Чарльз Верн вскочил в машину, круто развернул ее на шоссе и, поднимая радужные столбы брызг, помчался к Либедорфу.
Жизенский и Колесник осматривали собаку, оттащив ее к избушке. Когда я подошел к ним, они читали записку, извлеченную из потайного карманчика на ошейнике.
- Гляньте, товарищ лейтенант, как наш сержант стрельнул, - сказал Митя, указывая на рану в передней лопатке собаки. - Прямо ворошиловский стрелок!
Записка была совершенно безобидная. И если бы кто-нибудь из нас нашел ее на дороге и прочел, то, несомненно, бросил бы, не обратив на нее ни малейшего внимания.
"Милый дядюшка, - говорилось в ней, - спасибо Вам за совет. Я устроился на работу. Об этом я уже сообщал. Ева тоже работает успешно. В следующий выходной она собирается к Вам в гости. Когда же мне придется побывать у Вас, - не знаю.
О наших общих знакомых ничего не могу сообщить, потому что никого из них давно не видел. Ева слышала, что Ганс скоропостижно умер, а добрый дядюшка Карл очень болеет и, кажется, безнадежен. А без него развалится вся его семья, потому что дети непослушны и все время ссорятся между собой. Хоть бы вы приехали и помирили их.
С приветом Макс".
- Собаку закопайте, а если еще появится - не пропускать! - крикнул я сквозь гул танков, выезжавших на дорогу и направлявшихся в Либедорф.
Из открытых люков были видны вооруженные солдаты. Они победно улыбались, а сержант с переднего танка размахивал в воздухе пистолетом и что-то кричал нам. Потом кричали все, и все размахивали руками, обернувшись в нашу сторону. Танки вышли на дорогу и скоро удалились.
- Сообщите об этом на все посты, а если будет собака с той стороны, постарайтесь проследить ее путь, насколько это будет возможно.
Я пошел было по клеверному полю, стараясь отыскать след собаки, но клевер закрывал следы. Только изредка удавалось найти хорошие оттиски лап и по ним держать направление. Выйдя на широкий проселок, заросший мелкой травой, я совсем сбился со следа.
Потратив минут двадцать на поиски, я убедился в их бесплодности и пошел по проселку к большой дороге. Вполне ясно было лишь одно, что собака была пущена не из Блюменберга, ибо направление показывало много левее крайнего дома деревни.
Шагая по дороге домой, я вспомнил о приезжавшем офицере английской армии. Чего он хотел, этот офицер? Друг он или коварный враг?
К вечеру с северо-востока потянулись лохматые бурые тучи. Прохладный ветер рано загнал всех в дом, а когда ужинали, зашумел частый ровный дождь.
Я лег спать раньше обыкновенного и во втором часу ночи был разбужен сильными ударами грома. Дождь, казалось, сплошным потоком лил на крышу и шумными ручьями падал с нее, шипя и плескаясь где-то внизу. Яркие полосы молний то и дело разрывали темноту, ослепляя глаза. Треск этот был так силен, что звенели стекла в окнах и вздрагивал весь дом.
Любуясь диким разгулом стихии, я выкурил одну за другой две сигареты и снова лег спать. Раскаты грома быстро удалялись, дождь резко спадал…
- Пожар! Пожар, товарищ лейтенант! - кричал в самое ухо Соловьев, толкая в плечо и сдернув с меня одеяло.
Я открыл глаза: в комнате было темно, только свет от лампочки со двора проникал через окно.
- Где?
- А вон, вон, смотрите! Отсюда хорошо видно!
Внизу, в деревне, в том месте, где изгибалась речка и где стояла мельница Пельцмана, раскачивалось пламя, подгоняемое порывами ветра. Людей не было видно.
- Поднять всех по тревоге!
- Слушаюсь! - шепотом ответил Соловьев и, шлепая босыми ногами, побежал вон.
Я взглянул на часы: без четверти три. В нижнем этаже захлопали двери, забегали люди.
На посту у подъезда стоял Фролов. Это он заметил пожар, разбудил и послал ко мне Соловьева.
Дробный топот сапог огласил пустынную улицу. Солдаты бежали за мной, разбрызгивая лужи. Дождя не было. На небе между разрывами туч кое-где мелькали яркие крупные звезды.
