3
Марш из Киева был назначен на двадцать восьмое декабря. На рассвете к четырнадцати грузовикам собрались оригинальные пассажиры: в советском и немецком военном обмундировании, в штатских пальто и телогрейках, в сапогах и обмотках, шапках–ушанках и папахах, в кепках и шляпах; совершенно здоровые лесовики и еще бледные после госпитального режима люди. Веселые и шумливые, как грачи весной, хлопцы громоздились на машины поверх ящиков с минами и снарядами, устраивались там надолго и всерьез. Не обошлось и без "зайцев". Перед самым отбытием автоколонны ко мне подошел лейтенант Кожушенко - рябой, черноглазый, шустрый и хитрый украинец:
- Товарищ командир, тут меж ящиками нашли какого–то… Говорит, черниговский, из какой–то Крючковки или Криковки.
- Что же он там делал?
- А бис его знает.
- Где он?
- Вон стоит, в валенках и в кепке.
Мне было не до "зайцев", но надо выполнять службу, и я сказал строго, для порядка:
- Давай его сюда.
Кожушенко подозвал парня. Выше среднего роста, молодой, белобрысый, со смущенным, но плутоватым лицом, в брюках, натянутых поверх валенок с самодельными калошами из камер немецких грузовиков, в ватном, явно с чужого плеча пальто и маленькой, почти детской кепочке на голове.
- Фамилия?
- Сокол Николай.
- Ну який ты Сокил? - не выдержал Кожушенко. - Ты на общипанную ворону похож.
Действительно, из дыр пальто торчали, как рваные перья, грязные куски ваты.
Кривая, неловкая улыбка и умоляющий, но плутоватый взгляд серых, с рыжими крапинками глаз.
- Партизанил?
- А как же? В местном отряде. Под Черниговом.
- Чего же ты "зайцем" забрался? В чужую телегу зачем залез?
- За это и плетюгов можно враз схлопотать, - предупредил Кожушенко.
Почесывая валенок о валенок, Сокол сказал безразлично:
- Вчера только узнал. Сбегал в отдел кадров, а там говорят - рабочий день закончен, приходите завтра.
- Ну?
- А я от ребят узнал, что вы чуть свет отбываете. Пока отдел кадров мне бумажку даст, вы тем временем и уедете. Так я и решил: прибуду на место - там разберутся. Мне же не бумажка, а автомат и взрывчатка нужны, - играя на моей партизанской психологии, рассудительно говорил Николай Сокол.
- Что ты в этом понимаешь, тюха–матюха? - презрительно сказал Кожушенко.
И парня как подменили: пропала заискивающая улыбка, грудь пошла колесом, на лице петушиный задор.
- Да я шесть эшелонов под откос пустил. Сам взрывчатку вытапливал. Из снарядов. Если б не подполковник, я б тебе показал матюху…
Парень начинал мне нравиться. Но я все же сказал:
- Ну, а как же мы тебя без справки проверим? Мало ли чего можно наболтать.
- А у меня свидетели есть. Из вашего же пополнения.
- Где?
- А вот Васька…
Действительно, в стороне стоял мальчишка лет пятнадцати. В ладном, подогнанном по фигурке красноармейском обмундировании, в командирской шапке–ушанке, Было в нем что–то такое по–солдатски справное, что сразу внушало к нему доверие. Мне показалось, что я где–то уже видел этого мальчонку. И только успел повернуть голову в его сторону, как он, четко печатая шаг, подошел, взял под козырек и доложил:
- Старший подрывник Черниговского соединения Героя Советского Союза Попудренко партизан Коробко.
Многие из нас. слышали о знаменитом подрывнике Васе Коробко. Но никак мы не ожидали, что этот подросток, по существу мальчишка, и есть тот грозный диверсант, о котором с уважением говорили даже маститые, усатые подрывники.
- Тот самый Коробко? - не скрывая своего любопытства, спросил я мальчугана.
- Так точно, тот самый, - бойко ответил он.
- Вася Коробко?
- Я.
- Давно служишь?
- Два года и три месяца.
