Для поэта-символиста, по словам М. Л. Спивак, "литературное творчество и антропософская работа с 1913 года становятся понятиями тождественными, синонимичными". В 1915 г. Белый ощущает свое "право на какой-то бунт", но в чем заключалась его "легальность в бунте", писателю стало ясно впоследствии: "<…> и прояснялось с 16-го до 21-го года: уже в России, в деятельности, в позиции моей Философии культуры".
Моника Спивак (Москва). Белый-танцор и Белый-эвритмист
1
Андрей Белый запомнился современникам… танцующим. Редкий мемуарист не упомянул о безудержных плясках Белого в берлинских кафе в период эмиграции. Однако странную пластику писателя отмечали и те, кто встречался с ним до эмиграции или после возвращения в Россию. Танцующим (не только в прямом, но и в переносном смысле) Белый остался в многочисленных воспоминаниях, а также в портретах и шаржах.
Танец нередко становился объектом изображения у Белого: в романе "Серебряный голубь" важнейшую роль играет пляска сектантов, в "Петербурге" – бал у Цукатовых.
Танцевальная пластика – способ характеристики героев его художественной и мемуарной прозы. Так, в "Начале века" Рачинский носился "танцующим шагом", Эллис дергал плечом, "точно в танце" (НВ., 44), в "Москве под ударом" Мандро двигался "с нарочною приплясью", в "Петербурге" всадники "поплясывали на седлах; и косматые лошаденки – те тоже поплясывали" (Пб., 97), в "Симфонии (2-й, драматической)" "аккомпаниатор плясал на конце табурета" и т. д.
Танцуют у Белого не только люди, но и части тел: пляшут пальцы (Пб., 404), "пляшет со свечой" рука (СГ., 226), пляшут губы (СГ., 184) и взбитый "кок волос" у тапера (Пб., 160), "тронуты пляской" дамские прически (Пб., 167); плясала "по-волчьи отпавшая челюсть" Мандро в "Москве под ударом" (МПУ., 297), "плясала в воздухе" "козлиная бороденка семинариста" в "Серебряном голубе" (СГ., 56) и т. п. Пляшут также и детали одежды: в "Петербурге" герой появляется "с пренелепо плясавшим по ветру шинельным крылом" (Пб., 184) или "с пляшущим хлястиком" (Пб., 395), в "Москве под ударом" – девушка "в пляшущей ветром юбчонке" (МПУ., 231), в "Серебряном голубе" на генеральском портрете "зеленый плюмаж треуголки плясал под ветром" (СГ., 67).
Танец у Белого порой превращается в стиль жизни. Например, в "Петербурге" "Николай Петрович Цукатов пустился отплясывать службу", "протанцевал он имение, протанцевавши имение с легкомысленной простотой, он пустился в балы", потом у него "вытанцовывались дети; танцевалось, далее, детское воспитание, – танцевалось все это легко, незатейливо, радостно" (ПБ., 395); в "Московском чудаке" "Кувердяев забросил свою диссертацию о гипогеновых ископаемых; и вытанцовывал должность инспектора".
Не стоит на месте и предметный мир: пляшут гуголевский дом вместе с колоннами и шпицем (СГ., 95), едущие "навстречу подводы с ящиками вина, покрытыми брезентом" (СГ., 48), "тряские дрожки", громыхающие "по колдобинам" (Пб., 335), пляшет багаж на вокзале ("перекидные картонки уплясывают по направленью к вагонам"); пляшут свечи и канделябры, устраивают пляски "ножи на тарелках" и т. п.
Движется в танце и мир природный: дождь, ветер, листья, ветви, куст (например, в одноименном рассказе: "Видел Иванушка куст, танцевавший в ветре"), танцует пространство в целом: "<…> все пространство от Лихова до Целебеева, казалось, плясало в слезливом ветре; кустики всхлипывали, плясали; докучные стебли плясали тоже; плясала рожь; <…> плясал дождик, на лужах лопались пузыри <…>" (СГ., 43). Героя "Записок чудака" поражают "пляски взъерошенных волн" (ЗЧ., 404) и танцующие "безгласые молнии" (ЗЧ., 333), в "Петербурге" "первый снег", "танцуя, посверкивал в световом кругу фонаря" (Пб., 126), в "Серебряном голубе" "веселая зелень танцует в лучах" (СГ., 81), в "Котике Летаеве" "желтокрылое пламя <…> ясными лапами пляшет" (КЛ., 96).
Танцуют тени ("Тени их, вырастая, пляшут на желто-красным огнем освещенном дупле" – СГ., 177), кровь ("расплясалась в нем кровь" – Пб., 221), мысли, слова и смыслы ("объяснение – радуга; в танце смыслов – она: в танце слов <…>" – КЛ., 26), странным образом танцуют математические знаки в рукописях профессора Летаева ("многое множество растанцевавшихся иксиков" – КЛ., 68) и даже… скука ("И скука, как знакомый, милый образ, танцевала на семи холмах" – Симф., 97).