На заставе оставались только Фролов, связист и Чумаков, который, как старший, должен был сообщить на все посты, что своевременной смены не будет.
Около мельницы, когда мы к ней приближались, бестолково суетились несколько человек. Двое метались и кричали около распахнутых дверей, которые были обвиты огненной каймой.
- Он погиб! Теперь он погиб! - охрипшим голосом повторял высокий худой немец с тонким горбатым носом и бледными губами.
- Кто погиб? - быстро спросил Земельный, подбегая к нему.
- Шеф! - выкрикнул немец с выражением надежды в округленных серых глазах. - Мой шеф! Господин Пельцман… - добавил он, безвольно опустив нижнюю губу, и еще более округлил глаза, когда увидел, что Земельный, не дослушав его, устремился прямо к дверному проему, заглядывая в него.
Солдаты побежали вокруг мельницы, не зная, что делать, ибо никакого пожарного инструмента не было. По улице спешили разбуженные жители с ведрами, лопатами, шлангами…
- Склад! - визгливо закричал кто-то. - Хлеб!!
Мельница и склад составляли одно здание, сложенное из камня. Порыв ветра выхватил из фронтона огромный язык пламени, и в ту же минуту подгоревшие стропила затрещали, заскрежетало железо креплений, и половина крыши над мельницей обрушилась. Сверху полетели обломки раскаленного шифера; в небо взвился столб искр и черного дыма; освобожденное пламя закипело с новой силой. По ветру, словно подвешенные на парашютах, плавно полетели яркие угли. Они неслись на юго-запад, в деревню, и оседали там между домами.
Некоторые из бегущих, очевидно, жители ближних домов, заметив эти искры, поворачивали назад. Старичок, трусивший впереди с коротким ломом в руках, с ужасом взглянув на искры, запрокинул голову и в этом положении остановился, решая, видимо, бежать ли вперед или вернуться назад.
Таранчик в два прыжка подскочив к нему, выдернул лом и быстро вернулся с ним, набросившись на замок склада. Старичок, словно обрадовавшись тому, что его освободили от тяжелой ноши, круто развернулся и с удивительной легкостью и проворством пустился назад.
Таранчик, вложив короткий лом в серьгу замка, пытался взломать его, но замок и петли были слишком крепки. Откуда-то вывернулся Земельный с огромной кувалдой. Он молча раздвинул толпившихся у дверей склада и, размахнувшись, ударил по замку. Сверкнули искры - замок слетел. Все, у кого не было пожарного инструмента, бросились в склад и стали выносить мешки с зерном и мукой.
Соловьев, заскочив на штабель мешков, сбросил оттуда брезент, старый комбинезон, несколько пустых мешков и скатился по штабелю, разобранному сверху. Все это поспешно схватил Земельный, и они побежали к речке.
Земельный, Соловьев и Карпов, завернувшись в мешки, что достал Соловьев, бросились в речку, затем побежали на мельницу. Пожилой мужчина, протянув шланг от водопровода из соседнего сада, упорно боролся с пламенем у входа в здание. Карпов взял у него шланг и передал Соловьеву, шагавшему сзади.
Соловьев сразу направил струю на спины товарищей.
Спрашивая разрешения на эту операцию, Карпов уверял, что на все потребуется не более одной минуты. Но прошла минута, вторая…
Подъехал Редер с двумя старенькими пожарными машинами и сокрушенно объяснил, что пожарную команду вызвать не удалось, потому что телефонная линия нарушена грозой.
Под ногами путался все тот же сухой высокий немец с безвольно отвисшей губой и округленными глупыми глазами. Он, не переставая, скулил о погибшем шефе, ничего не делая для его спасения.
Машины поставили у реки, и с двух сторон на верх горящей мельницы обрушились мощные струи воды.
Прошло три минуты - из мельницы никто не возвращался. Таранчик вытряхнул из мешка зерно, намочил мешок в подвернувшемся ведре с водой, обвернул голову и потребовал у Жизенского, чтобы он сопровождал его струей из шланга пожарной машины.