- Имеешь награды?
- Орден Ленина, Красная Звезда и медаль партизанская первой степени. Представлен к Герою…
Вокруг собирался народ. Послышались одобрительные восклицания. Андрей Цымбал похвалялся, что это он завербовал Васю в свою роту еще в госпитале, где они лежали рядом на койках.
- Можешь рекомендовать этого товарища к нам в отряд? - кивнул я на обнаруженного в машине "зайца".
- А как же? Это же наш…
Вася вдруг запнулся, так как парень в валенках из–за моей спины делал ему какие–то загадочные знаки.
- В чем дело? - спросил я парня.
Но Вася уже оправился:
- Он тоже, как и я, подрывник. Несколько эшелонов имеет на своем счету.
- Шесть эшелонов, - словно суфлер из будки, подсказал Николай Сокол из–за его спины.
- Что–то они хитруют, товарищ командир, - шепнул мне Кожушенко, рьяно выполнявший обязанности начальника колонны.
Мне и самому ясно было, что хлопцы что–то затеяли, но это наверняка одна из тех забавных и безобидных партизанских хитростей, которых не следует опасаться. "Вообще–то надо будет расспросить при случае построже, попридиристей", - отметил я в памяти мимоходом и, махнув рукой, сказал начальнику колонны:
- Действительно, на месте придется разбираться. А теперь - в путь.
Раздалась команда: "По ма–ши–нам!". И, направляясь к одной из них, я заметил, как важно, с чувством собственного достоинства, шел по мостовой складный маленький боец Вася Коробко, а рядом с ним вприпрыжку, мелкой рысью, немножко нагибаясь, пришлепывал валенками его подопечный - Сокол. Они вместе забрались в кузов машины. Сел и я в кабину грузовика, устраивая меж ног автомат и немудрящие фронтовые пожитки. А еще через минуту подбежал лейтенант Кожушенко, форсисто "козырнул" и попросил разрешения двигаться.
4
Движение по улицам города шло рывками. На перекрестках машины, сгрудившись вплотную, напоминали хребтиной своих затянутых брезентом кузовов и сомкнутых в единую цепь колес какого–то допотопного ящера. Затем по сигналу регулировщиков они снова растягивались. И лишь когда мы вышли на ровный, как стрела, Брест–Литовский проспект, колонна стала набирать темп… Четырнадцать грузовых машин везли около сорока тонн боеприпасов. Пять пушек прицеплено было к мощным "студебеккерам". И около ста человек лихих как на подбор, бывалых партизан запели песню.
По свежему впечатлению на ум пришли люди, с которыми только что разговаривал: лейтенант Кожушенко, Вася Коробко, Николай Сокол. И мысль сразу побежала от них к тем, чьими представителями были они в нашем отряде.
Черниговские партизаны! Мы с ними встречались дважды. Мимоходом - во время рейда к Днепру осенью 1942 года (тогда не было времени для налаживания долговременных связей и длительной устойчивой дружбы; лишь наши разведчики и дозорные на заставах Федорова и Попудренко успели встретиться, наскоро обменяться новостями и тут же заспешили каждый своей дорогой). И второй раз - на Припяти в апреле 1943 года; эта встреча была уже продолжительнее.
В Киеве я узнал о героической гибели Попудренко. Он был убит в Софиевских лесах и похоронен в селе Николаевке. А Черниговщина к концу 1943 года полностью освободилась от противника, и оставшиеся в живых партизаны Попудренко стали как бы безработными. Нечего было удивляться тому, что такие "профессионалы", как Коробко и Сокол, рвались к нам, двигавшимся вперед, на запад.
В конце Брест–Литовского проспекта, где–то возле Пересечения, колонна остановилась. Кожушенко решил еще раз проверить, все ли в порядке.
Выйдя из машины, мысленно прощаюсь с Киевом. С горы хорошо видна его западная часть - шоссе, вплоть до привокзального базара, и сразу - бульвар Тараса Шевченко, со стройными тополями.
- Ну что ж, до свидания, Киев, - вздохнул я и нащупал конверт, зашитый в подкладке кителя.
