- Хорошо. Все будет сделано.
Капитан повеселел. Его, как видно, тяготило неопределенное, но категоричное приказание оказать партизанам помощь, шедшее откуда-то из весьма высоких инстанций, и теперь, когда всё прояснилось и никакой помощи практически не требовалось, он был доволен.
- Давайте выпьем еще по одной, по последней. За успех вашей операции. Буду рад, если на обратном пути снова встретимся за этим столом. Ни пуха ни пера!
Выпили, закусили, принялись за чай.
- Колесник, я завидую тебе. Ты идешь на серьезное дело! - тихо сказал капитан, и все сразу примолкли, почувствовали неловкость, словно произнес он что-то явно лишнее и даже неуместное.
Допивали чай в напряженной тишине, как бы прислушиваясь и ожидая сигнала, чтоб встать и разойтись.
Такой сигнал последовал. Заверещал "зуммер", и комбату доложили, что из Сегежи прибывает катер. Видно, должны были привезти что-то важное для комбата, так как он, покусывая губы, произнес в трубку:
- Передай, скоро буду!
- Ну, и нам пора! - поднялся Григорьев и надел фуражку.
- Товарищи, если хотите, располагайтесь отдыхать здесь. Я велю принести матрацы. В лесу ведь комары спать не дадут.
- Ничего, капитан, - Григорьев поправил маузер, взял в руку трость. - Спасибо тебе. А насчет комаров - нам дело привычное.
- Почту, наверное, тоже привезли? - спросил Аристов, прощаясь с капитаном.
- Да.
- И газеты?
- Наверное.
- Сможете нам выделить несколько экземпляров?
- Конечно, конечно… Я пришлю сразу же, как разберем… Колесник, может, хоть ты останешься, отдохнешь здесь - койка, видишь, зря пропадает. Поговорим потом.
- Если хочешь, оставайся, - разрешил комбриг.
- Нет, я должен идти.
- Вечером я приду проводить вас! - крикнул капитан, когда они уже разошлись в разные стороны.
- Хороший парень, - улыбнулся Аристов.
- Только болтает много, - хмуро возразил Колесник. В поведении своего бывшего сослуживца что-то ему не нравилось.
Григорьев рассмеялся:
- Вот и угоди вам! Человек хотел каждому из нас приятное сделать, а вы его обсуждать взялись… Парень как парень, настоящий пограничник… Ну, кто как, а я на боковую. Только бы добраться до палатки.
III
Ровно в семнадцать Колесник разбудил комбрига:
- Разведгруппа готова к выходу.
- Да-да, сейчас.
Григорьев словно бы и не проснулся, а очнулся после странного, удушающего забытья. Пять часов пролетели как одно мгновение. Было жарко и непривычно. Солнце светило справа, и тени полосовали лес уже в другом направлении.
Лагерь спал. Ни звука, ни движения. Лишь кое-где, у едва курившихся костров, сидели в ожидании смены взводные дневальные, да изредка кто-либо, разморенный жарой, не выдерживал, переползал в тень и тут же засыпал как убитый.
Григорьев из котелка плеснул на лицо тепловатой воды, вытерся рукавом гимнастерки и поднялся: идти умываться к реке не было времени.
Командир разведгруппы Андрей Полевик сидел у потухшего штабного костра напротив Колесника.
- Как настроение? - вполголоса спросил Григорьев, подойдя и устраиваясь рядом. - Сиди, сиди…
- Ничего, товарищ комбриг. - Полевик подумал и добавил: - Хорошее, боевое…
- Начальник штаба объяснил задание?
- Так точно.
- Будут изменения.- Григорьев покосился в сторону Колесника. Он знал, что начальники штабов больше всего не любят, когда в уже намеченный план вносятся какие-нибудь перемены. Но Колесник даже и глазом не повел, словно бы уже знал о намерениях комбрига.
- Смотри сюда, Полевик! - Григорьев расстегнул планшет, вынул и развернул карту. - Сразу за рекой возьмешь азимут 295 градусов. Выйдешь на эту просеку. По ней прямо на запад дойдешь до высоты 139,2. Отсюда это тридцать два километра. Отметь у себя - квадрат 34-58. Далее возьмешь азимут на южную оконечность Елмозера. Пока все, как и было раньше. Дойдешь до губы. Где-то здесь должны начаться минные поля. Будь осторожен… Минера берешь с собой?
- Беру. Даже двоих.
- Хорошо. Дальше повернешь не на юг, как раньше, а направишься вдоль восточного берега Елмозера. Задача - выяснить возможности переправы через Елмозеро. Особое внимание обрати на квадрат 12-54. Видишь, здесь озеро совсем узкое - меньше километра, место для переправы самое, казалось бы, удобное. Но есть два "но". Первое - на западном берегу бараки бывшего лесопункта, там может быть у финнов гарнизон. Второе - к берегу здесь плохие подходы: топкое болото, шириной более километра. Я бывал здесь и знаю: все дело в том, какая нынче вода в Елмозере. Если высокая - болото не перейти, если низкая - одолеть можно. Как ты знаешь, неделю назад туда ушла разведгруппа Громова. С заданием разведать перешеек. Сюргин идет с тобой?