В это время в дверях показалась чья-то завернутая в брезент полусогнутая спина с тлеющими пятнами. Это был Земельный. Он тащил вместе с Карповым под руки толстого Пельцмана, а Соловьев поливал их и, насколько было возможно, себя.
Пельцмана подхватили и отнесли на траву, а солдаты снова бросились в речку и, окунувшись, сбрасывали с себя обгоревшие лохмотья.
Вокруг пострадавшего собрался народ. Ему терли виски, опрыскивали водой, но он не подавал признаков жизни. Таранчик, растолкав всех, с навернутым на голове мокрым мешком, разорвал на пострадавшем рубашку, обнажил ему грудь и встал над ним на колени.
- Доктора! За доктором надо послать! - послышался скорбный голос длинного немца с отвисшей губой (больницы и вообще какого-либо медика в деревне не было).
- Дурак, - спокойно возразил Таранчик на русском языке. - Что он, умирать погодит, что ли, будет ждать твоего доктора? - а сам крепко взялся за запястья толстых рук Пельцмана и стал делать искусственное дыхание. Окружающие безмолвно смотрели на Таранчика.
В это время обрушился потолок над мельницей, и послышалась бойкая команда Редера:
- В окна, в двери давайте! В двери!
Обрушившись, потолок сделал полезное дело, потому что огонь улегся в каменной коробке, а оставшуюся часть крыши над складом беспрестанно поливали водой, так что теперь склад был в безопасности. Все, что можно было вынести из него, было вынесено. Искры теперь уже не летели на деревню, и оставалось заглушить этот бушевавший в каменных стенах огонь.
Усилия Таранчика не пропали даром. Пельцман очнулся и его увезли домой под плач и причитания жены и взрослой дочери.
Сила пожара заметно убывала, к тому же снова начал накрапывать дождь, и опять послышалась команда вездесущего Редера:
- Брезенты давайте сюда! Брезенты!
Мешки с мукой, спасенные от огня, старательно укрыли, чтобы уберечь их от воды.
Пожар был ликвидирован. Теперь заливали тлеющие головешки. Толпы зевак - женщин, подростков и стариков - стали медленно расходиться по-домам.
- Ну, дедушка, пора и нам домой, - сказал я Редеру, собрав вокруг себя солдат.
- Спасибо! Спасибо вам! - растроганно, с дрожью в голосе говорил Редер. - Спасибо, добрые люди! Вы спасли не одного Пельцмана, а всю деревню и от пожара, и от голода… Спасибо, - всхлипнул старик и, словно назойливую муху, смахнув слезу, скатившуюся на нос, вдруг ожесточился и закричал на своих:
- Чего стали! Делать вам нечего?!
В шестом часу утра мокрые, усталые и грязные мы возвращались на заставу.
- На тебя, Таранчик, немцы теперь молиться будут, - пошутил Соловьев.
- Ничего ты не смыслишь, Соловушка, в этих делах, - назидательно сказал Таранчик. - Разве же зазря получил я еще в школе значок БГСО? И не жду, чтобы на меня молились. Что эти люди, глупее тебя, что ли? Уж не молиться, а хоть бы догадались гимнастерку мне да штаны постирать: теперь не домоешься, после этой грязюки…
- А что, Таранчик, - сказал я насмешливо, - достаточно намекнуть дедушке, что вот мы вам пожар потушили, а вы нам за это…
- Что вы, товарищ лейтенант, - смутившись, возразил Таранчик. - Да разве ж какая-то фрау или любая женщина в свете сможет так постирать, как помоет-постирает сам ефрейтор Таранчик! Да никогда в жизни!
На другой день, перед вечером, на заставу пожаловал сам Пельцман. Одет он был по-праздничному, как и тогда, когда ехал на совещание мелких промышленников. Та же визитка, та же "бабочка" под толстым подбородком на безукоризненно белой манишке. Только шел он теперь очень тяжело, опираясь на толстую полированную дубовую палку. Короткие усы опалены. Лицо, неестественно красное, казалось шире его узкополой шляпы. Глаза налиты кровью. На правой щеке, возле уха, - ожог.
День выдался жаркий, и солдаты, не занятые на постах, собирались идти на речку стирать обмундирование.
- Я, господин комендант, хотел бы видеть того солдата, который спас мне жизнь, - сказал Пельцман, отдуваясь и присаживаясь на лавочку у садового забора.