Это налетевшее на меня, как осенний ветер, чувство разделяли в колонне многие. Лишь хлопотливому Кожушенко было не до лирики. В который раз он требовательно осмотрел колонну и, всем своим нахмуренным видом заставив военных шоферов подтянуться, скомандовал на кавалерийский манер:
- Походной автоколонной… интервал между машинами пятьдесят метров… начальник колонны впереди, помощник - в замыкающей машине, марш–марш!
Колонна трогается опять и вскоре сворачивает на север, вправо от Брест–Литовского проспекта. Мысли летят, обгоняя одна другую. В памяти возникают отгремевшие бои, принесшие славу партизанским друзьям - командирам, бойцам… Мы держим курс на знакомые места. Впереди - Дымер и Дымерские леса, в которых весной 1943 года на этой же вот шоссейной дороге рота Пятышкина взорвала мост. Слева от нашего маршрута, на Тетереве, угадывалась знаменитая Блитча - там мы вели бой с частями киевского гарнизона, брошенными против нас обер–гаулейтером Зоммером. Впереди - Иваньковский мост через реку Тетерев, сожженный нами при помощи немецкой кинопленки. Интересно будет посмотреть на него при дневном освещении…
Дорога оказалась плохой: груды булыжника, вывороченного танками, частые воронки от авиабомб и снарядов. Предусмотренный Кожушенко график движения по пятнадцать - двадцать километров в час явно срывался. Так и не пришлось посмотреть знаменитый Иваньковский мост при дневном свете: проехали его поздним вечером. Но зато мы компенсировали свое вполне понятное партизанское любопытство расспросами, разместившись в этом самом Иванькове на первую ночевку.
Путь до Овруча занял весь второй день марша. Бывший учитель истории и географии, а сейчас наш разведчик, Кашицкий говорил на последнем перед Овручем привале:
- Древний этот городок известен еще по первым русским летописям. Именно сюда, в Полесье, ходили на полюдье - грубый феодальный грабеж - первые киевские князья.
Потом я слушаю, как отсюда, из района Овруча, стягивалось на север к Гомелю и Могилеву украинское ополчение времен 1812 года, А где–то выше, под Салтановкой, взяв за руки двух сыновей, генерал Раевский поднимал в атаку своих бравых солдат.
- Кашицкий! - окликаю я. - А ты бы разведчикам об этом лекцию прочел.
- Да я уж разговаривал с ними. Лекция не лекция, а вроде того…
- Ну и как?
- Слушают.
- Действовали вокруг Овруча партизаны гражданской войны?
- А как же! Отсюда стягивал свои полки к Коростеню и Житомиру Николай Щорс. На помощь батько Боженко и лихому Черняку, которые прорубались тогда на запад против Петлюры…
Связано было с Овручем и более близкое к нам смелое партизанское дело. Всего какой–нибудь месяц назад налетел на размещавшийся здесь немецкий гарнизон партизанский генерал Сабуров. В составе соединения Сабурова действовал чехословацкий партизанский отряд. Командовал тем отрядом бывший капитан словацкой армии Ян Налепка, который и погиб в бою за Овруч.
"Надо будет посетить могилу нашего товарища по оружию в Овруче", - подумал я.
А колонна двигалась по фронтовой дороге, то растягиваясь, то собираясь впритык. Натужно ревя моторами, тяжелые грузовики переползают воронки и выбоины, а на коротких участках сохранившегося шоссе, весело брызнув из глушителя голубоватым дымком, сразу набирают скорость.
На одном из таких довольно длинных отрезков нормального шоссе стало клонить ко сну.
- Два Андрея, два Андрея, - шепнул я с полусонной улыбкой.
- Чего? - повернулся ко мне фронтовик шофер.
- Да так… Вспомнил, как с нами в горы ходили два Андрея.
Лицо у солдата расплывается в улыбке:
- Какие тут горы, товарищ подполковник?
- Да не тут, друг. Это в Карпатах было.
- До Карпат еще далеко, - беззаботно отвечает шофер из автобата службы тыла Первого Украинского фронта.
