"Важным событием стало первое эвритмическое представление, организованное Лори Смит. Были показаны различные групповые упражнения. Несколько молодых людей в белом продемонстрировали упражнения с палкой. Большое впечатление произвело переведенное Лори Смит на язык эвритмии стихотворение Гете "Харон". На ней было желтое шелковое одеяние, в руке – золотой молоток, которым она размахивала и в определенных местах стихотворения ударяла о пол".
С первой эвритмисткой Лори Смит, применившей на практике штейнеровскую идею "зримого слова" и таким образом отразившей в движениях физического тела движения тела эфирного, Белый познакомился тогда же. Их встрече способствовала М. В. Сабашникова, обучавшаяся у Лори Смит и восхищавшаяся ею. В мемуарах "Зеленая Змея" она вспоминала:
"Поэт Андрей Белый приехал тогда со своей юной женой в Мюнхен. У меня в мастерской он познакомился с Лори Смит и эвритмией. И для него это тоже было новым узнаванием того, что он уже давно смутно чувствовал. В Москве существовало нечто вроде академии поэтов, где он в кругу молодежи занимался изучением ритмических и фонетических законов поэзии. Лори Смит показала ему движения рук, выражающие звуки, и фигуры, описываемые ногами, выражающие мыслительное, эмоциональное и волевое содержание стиха. Так внутренне существо стиха становилось зримым, и в этом открывалась его духовная ценность. Она показывала эвритмически также отдельные слова на разных языках, и перед нами зримо вставало своеобразие каждой народной души".
Общение с юной Лори Смит, касавшееся, в частности, и планов развития русской эвритмии ("Доктор задал ей к Берлину (зимой) протанцевать русское стихотворение. По тому поводу у меня был с ней длинный разговор"), видимо, произвело на Белого неизгладимое впечатление, и именно этим обусловлены восторженные слова о ней, ее открытиях и ее высокой миссии в письме к Наташе Тургеневой от 29 сентября 1913 г.:
"А теперь с искусством Смитс найдено выражение; то что слепо и не по такому хотела Денкан, что калеча тела привилось у Далькроза, то едва-едва, но все-таки по правильному намечается у Смитс. В виду зла наносимого школой Далькроза, Доктор рекомендовал танцы Смитс, как противовес Далькрозовской болезни. <…> Смитс нашла жесты к гласным и согласным <…>. Действительно: тут в основе Колоссальное, Междупланетное, язык без слов, понятный жителю Марса столь же сколь и нам <…>. Сама она чистый неиспорченный ребенок (19 лет); оттого пока еще все у нее Божьей милостью; <…> пока же всякая ее интерпретация согласных и гласных прямо-таки открытие, но все неизвестно почему, точно прямо упавшее из иного мира; Доктор мог дать лишь общие указания, а развитие, конкретизация, детализация принадлежит ей; и вот то, что принадлежит ей, пока что совершенно чудесно и совершенно подлинно".
С августа 1913 г., с Мюнхена, Белый – страстный поклонник эвритмии. "Мы усиленно посещаем все антропософские лекции и представления эвритмические", – отмечает он в "Материале к биографии".
В период жизни в Дорнахе (1914–1916) Белый присутствует на множестве эвритмических спектаклей ("<…>в ту пору каждое воскресенье исполнялась новая эвритмическая программа <…>" – МБ-8, 458), в том числе на больших рождественских 1914 г. (МБ-8, 423) и пасхальных 1915 г. представлениях (МБ-8, 436), на постановке сцены "спасения Фауста" (из последней сцены второй части трагедии), состоявшейся 15 августа 1915 г. (МБ-9, 448) и очень для Белого значимой. Более того, он получает "право на посещение репетиций "Фауста" под руководством доктора" (МБ-9, 426). Белый этим правом активно пользуется и присутствует на репетициях вплоть до самого отъезда в Россию, жадно впитывая те указания, которые Штейнер-режиссер давал занятым в спектакле эвритмистам.
"<…> Д<окто>р постоянно ставит отрывки из Фауста в сопровождении эуритмии; эуритмия – это искусство изобретенное Д<окто>ром; передача звука слов в жестах и телодвижениях; получается нечто в роде танца; как Денкан танцует симфонии, так у нас целая школа пластики и танца стихотворений", -
объяснял он матери специфику своего нового увлечения. О его серьезности и чрезвычайной значимости Белый пишет в "Материале к биографии":
"Я стал чаще думать о фаустовской натуре своей, посещая репетиции сцены спасения Фауста от Чорта: я стал перелагать и на себя текст жестикуляции ангелов, принесших душу Фауста <…>; только забывая себя в созерцании эвритмии Фауста или в работе на общее дело, я не ощущал нападательных ожесточенных ударов на себя" (МБ-9, 429).
Или:
"Так разгляд репетиций еще до постановки меня убедил в полном соответствии образов Фауста с ритмами переживаний мистерии моей жизни" (МБ-9, 442).