- Идет.
- Хорошо. Эти места ему знакомы. Главное для тебя - впереди. Дойдешь до реки Елма. Вдоль нее финны держат линию охранения. Понаблюдай. Разведай, есть ли там минные поля. Как часто патрулируется река? И поворачивай назад. Мы будем ждать тебя пятого июля в районе высоты 139,5, у озера Мальярви, в квадрате 28-46. Успеешь?
- Надо успеть. А какое это расстояние будет? Километров восемьдесят, пожалуй?
- Расстояние девяносто километров,- сразу же уточнил Колесник, на своем планшете следивший за маршрутом.
- Трудно успеть, товарищ комбриг… Очень спешить придется.
- Хорошо. Добавлю еще один день. Встреча шестого июля там же. К тому времени мы проведем тщательную разведку перешейка между Елмозером и Сегозером. Есть еще вопросы?
- Все ясно, товарищ комбриг.
- Тогда отправляйся… У тебя есть что добавить? - повернулся Григорьев к начальнику штаба.
- Есть. Мне понадобится полчаса, чтобы заново сделать для Полевика расчеты азимутов.
- Я сам сделаю, товарищ начштаба!
Колесник вопросительно посмотрел на Григорьева. Тот подумал и разрешил:
- Пусть сам. Парень грамотный… Ну, Полевик, смотри не подведи в сроках. Для нас каждый день, знаешь… А главное, запомни - переход годится только скрытный!
- Понятно, товарищ комбриг.
Глава вторая
(пос. Услаг, 30 июня 1942 г.)
I
Прозвище "доходяга" родилось не у партизан. Оно пришло, наверное, из лагерного жаргона. Но в бригадном походе это слово приобрело столь исконный и наглядный смысл, что сразу получило самое широкое распространение и до конца войны среди партизан характеризовало целое явление походной жизни.
Одним из первых получил эту кличку боец отряда "Мстители" Вася Чуткин, восемнадцатилетний парень из Шелтозерского района. В партизаны он пришел в сентябре 1941 года и вскоре стал своего рода отрядной знаменитостью. Был он незлобив, покладист и до удивления безразличен к голоду и холоду, опасностям и радостям. На всё у него был один ответ: "А мне чё?" И при этом Вася обязательно виновато улыбнется и подернет правым плечом. Сухопарый и длинноногий, он отлично ходил на лыжах, скользил легко и накатисто, однако это свое умение Вася показал лишь единственный раз, когда командир отряда послал его с донесением в штаб бригады через Онежское озеро. Шестьдесят километров Чуткин пробежал за восемь часов, и быть бы ему при награде и в должности связного при штабе, если бы в пути он не перезабыл всё, что было ему поручено передать. От сурового наказания его спасло лишь то, что операция на западном берегу озера окончилась удачно и его забывчивость никакой беды отряду не принесла.
Вася участвовал во всех зимних операциях отряда, дважды ходил с диверсионной группой в свой район и один раз был послан со стариком Мякишевым в разведку в родную деревню.
С диверсионного задания вернулся с трофейным автоматом "Суоми" - мечтой всех его товарищей по взводу. Но тут же променял автомат старшине за пачку легкого табаку. В ответ на упреки и даже обвинения, что подрывает огневую мощь взвода, Вася виновато улыбнулся:
- А мне чё? Нужны эти майские жуки, что ли?
- Какие майские жуки, дурень?
- Выдь на озеро, узнаешь…
Сбиваясь и умолкая, словно бы нехотя, Чуткин рассказал, как преследовали их группу, как настигли на середине озера ("попробуй сам три дня не жравши, не спавши…"), как партизаны залегли и дали прицельный огонь…
- Расстояние-то с километр будет… У них одни эти "Суоми", а у нас винтовки есть… Мы их как куропаток, прицельно: бац-бац, бац-бац… В снег полезли, жарят из своих трещоток. А пули - как майские жуки! Жужжат, глазом видно - снимай шапку и лови! Летит и кувыркается, как камень из рогатки! Я этих ихних пуль штук десять в шапку поймал, особенно которые трассирующие…
- Какой шапкой, этой? - ядовито ухмыльнулся кто-то, снимая с Васиной головы замусоленную ушанку.
- А какой еще? Конечно, этой…
- А где пробоины? Чего врешь?
- Какие тебе пробоины? Говорю - на излете пули, никакой силы у них за километр нет, жужжат, как ленивые майские жуки… Из нас никого даже не ранило, а будь у них винтовки, все мы там остались бы… Мне чё? Не хочешь - не верь…
Все понимали, что подсочинил Вася, и подсочинил крепко, особенно в отношении того, чтоб пули шапкой ловить, но было в этой придумке такое, во что хотелось верить, и поэтому верили. Ведь у большинства в отряде были на вооружении винтовки - или трехлинейка, или образца "Маузер". Должны же они иметь хоть какое-то успокаивающее преимущество в сравнении с автоматами противника.