Вместо ответа я мурлычу под нос нашу песню, сочиненную Платоном Воронько:
Дни и ночи стрельба, канонада,
Только эхо в Карпатах ревет.
Партизан не желает пощады
И на помощь к себе не зовет.
Не зовет он далекого друга,
Что на фронте за тысячу верст.
Из–за Дона и Южного Буга
Ты придешь к нам, наш сменщик, на пост…
"Вот он и пришел, сменщик… И конверт со мной. Что же там ждет нас, впереди?".
Водитель нажимает на газ. Впереди - Овруч. А в Овруче сто пар быков, на которых мы махнем снова туда, на запад, и, может, опять замаячат на нашем пути Карпатские горы…
5
На следующий день, в Овруче, мы, участники Карпатского рейда, посетили могильный холм над останками Яна Налепки и других товарищей, которые навеки уснули здесь.
- Он что - из того полка? - спросил я, имея в виду визит землячки Кашицкого, нашей знаменитой Карповны, к словакам.
- Точно не знаю, - ответил Кашицкий. - Слыхал только, что капитан этот был начальником штаба словацкого полка.
Вспомнил я и командира полка полковника Иозефа Гусара, того самого, с которым еще весной 1943 года наша храбрая Карповна вела переговоры. Он так и не решился сам перейти к нам. Но все же установил с нами контакт и не особенно препятствовал бегству своих солдат и даже унтер–офицеров в партизанские отряды. Вспомнил и о том, что благодаря работе Карповны и Кашицкого мы смогли, будучи в Карпатах, перебросить в Словакию грамотных в партизанском деле словацких войников, будущих застрельщиков словацкого восстания. Я сказал об этом Кашицкому, сожалея, что наш поспешный уход из тех краев оборвал хорошо налаженную связь со словаками.
- Они себя еще покажут, - уверенно ответил Кашицкий.
И в памяти моей воскресли открытые, честные лица словаков–партизан. "Да, они еще себя покажут…" Один из них - Андрей Сакса - и сейчас воюет в нашей главразведке, а другой Андрей действовал в знаменитой третьей роте Карпенко. Достигнув с нами словацкой границы, этот второй Андрей во главе небольшой группы словаков перешел в июле 1943 года на родную землю и стал там одним из организаторов партизанского движения.
- А Сабуров–то? Переплюнул нас с тобой, разведчик. А? - подзадорил я Кашицкого.
- Так ему что? Пока мы на Карпаты ходили, он имел время агентуру наладить…
Ян Налепка, видимо, был решительнее Иозефа Гусара. Не знаю, сам ли Налепка оказался инициатором или этот смелый план ему предложил Сабуров через своих разведчиков, но задумано было большое дело: организовать переход всего Словацкого полка на сторону партизан. План разработали умело, только, может быть, слишком детально. "В таких случаях детализация вступает в противоречие с конспирацией, - говаривал не раз комиссар Руднев. - Чересчур тщательная разработка операций в подполье часто грозит им срывом из–за неосторожности или предательства". Так случилось и на этот раз: план перехода на нашу сторону всего Словацкого полка вдруг оказался под угрозой провала. Налепка не дал гестапо времени переловить своих единомышленников. Собрав наиболее активных подпольщиков, он бежал с ними к партизанам. Немцы организовали погоню за беглецами на автомашинах и танках. Однако словацким офицерам и солдатам удалось скрыться в лесу. А там уж они были встречены украинскими и русскими товарищами с распростертыми объятиями.
Таким образом возник первый словацкий партизанский отряд. Я о нем слыхал немало по возвращении из Карпат. Это была боевая патриотическая организация, сильная в военном и крепкая в морально–политическом отношении.
После дерзкого перехода на сторону партизан Яна Налепки и его товарищей гитлеровское командование вынуждено было все словацкие полки не только спешно снять с фронта, но и убрать их из своего оперативного тыла в Полесье.