Погруженность Белого в мир эвритмии несомненно была обусловлена тем, что и его первая жена Ася Тургенева, и ее сестра Наташа Поццо, с которой Белый был очень близок, оказались в числе первых русских эвритмисток и часто выступали в дорнахских постановках. Белый откровенно радуется их успехам и с гордостью сообщает в Москву об их достижениях:
"Недавно ставили сцены из "Фауста". У Аси очень много способностей к эуритмии. Д<окто>р ее заставляет принимать участие в публичном выступлении: теперь они репетируют стихотворения Гете <…>".
Или:
"<…> у обоих по-моему эуритмический талант; недавно Ася выступала соло в стихотворении Гете со сцены и произвела большое впечатление; она танцевала стихотворение Röslein; а Наташа Veilchen <…> кроме работы еще постоянно репетиции, изучение ролей, Д<окто>р для Bau заранее готовит и соответственных исполнительниц соответствующих танцев; Ася и Наташа попали в будущий, так сказать, Bau-ский балет, если можно так выразиться".
Однако Белый – не только благодарный зритель и знаток эвритмии, но и практик. Хотя сценической эвритмией Белый никогда не занимался, но техникой эвритмии "для себя" он, видимо, овладел так же неплохо, как некогда, в юности, техникой бального танца. Уже в сентябре 1913 г. он сообщает Наташе Тургеневой, что Лори Смит "открыла курс танцев" и о своем желании вслед за остальными присоединиться к ее ученикам:
"Танцевали многие, Григоров например, толстая Шолль… Эти танцы для укрепления Ich, против злости, для развития альтруизма: танцуют сбегая в круг и приговаривая хором: Du und Ich → sind → wir. И потом forte… Wir – w-i-r – wir – Wir. И т. д. <…> Пожалуй, на старости лет, придется и нам с Асей заплясать зимою в Берлине (пройти курс), чтобы разучить и усвоить ее методу, которая чревата переворотом во всех сферах искусств <…>".
В "Записках чудака" Белый рассказывает, что к эвритмии его сначала потянуло стихийно, из-за духовных откровений, вызванных интенсивными медитациями:
"Когда восходил я к границе духовного мира, то перевертывалось отношение меж восприятием и пережитием; пережитие, излетавшее из глубин существа, становилося восприятием света во мне; и меня обливало из воздуха светожарами, прыщущими, как орнаменты цветокрыльных огней; <…>. Подобные восприятия учащалися с Бергена, – в пору, когда пережил из грядущей эпохи себя: развивались стокрылые мощи в моем существе; <…>; ритмокрылыми брызгами вскидывал руки <…>" (ЗЧ., 338).
Белый также подчеркивает, что именно Ася (выведенная в "Записках чудака" под именем Нелли) подтолкнула его к тому, чтобы обучиться эвритмии:
"<…> раз Нэлли меня уличила: производящим движенья руками; застала меня в комнате; не засмеялась: сказала серьезно:
– Послушай, тебе не мешало б заняться теперь эвритмией; гармонизирует тело она… Показалося диким: лысому господину, отдаться вдруг – танцам" (ЗЧ., 338).
Белый совету последовал и весной 1914 г. вместе с Асей начал "заниматься по вечерам эвритмией" (МБ-6, 379) под руководством Т. В. Киселевой, ученицы Лори Смит, уже тогда целиком "посвятившей себя изучению эвритмии" (МБ-6, 379) и ставшей впоследствии знаменитой эвритмисткой. Он восторженно пишет матери:
"По вечерам 2 раза в неделю берем уроки еуритмии; все мужчины почти делают еуритмию в греческих белых туниках, белых чулках и белых туфлях, а дамы – в белых платьях; воображаю себе, как будет странно, когда в Johannesbau под звуки органа будут танцевать храмовые танцы уже прошедшие школу еуритмии в этих белых греческих костюмах. Вообще: около Johannesbau будет совершенно новая культура".
Обучение у Киселевой длились недолго. В "Ракурсе к дневнику" за июнь 1914 г. отмечено: "Прекращаю уроки эвритмии (нет времени)". Однако и взятых уроков, похоже, хватило для того, чтобы Белый ощутил себя специалистом не только в теоретическом, но и в практическом смысле.