- Вот он, - указал я на Таранчика.
- Не-ет, - возразил Таранчик, понявший, в чем дело. - Вон кто его спас, - указал он на Земельного, Карпова и Соловьева. - Они спасли тело, а я вроде бы душу вставил в вашу милость, господин Пельцман. Только и всего. А во что ж бы я душу вставил, если бы не было такого богатого тела?
- Что, что он говорит? - живо поинтересовался Пельцман. Земельный перевел слова Таранчика, выбросив все, что могло обидеть Пельцмана.
- Извините, - сказал Пельцман, поднимаясь с лавки и доставая из бокового кармана пачку марок, - извините, но больше у меня сейчас нет. - Он подал марки Земельному.
Карпов, увидав деньги, сделал лихой поворот кругом, присвистнул и, чеканя шаг, пошел к арке. Соловьев попятился за спину Таранчика, а Земельный, держа руки по швам, подался вперед и сверлил взглядом владельца сгоревшей мельницы.
- Я много вам благодарен, большое вам спасибо, но, понимаете, сейчас, сегодня у меня нет больше денег, - оправдывался Пельцман, считая, что Земельный обижен малой суммой.
Земельный отвел от себя руку Пельцмана и, не отрывая от него взгляда, четко выговорил:
- Мы не за деньги вас спасали.
- Да, но… чем же я должен с вами расплатиться? - пролепетал Пельцман, совершенно растерявшись.
- Мы не из тех, кто греет руки возле чужого несчастья! - резко сказал Земельный, повернулся и пошел за Карповым.
Таранчик, заложив руки назад, встал на место Земельного перед Пельцманом и совершенно невинно спросил:
- А сколько стоит ваш живот и вместе с головой?
- Что, что он говорит?
- Он спрашивает, сколько стоит ваша жизнь, - перевел Митя Колесник.
- Моя жизнь? - засмеялся Пельцман. - Моя жизнь… Я не знаю, сколько стоит моя жизнь… потому что меня никогда не продавали, и я никого не покупал, - веселее заговорил Пельцман, догадываясь о шутке. - Возможно, нисколько не стоит, потому что на людей цены нет…
- Ну, а раз нисколько не стоит, - произнес Таранчик, выслушав перевод, - то нечего нам и торговаться. Зря хлопцы перли этот мешок.
Солдаты захохотали, а Таранчик, показав, что он и разговаривать не хочет, махнул рукой и пошел от Пельцмана. Пельцман, смущенно улыбаясь и разведя руки, обратился ко мне, как бы спрашивая: "Что же делать?".
- Поезжайте домой, - сказал я, - отдыхайте спокойно, поправляйтесь. Нам ничего не надо. Единственное, чего бы мы хотели, так это пожелать вам, чтобы и вы всегда помогали людям в беде.
Пельцман поклонился и, опираясь на палку, тяжело пошел к машине, оставленной за аркой.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1
Давно перевалило за полдень, но было по-прежнему жарко. Тень от дома закрывала собою большую половину двора. У калитки сада на старой лавочке сидели солдаты. Сегодня они мучились не только от жары. Ни у кого не было табаку. Как всегда, Журавлев оказался бережливее всех. Достаточно было ему тряхнуть кисетом, как с обеих сторон начали раздаваться торопливые заявки.
- А может, и мне какой-нибудь чинарик останется, - послышался откуда-то жалобно просящий голос Таранчика. Уж у него-то давно в карманах и духу табачного не было.
Карпов и Земельный подняли головы вверх, обернувшись туда, откуда слышался голос. Таранчик сидел на самом коньке крыши, копаясь у репродуктора, установленного там.
- Если успеешь слезть, то можно и оставить на затяжку, - ответил Журавлев, перетрясая в кисете табачную пыль.
- Нет, - возразил Таранчик, - такое мне не подойдет.
- Хватит тебе собирать труху, - пробасил Земельный. - Закручивай!
- Х-хе! - во всю ширь своих губ заулыбался Таранчик, быстро взглянув в сторону деревни и торопливо присоединяя провода к репродуктору. - Если я слезу, то вам целую горсть табаку дам! Не нужна мне ваша пыль!