Ян Налепка и его товарищи показали гитлеровцам, на что способны войники, когда они сражаются за правое дело. Вынужденные до этого нести караульную и патрульную службу в пользу своего лютого врага - немецкого империализма, словаки всячески саботировали ее. Часто при встречах с партизанами они лишь для вида стреляли в воздух и быстро оставляли занятые позиции, бросая на месте "боя" ящики с патронами и минами (им хорошо было известно, что партизаны нуждаются в боеприпасах)… Так было и под Юревичами: партизаны Мельника захватили там даже две отличные шкодовские пушки с полным боекомплектом. Очень пригодились эти пушки в бою за город Брагин.
А в партизанских рядах словацкие войники быстро приобретали истинно партизанский вид. На высоких тульях офицерских и солдатских фуражек появлялись ярко–красные ленточки. Перенималась у партизан и особая манера лихо носить оружие и никогда не упускать случая воспользоваться им. Легкие чешские ручные пулеметы с удивительной меткостью и методичностью "стригли" немецкие колонны, заставы и засады.
Ян Налепка и его войники все время рвались в дело. Им хотелось участвовать не только в мелких стычках, но и в крупных наступательных партизанских боях. Партизанское командование не могло не посчитаться с этим при разработке плана налета на Овруч. Отряду Яна Налепки выделили самостоятельный "сектор" и поставили ответственную задачу: захватить и удержать мост.
В ночном бою мост был взят сразу. Гитлеровцы бросили на отряд Налепки бронемашины. Ничего из этого не получилось: словаки стояли насмерть. Они помогли партизанам Сабурова полностью освободить Овруч от гитлеровцев. Но эта победа досталась дорогой ценой. Смертью храбрых пал верный патриот словацкого народа наш боевой товарищ капитан Ян Налепка, жизнь и смерть которого стали символом братской дружбы славян. Указом Верховного Совета СССР Яну Налепке посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза…
И вот мы стоим у его могилы. Цветов и венков у нас, к сожалению, нет. Без команды выравняли шеренгу, а затем, не сговариваясь, дали трехкратный залп–салют.
Во время этого салюта я вдруг почувствовал, как у меня закружилась голова. Приложив руку ко лбу, понял: жар. А когда дошел до своего жилья, меня шатало из стороны в сторону.
- Вот уж это нам с вами ни к чему, товарищ командир, - сказал бравый Кожушенко. - Временно переходите под мою команду. И шагом марш в постель.
Пришлось подчиниться. Ничего не поделаешь, надо отлежаться день - два, пока перегрузят боеприпасы со "студебеккеров" на подводы, прибывшие ночью в Овруч через линию фронта.
Вместе с подводами прибыло и пополнение, мобилизованное в тылу у врага. Возглавлял маршевые батальоны, уже разместившиеся в окрестных деревушках, командир нашей главразведки капитан Бережной. Мы топали с ним вместе от самого Брянского фронта, а еще раньше спускались на парашютах в Брянские леса. Отношения у нас были самые дружеские.
Как всегда веселый, балагур и шутник, он ввалился ко мне на квартиру, когда я был уже в постели. Шутливо отрапортовал:
- Сын собственных родителей, Иван Иванович Бережной, явился в качестве временного командующего пятью маршевыми батальонами - по две тысячи лаптей в каждом. Войско как на подбор - от одного выстрела не разбегается. А как поведет себя в будущем, дело не наше. Пополнение сдал, расписку получил - и с плеч долой… А вы что ж это свалились? Завтра Новый год, надо отметить. - Он присел на уголок кровати, взял меня за руку, покачал головой.
- Боюсь, Иван Иванович, что придется и тебе Новый год встречать не совсем по–людски. Принимай грузы, людей и завтра же с утра отправляйся в соединение, - сказал я, сам не узнавая собственного голоса.
- Это мы можем. Завтра пораньше встанем и до полуночи будем у своих.
Мне вспомнилось, как любил поспать Бережной. За это ему не раз попадало и от комиссара, и от меня. А он продолжал:
- В тридцати пяти километрах отсюда наш третий батальон стоит.
- Матющенко?
- Он самый. И Петя Брайко рядом. Так мы до них, пожалуй, и дотянем.