В общем, способностью танцевать Белый наделяет практически все, что составляет мир его героев и мир его произведений.
В рамках одной статьи невозможно даже бегло охватить основные аспекты проблематики танца у Белого. Мы хотели бы обратить внимание лишь на то, какое место танцу (причем, не метафорическому, а реальному) отводит Белый в автобиографических текстах и как он танец оценивает. Иными словами, нас будет интересовать, как танец входит в конструкцию, именуемую Белым "миф моей жизни".
2
Исследуя рождение автобиографического мифа, Белый в "Материале к биографии (интимном)" тщательно фиксирует первые вспышки сознания и следующие за ними первые впечатления, воспоминания, откровения:
"1881 год. Произнес первое слово: "Огонь". <…> 1883 год. Лето. Первый проблеск сознательности. <…> Декабрь. Отчетливо уже сознание. <…> Первая пережитая драма (прогнали нянюшку). 1884 год. Январь. <…> первое сближение с папой; <…> Февраль. Приезд мамы из Петербурга. Первые ужасы переживаний ссор папы и мамы. <…> Март. Первое восприятие весны. <…> Осень и зима. (Октябрь, ноябрь, декабрь). Первые откровения музыки (Шопен, Бетховен). Первые откровения поэзии <…> Первая встреча елки; первые ожидания Рупрехта".
Танец оказывается в этом же ряду, в числе самых первых, а потому особенно важных событий "внутренней биографии", начало которой Белый ведет с трехлетнего возраста, с конца 1883 г. ("Декабрь. Отчетливо уже сознание. С этого периода начинается внутренняя биография"). К январю следующего 1884 г. относится первое переживание танца, связанное с приходом бонны Каролины Карловны: "<…> первые упражнения в немецком языке <…>. Выступает жизнь квартиры, мир родственников, мир прислуги. Танцую польку с Каролиной Карловной". Рассказывая об этом периоде в мемуарах "На рубеже двух столетий", Белый упоминает не только об одном ярком эпизоде (танец с бонной), но об уроках танцев, включенных, как можно понять, в распорядок детской жизни:
"Вскоре помню: появление немки, Каролины Карловны, с которой мы свободно ходим по всей квартире <…> все очень трезво, очень эмпирично; меня учат танцам, водят гулять <…>".
Мир танца вошел во "внутреннюю биографию" Андрея Белого через красавицу-мать, которая "часто бывала: в театрах, концертах, на вечерах с танцами" (НР., 190); и ее "подругу по балам" Е. И. Гамалей (НР., 102). Увлечение бальными танцами является важнейшей характеристикой матери и в автобиографических повестях "Котик Летаев" и "Крещеный китаец", и в "Материале к биографии", и в мемуарах "На рубеже двух столетий". Во всех этих произведениях пристрастие А. Д. Бугаевой к светской жизни, в том числе к танцам, представлено как причина ее конфликтов с отцом:
"<…> дом подруги и увозы ею матери на балы, в театры и т. д. вызывали изредка кроткие реплики отца:
– Они, Шурик мой, – лоботрясы.
Они – бальные танцоры и частью знакомые Е. И. Гамалей <…>. Но "лоботрясы", кавалеры матери, потрясали детское воображение: вдруг появится в нашей квартире лейб-гусар; и сразит: ментиком, саблей, султаном <…>. "Котик", по представлению матери, должен был стать, как эти "очаровательные" молодые люди, а в нем уже наметился "второй математик"; и – поднимались бури.
– Уеду и увезу Кота! – восклицала мать.
– Никогда-с! – восклицал отец" (НР., 102–103).
Семейные ссоры травмировали Белого-ребенка, однако, несмотря на это, рассказы о балах очаровывали и "потрясали детское воображение".
В "Материале к биографии" отмечено "первое посещение детского бала в Благородном Собрании" в конце 1888 г., на Рождество. Судя по тому, что публичное выступление лишь упомянуто, но никак эмоционально не окрашено и не детализировано, дебют юного танцора прошел спокойно и успешно. Восьмилетний мальчик, видимо, уже вполне владел навыками, требовавшимися для участия в этом ответственном мероприятии.
Сознательное увлечение танцами Белый относит уже к гимназическому возрасту, к лету 1892 г.:
"Летом живем в Перловке (по Ярославской дороге). Мне шьют всякие кокетливые костюмы; впервые себя ощущаю интересным; очень увлекаюсь двумя девочками <…>. Ходим на детские танцы".