Сидящие внизу думали, что он шутит, ибо хорошо знали, что не только горсти, но даже пылинки табачной у него не найдется. Получив табак, он в первые же дни раздавал его, угощал всех, в том числе и задержанных немцев. Когда же приходил уважаемый нами старик Карл Редер, Таранчик всегда помогал ему скрутить "козью ножку" и просил покурить вместе с ним. Несмотря на то, что Редер совсем не умел говорить по-русски, а Таранчик знал немногие немецкие слова, они хорошо понимали друг друга.
Из-за арки, снизу, показалась повозка, на которой старшина Чумаков возвращался с батальонного пункта снабжения.
- А-а, так вон ты откуда табачок-то учуял! - сказал Карпов.
Как только повозка въехала во двор, ее окружили со всех сторон. Солдаты снимали с нее груз и несли в кладовую. Таранчик, появившийся тут же, толкался возле повозки, но ничего не брал. Увидев угол ящика с махоркой, он выхватил его с самого дна повозки и понес к подъезду.
- Кто курить хочет - за мной!
Повозка опустела, и скоро задымили толстые солдатские самокрутки. Фролов вытащил из сумки у старшины пачку писем и, отыскав свое, хотел раздать остальные, но старшина приказал:
- Отдайте Таранчику, пусть он раздаст.
Тот, деланно вздохнув, покосился на старшину, нехотя принял письма в свои костлявые руки и поспешно начал раздавать их.
- Жизенскому!.. Его нет?
- Чьи письма останутся, положим их на стол в ленинской комнате, и чтобы никто не трогал! - нарочито сурово заявил Таранчик.
- Фролову… Фролов, вам еще одно письмо. Получите, пожалуйста.
- Так-так, Таранчик, - в тон ему заметил Журавлев. - Берись за ум. Видишь, как славно получается!
- Ну да, а то придумали какую-то игру с письмами. Разве это игрушка!.. Вот и вам, товарищ Журавлев, тоже письмецо. Получайте, пожалуйста! - лицо Таранчика расплылось в довольной улыбке. - Кхе-ге! Ефрейтору Таранчику!.. А за свое письмо можно сплясать, товарищ старшина?
- Нехай пляшет, - загудел Земельный.
- Пусть спляшет, - послышалось со всех сторон.
- Конечно, кому же запрещено плясать, если настроение есть, - согласился Чумаков, - но вначале прочитать бы надо.
- Да и так можно! - выкрикнул из-за спины Таранчика Митя Колесник. - Письмо-то от его Дуни!
Солдаты, получившие письма, разбрелись читать, кто куда. Таранчик, не сходя с места, читал свое письмо, и лицо его все больше и больше хмурилось. Журавлев, сидя с аккордеоном на крыльце, начал плясовую. Его толстые пальцы удивительно быстро прыгали по клавишам, а голова смешно покачивалась над мехами. Все громче и задорнее неслась над двором "барыня", а Таранчик стоял, опершись локтем о повозку, склонив голову.
- Таранчик, зря что ли музыка играет, - сказал Митя.
Таранчик зажал письмо в кулаке, потом сунул его в карман, и заплясал. Он выделывал такие "кренделя" в такт музыке, что зрители хватались за бока от смеха. Огромные ботинки поочередно мелькали в воздухе, а костлявые коленки касались подбородка. Пытаясь изобразить то, что на Руси называют "плясать вприсядку", он неуклюже приседал и хлопал ладонями по коленям, потом поднимал руки вверх и хлопал в ладоши, потом такой же хлопок слышался из-под коленей.
- Эх, пляши, Акиша: Дуня замуж вышла! - выкрикивал он время от времени.
- Неужели, и вправду, - вышла? - спросил Чумаков у стоявшего рядом Колесника.
- Да нет! Брешет он, товарищ старшина. Может, перед Карповым хочет загладить вину…
- Не умно же придумал, - сказал Чумаков и пошел в дом. Он скоро вернулся, неся в руках новые яловые сапоги.
- Перестань дурачиться, Таранчик. Примерь-ка вот лучше обновку.
Таранчик на полусогнутых ногах подкатился к Чумакову и, взяв у него сапоги, сокрушенно сказал: