарищам:
- Порядок экономит время. Если знаешь, где что лежит, - соберешься быстрее. Давайте постараемся не делать ни одного лишнего движения при построении.
Через несколько дней в казарме раздалась команда дежурного: "Тревога!" Мы выбежали во двор в полной боевой готовности, когда там еще никого не было. В темноте кто-то подошел к нам - это был дежурный командир. Он спросил номер нашего отделения.
Через минуту-другую построились все отделения.
Утром нас выстроил командир роты и зачитал приказ начальника училища:
"Четвертое отделение построилось первым - в 2 минуты 45 секунд, быстрее всех в училище. Командиру отделения объявляю благодарность с занесением в личное дело и выдачей денежной награды - 50 рублей".
Этот, может быть, незначительный случай показал нам, как велика роль спаянности и дисциплины; мы поняли, что быстроту действий, внимание, расторопность, четкость, необходимые в воздухе, нам нужно развивать в себе и на земле.
Наградные пятьдесят рублей я отослал отцу - знал, как это его порадует.
Занимаемся много. В классах решаем задачи, изучаем различные системы машин, сложную современную авиационную технику. Подробно знакомимся с материальной частью истребителя "И-16". Занятия в аэроклубе, оказывается, были всего лишь "приготовительным классом". Вот она, настоящая сложная боевая авиационная техника!
Так же как в аэроклубе, мы, не закончив еще теоретических дисциплин, должны познакомиться с нашими будущими инструкторами. К нашему отделению прикреплен лейтенант Тачкин. Мы уже, как водится, получили о нем некоторые сведения от ребят, летавших с ним в прошлом году. Они его хвалили. Говорили, что лейтенант - отличный инструктор.
Каждый день мы ждали встречи с инструктором. И вот по распорядку дня - первый методический час с инструкторами. Курсанты собрались по отделениям в казарме. Вошла группа военных. Это были инструкторы. Мы встали по команде. Очень молодой коренастый лейтенант не спеша, чуть вразвалку, направился к моему отделению, и пока мы стояли навытяжку, он оглядел нас, а мы его. Конечно, это Тачкин!
Я доложил:
- Товарищ лейтенант! Четвертая летная группа собралась на методический час.
Лейтенант разрешил нам сесть, расспросил, как учились в аэроклубе, задал ряд вопросов по курсу учебно-летной подготовки, коротко, по-военному, дал нам несколько наставлений. Мне он очень понравился, хотя показалось, что наш инструктор несколько медлителен. Правда, это не вязалось с его энергичным, выразительным лицом и вообще с обликом летчика-истребителя.
С нетерпением мы ждали начала занятий на аэродроме.
В жизни летчика инструктор занимает особое место. От него во многом зависит летное будущее неопытного, горячего юнца. Приемы инструктора, его поведение в воздухе и на земле невольно перенимаются. Инструктор делает так-то, инструктор учит так-то - этим долго еще живешь в воздухе, пока не выработаешь свой "почерк". На земле во всем подражаешь инструктору, вплоть до манеры двигаться, говорить, заправлять гимнастерку.
…Зима кончается. У нас в училище идут напряженные занятия. Мы совсем освоились с военным укладом, вошли в размеренный ритм новой для нас жизни. Командование и инструкторы сумели воспитать в нас любовь к училищу, к нашей профессии, чувство воинской чести, сознательной воинской дисциплины, высокое чувство долга перед Отчизной. По-прежнему много занимаюсь спортом, а по вечерам, когда бываю свободен, читаю или иду в уютную Ленинскую комнату - там мы горячо обсуждаем текущие события, следим за ходом военных действий на Западе, за боями в Финляндии.
…Собравшись в круг, сидят курсанты - представители различных республик, областей, краев. Кто-нибудь читает вслух газету, и мы узнаем о новых победах советских людей, борющихся за досрочное выполнение сталинской пятилетки. Каждый из нас радуется, услышав об успехах земляков. И все мы испытываем большое, сильное чувство гордости за родную Советскую страну, живущую кипучей созидательной жизнью.
В эти зимние дни 1940 года всем нам хотелось бы очутиться на аэродромах Карельского перешейка, откуда поднимаются в воздух краснозвездные ястребки. Празднично, радостно было у нас в училище, когда 12 марта 1940 года белофинны запросили мира и военные действия были прекращены!
А между тем на Западе разгоралась война. Мы внимательно следили за картой военных действий. Немцы все чаще и чаще совершали налеты на Лондон. Фашистская Германия захватила пол-Европы…
5. Строгие машины
Когда стаял снег, на аэродроме подсохло и все испытания по теории были сданы, мы после утренней зарядки, веселые, довольные, чуть волнуясь, впервые вышли, на летную практику. У ангара стояли "УТ-2". Самолеты уже были распределены.