К следующему лету, которое Белый провел на подмосковной даче в Царицыне, интерес к танцам еще усилился, превратился в страсть:
"Из Царицына я привез страсть к танцам; и увлечение ими длилось весь третий класс, когда я учился танцам у двух учителей сразу: у Тарновских (по воскресеньям) и у Вышеславцевых (по субботам) <…>", – вспоминал он в "На рубеже двух столетий" (НР., 323).
То, что в этот "период времени началось увлечение танцами", отмечено также в исследованиях личности Андрея Белого, проводимых в 1930-е гг. в московском Институте мозга. Специалисты-психологи интерпретировали это увлечение следующим образом:
"Связано оно с тем, что примерно к этому времени относятся первые полусознательные переживания пола. Во время пребывания на даче было несколько легких увлечений девушками, значительно более старшими по сравнению с ним. Среди этих увлечений необходимо выделить одно более сильное – к Жене Дейбель, которое он считает своей первой влюбленностью. Эта влюбленность была кратковременна и не оставила после себя каких-либо значительных следов".
В "Материале к биографии" Белый с гордостью подводит впечатляющие итоги "сезона", который "весь <…> проходит под знаком танцевальной горячки":
"К концу полугодия я уже танцую до 20 разных танцев (между прочим: лансье, разные фигурные вальсы и русскую; особенно хорошо мне удается мазурка и так называемая фигура "ползунка" в русской). Между тем гимназические успехи мои ослабевают; я начинаю лениться <…>".
Впоследствии свои навыки Белый передаст герою романа "Петербург": "Аполлон Аполлонович, впрочем, сам плясал в юности: польку-мазурку – наверное и, быть может, лансье" (Пб., 177).
Впрочем, как вспоминал Белый, "увлечения танцами были летучи: вспыхнувши, отгорели, сменясь увлечением фокусами <…>; за фокусами вынырнула страсть к акробатике <…>; за акробатикой последовала страсть к костюмам <…>" (НР., 323). Однако умение танцевать не исчезло. То, что Белый в "молодости, особенно в первые годы студенчества, много и хорошо танцевал", отмечается в "Характерологическом очерке", составленном в Институте мозга. Танцевал он не только в гостях, но также на литературных вечеринках, проходивших по воскресеньям с 1903 г. по 1906 г. в арбатской квартире писателя. "<…> споры, музыка, шаржи, подчас инциденты, просто танцы <…>", – так характеризовал он атмосферу своих "воскресений" в мемуарах "Начало века" (НВ., 293). Такое времяпрепровождение (с музыкой и танцами) было вполне типично для молодежи начала XX в., а умение танцевать, думается, не особенно выделяло Белого из среды его сверстников, также обучавшихся в детстве танцам.
Танцевал Белый и в зрелом возрасте. В мемуарах "Между двух революций" писатель с некоторым смущением рассказывал, как однажды ("вскоре после Октябрьского переворота") на вечере, который "окончился буйным весельем", в "доме, где было много людей, сочувствовавших революции", он "на старости лет пустился в пляс". А К. Н. Бугаева вспоминала, что "даже в 1932 году, как-то развеселившись, он "тряхнул стариной" и пустился вприсядку".
Думается, что имеющихся свидетельств достаточно для оценки полученной Белым в тринадцатилетнем возрасте квалификации танцора как весьма высокой и – сохраненной на всю жизнь.
3
Через 20 лет после гимназической "танцевальной горячки" Белый вступает на путь антропософии. Эвритмия – созданное Р. Штейнером "искусство изображения звука слова движением" (ЗЧ., 285) – рождается фактически у него на глазах. 28 августа 1913 г. в Мюнхене они с Асей Тургеневой (в это время – спутницей жизни, с 1914 г. – женой писателя) становятся свидетелями первого эвритмического представления, приуроченного ко дню рождения Гете, и слушают лекцию Штейнера, объясняющую смысл и цель происходящего.
"Доктор рассмотрел и не только одобрил, но и рекомендовал вниманию теософов "новое искусство", находящееся еще в зачаточном состоянии, но уже могущее развиваться и как искусство, и как педагогика: "Ätherleib" просится потанцевать; и вот просит танцев и наше тело, но существующие танцы не выражают танца "Ätherleib" <…>. В Мюнхене (в Tonhalle) было целое утро, посвященное танцам (с вступительным словом Доктора); юноши и девушки в гречески-негреческих (храмовых каких-то) костюмах двигались, ходили, сдвигались, раздвигались (а то и стояли) в каких-то невероятных сочетаниях: пахнуло чем-то бывшим-небывшим, забытым, но в жизни этой непережитым → Храмовым: Храмовые танцы – вот чем веет в воздухе <…>", -
передавал он в письме Наташе Тургеневой, сестре Аси, свои первые впечатления от эвритмии. Ася также написала об этом событии в книге "Воспоминания о Рудольфе Штейнере и строительстве первого Гетеанума":