Полученные знания и навыки в полной мере пригодились Белому после возвращения из Дорнаха. Свою деятельность в России он осознавал как миссию по распространению учения Штейнера, с энтузиазмом вел пропаганду антропософии и в статьях, и во время чтения публичных лекций, и на занятиях в антропософском обществе. "Эвритмия, музыка, стихи – все это процветает <…>", – пишет он в "Ракурсе к дневнику" о работе антропософского общества в январе 1918 г. Тогда же, как вспоминает Белый, происходит "начало личного сближения с К. Н. Васильевой": "<…> и встречи в Библиотеке, где она отсиживает часы, и на эвритмии – превращаются в сердечные беседы" (РД., январь 1918 г.). В библиотеке Антропософского общества Клавдия Николаевна Васильева (с 1931 г. Бугаева; вторая жена Белого) в это время работала (и потому регулярно дежурила); тогда же она, видимо, начала серьезно заниматься эвритмией. В записях за 1918 г. в "Ракурсе к дневнику" Белый отмечает: ""Эвритмия" – урок, занятие, переходящий в длительную беседу (в помещении А. О.)" (январь); ""Эвритмия" – занятия, беседы в помещении Общества" (февраль); "Не менее 10 длительных собраний "Эвритмии"; <…> уроки, репетиции постановки сцен из "Фауста"" (март); "Тот же темп работ. <…> "Эвритмия"" (апрель); "Эвритмия" (август).
По этим записям не вполне понятно, в качестве кого Белый участвовал в занятиях по эвритмии: вел ли Белый этот кружок как учитель или выступал как добровольный помощник учителя, давал ли он теоретические пояснения или практические советы тоже. В любом случае его дорнахский опыт эвритмиста оказался в России востребован. Отсутствие аналогичных записей за другие месяцы и годы свидетельствует, как кажется, только о том, что Белый не участвовал в деятельности эвритмических кружков, но не значит, что он не занимался эвритмией "для себя".
4
Итак, Белый, в детстве учившийся бальным танцам, был неплохим танцором. Во взрослом возрасте он стал квалифицированным эвритмистом, освоившим и теорию, и практику. И танец, и эвритмия относятся к разряду пластических искусств, связаны с техникой движения. Во всем остальном они противоположны. Естественно, возникают вопросы: как Белый-танцор уживался с Белым-эвритмистом и какое место танец и эвритмия занимали в иерархии ценностей писателя?
В философском эссе "Кризис жизни", работу над которым Белый начал еще в Дорнахе (Ср. запись в "Ракурсе к дневнку" за январь 1916 г.: "Царапаю наброски к "Кризису Жизни""), но опубликовал уже после возвращения в Россию, в 1918 г., писатель делает танец экспрессивным символом гибнущей от бездуховности Европы. Всеобщее пристрастие к танцам он рассматривает как один из симптомов того глобального кризиса сознания, который привел человечество к мировой войне и который – благодаря войне – в полной мере выявился:
"Здесь, по каменным тротуарам, под пеклом, утирая усиленно пот, волочились с цветками в петлицах ленивые снобы всех стран в белоснежных суконных штанах и в кургузых визитках; здесь они флиртовали, отплясывая "танго" всех стран: изо дня в день и из месяца в месяц; все так же, все те же – дамы в газовых платьях, полуоголенные, напоминающие стрекоз, здесь стреляли глазами в расслабленных "белоштанников"…
Теперь – все не то. Пусты – рестораны, курзалы, отели: смешной "белоштанник" – ненужный, надутый – протащится, дергаясь, из хохочущей пасти подъезда – куда-то; он не знает – куда: остановился; и – смотрит он, <…> как пройдет полногрудая дама с огромнейшим током на шляпе – в кричаще зеленом во всем; из под сквозной короткой юбченки дрожат ее икры; и до ужаса страшен ее смехотворный наряд, заставляющий ждать, что она вдруг припустится в танец; но глаза ее – грустны и строги; и – как бы говорят: – "ну за что меня нарядили во все это"… Ее жалко… до боли… Может быть: ее муж залегает в траншеях; может быть, – в эту минуту бросается он в рой гранат; глаза – плачут; и – там они; а посадка фигуры, походка и "все прочее" моды заставляет несчастную модницу продолжать "danse macabre" в каменных тротуарах умершего города".
Современный танец в "Кризисе жизни" – это проявление "дикарства XX века", признак впадения человека в животное состояние. Главным и не вполне политкорректным аргументом, доказывающим дегенеративную природу современного танца, оказывается его происхождение – негритянское:
"<…> и танцевали мы – кек-уок, негрский танец; и "кек-уоком" пошли мы по жизни; <…> печать "Кек-Уока" и "Танго" – отпечатлелися на всем проявлении – в нашей жизни; и она – печать дикаря, которого якобы цивилизацией рассосала Европа; не рассосала – всосала: его огромное тело в свое миниатюрное тельце. И Полинезия, Африка, Азия протекли в ее кровь: в ней вскипели; в ней бродят и бредят: уродливо-дикой фантазией, беспутницей плясовой изукрашенной жизни: бытом, стилем и модами; и даже – манерой держаться.
Европа – мулатка" (КЖ., 83).
Белый предупреждает, что без развития самосознания (то есть без антропософии) человечеству грозит страшная опасность вырождения:
"Если мы не осознаем ближайшей задачи своей, то мулатский облик Европы из шоколадно-лимонного станет… бронзово-черным; и из легкой личины "утонченной" кек-уоковской жизни вдруг оскалится морда негра: томагавок взмахнется.
Негр уже среди нас: будем твердо… арийцами" (КЖ., 84).