К нам подошел инструктор и сказал, как всегда, коротко и внушительно:
- Предупреждаю: "УТ-2" - более строгая машина, чем "По-2". Поэтому, готовясь на земле к полетам, будьте еще внимательнее и дисциплинированнее.
Через несколько дней мы приступили к ознакомительным полетам в зону. "УТ-2" в воздухе гораздо послушнее, чем "По-2", и требует более точных и строгих движений. Тачкин любил слово "расторопный" и часто говорил нам: "Расторопнее будьте, расторопнее!" В воздухе он преображался. Движения становились быстрыми, но плавными и точными. Мне вначале казалось, что "УТ-2" трудно освоить и очень долго придется тренироваться. Мы давно не летали, к тому же на "УТ-2" сперва чувствовали себя как-то непривычно: над головой уже не крылья, как на "По-2", а бездонное небо. И всего тебя охватывает чувство пространства, бескрайных далей. Но прошло немного времени, и Тачкин сказал мне, как когда-то Кальков:
- Полетите самостоятельно.
Я был удивлен: не ожидал, что так быстро получу разрешение на самостоятельный полет. Влез в кабину, немного волнуясь. Сначала слегка уклонился от направления, но постепенно движения становились увереннее. Полет провел по всем правилам, как учил инструктор.
Когда я вылез из кабины, инструктор сказал:
- Летали хорошо, но все же вначале допустили ошибку. Учтите это.
Только сейчас вспомнил я об этой своей ошибке, о том, что уклонился от направления, - в воздухе некогда было думать об этом. Надо было учесть замечание инструктора и продумать свои действия в полете.
На следующий день вылетел Коломиец…
Вскоре инструкторы сами стали тренироваться на учебно-тренировочном истребителе. И мы начали проводить учебные полеты на "УТИ-4". "УТ-2" уже был освоен.
"УТИ-4" мне казался грозным, строгим и неприступным. Во время первого полета с инструктором я многое не понял в его действиях, не успел уследить за ними, как тогда, при первом полете на "По-2" в аэроклубе. Управлять "УТИ-4" надо было быстро, четко. И я не был уверен, смогу ли освоить технику пилотирования на нем. Поэтому особенно тщательно относился к наземной подготовке.
К первому полету готовился с тревогой. Однако полет оказался будничным. В воздухе я не испытал ни напряжения, ни волнения. Машина отлично слушалась меня.
И вот наконец начинаем проводить наземную подготовку на боевых самолетах-истребителях "И-16". Мы думали, что на них будут тренироваться только инструкторы. Но неожиданно для себя я самостоятельно вылетел на этом боевом истребителе.
Я сделал три провозных полета на "УТИ-4". Дав несколько указаний, инструктор вдруг сказал мне:
- Подготовьтесь. Сегодня вылетаете самостоятельно на "И-16".
Не помня себя от радости и волнения, я пошел к самолету. Когда влез в кабину - успокоился, сосредоточился. Вырулил на линию исполнительного старта. Чувство ответственности за боевую машину росло с каждой секундой.
Осмотрелся, поднял руку и получил разрешение на вылет. Дал газ. Самолет словно сам понесся. Я даже немного растерялся. Оторвался от земли. Не успел оглянуться - высота триста метров. Собрался с мыслями, сделал круг над аэродромом. Захожу на посадку. Земля приближается быстро. Самолет строгий, не прощает ни малейшего упущения. Я сел впритирку около посадочного знака - даже финишер убежал.
Во втором полете я уже гораздо спокойнее и смелее держал управление. Когда приземлился, ко мне подошел Тачкин и пожал мне руку:
- Поздравляю! Летали отлично. Но с этой машиной надо быть повнимательнее.
На "И-16" начали вылетать и другие курсанты. Тачкин поставил передо мной еще более сложную задачу. Я ее выполнил и, довольный, раздумывая о том, как хорошо меня слушается машина, какая появилась во мне уверенность, захожу на посадку. Приземляюсь. И вдруг в конце пробега мой самолет разворачивается. Задеваю крылом за землю. Стоп! Рулю, посматривая на крыло. Как будто все в порядке. Но на душе скверно. Стыдно будет в глаза инструктору смотреть. Вот что значит ослабить внимание! Оно нужно и тогда, когда ты уже приземлился и заруливаешь на стоянку.
Вылезаю из самолета медленно и, не снимая шлема и парашюта, стою.
Тачкин и курсанты окружили самолет. Рассматривают крыло.
Инструктор окидывает меня холодным взглядом и говорит негромко, но так, что всем слышно:
- Что ж, зазнался, видимо. Пора, кажется, знать: с той секунды, как вы сядете в самолет, и до того, пока не вылезете из него, вы не имеете права ослаблять внимание. Самолет не терпит небрежного отношения к себе, а "И-16" в особенности.