А потом Чуткин пропал. Вернулся недели через три исхудавший, с обморожениями на лице. Как ни в чем не бывало плюхнулся, не раздеваясь, на топчан и два дня не вставал, отсыпался - даже ел лежа… В санчасть не пошел, врач сама приходила к нему. Где он был, что делал - товарищи могли только догадываться, и авторитет Васи в эти дни достиг высшей точки.
Но Чуткин сам же всё и испортил.
Когда все пообвыклись и Вася пришел в себя, стали товарищи у него понемногу выпытывать - как оно там, на другой стороне, как живут люди в деревнях и сильно ли финны лютуют… Вася долго отмалчивался, непонятно пожимал плечами, и на него никто не обижался: подобная разведка - дело секретное. Поговаривали, что не сегодня-завтра Васю вообще заберут из отряда, не зря его в наряды уже не назначают, пусть отдыхает парень, сил набирается.
Однако из отряда Чуткин так и не ушел. И вот по какой причине. Когда от него уже начали отставать даже самые любопытные, Вася как-то вечером, сидя на топчане, чему-то усмехнулся, головой покачал в сомнении и произнес:
- Сдавил я ей, паразитке, глотку, под пальцами что-то хрустнуло - слабо так… Забила она ногами по полу и затихла.
Все сразу примолкли, потянулись к нему с вопросами: "Кто? Где? Кому?"
Как всегда, добиться от Васи связного рассказа так и не удалось, но кусками - кусками, а картина выяснилась полная.
Был Вася в родной деревне. Пришел поздно вечером в свой дом. Старуха (так он называл мать) всё, что знала, выложила ему и говорит, что тебе, Васенька, оставаться в родном доме нельзя - финны часто приходят, один за Зинкой все ухаживает, целыми вечерами у них просиживает. "Где Зинка?" - спросил Вася, поднимаясь. ("Зинка - это сестра, на год младше".) Старуха ответила, что на гулянке и скоро должна прийти. Вышел Вася на крыльцо, стоит раздумывает - куда же ему податься, где устроиться, чтоб задание выполнить?
А тут и Зинка идет. И вместе с ней финн этот - провожает. Вася - шасть под крыльцо и замер. Остановились они совсем рядом, руку протяни - достанешь. Стоят, хиханьки да хаханьки. Потом целоваться начали. Поднимутся на ступеньку - чмок-чмок. Поднимутся на другую - опять то же самое. Еле дождался Вася, пока финн уйдет. Вошел в дом, вызвал Зинку в сени и…
- …Сдавил ей, паразитке, глотку, под пальцами что-то хрустнуло - слабо так. Забила она ногами по полу и затихла, - равнодушно, слово в слово, повторил Вася и принялся свертывать цигарку.
Все сидели ошеломленные, не зная, то ли верить, то ли рассмеяться прямо в лицо Ваське. Чаши весов долго колебались, и вдруг одна медленно потянула вниз.
- А чего ж ты обоих из автомата не полоснул? Прямо там, на крыльце, раз решил расправиться с сестрой… Поди, с автоматом ходил?
Чувствовалось, что командир отделения Живяков уже поверил случившемуся и его беспокоила лишь Васина оплошность - упустил финна.
- Шум нельзя было поднимать…
- И это ты на глазах у матери? - сдавленным голосом, осуждающе произнес Иван Соболев - одногодок Чуткина, пудожский комсомолец, бывший детдомовец.
- Не-е, старуха уже спала…
Слух о Васином поступке быстро разнесся по отряду. Партизаны других взводов специально заходили в его казарму посидеть, покурить в рукав (курение в казармах запрещалось), никто уже ни о чем не расспрашивал, но все с каким-то странным удивлением смотрели на Васю, словно был перед ними совсем незнакомый человек. Политрук третьего взвода Спиридон Лонин, человек добрый и старательный, в силу своей доброты потрясенный услышанным более других, уже начал готовить специальную беседу "Нет пощады предателям", которую думал построить на рассказе Чуткина, как вдруг все переменилось.
Поздно ночью Чуткина вызвал в штаб командир отряда Александр Иванович Попов.
- Значит, хрустнуло под пальцами? - весело спросил он и улыбнулся куда-то мимо Чуткина.
Заспанный, ничего не понимающий Вася тоже улыбнулся и пожал плечами. Поначалу он не заметил, что в полутемном углу сидит помощник командира бригады по разведке, отправлявший его месяц назад на задание.
- Значит, и ногами забила по полу?
Вася молчал, глядя чуть в сторону.
- Почему же ты не доложил об этом, вернувшись?
Вася продолжал молчать.
Командир поднялся и во весь голос крикнул:
- Встань как следует! И отвечай, трепло несчастное! Ишь, у него, видите ли, "хрустнуло под пальцами…". Где только научился так складно врать. Вот уж воистину, один дурак семерым работу задаст. Знаешь ли ты, идиот, что из-за твоей болтовни людей на проверку пришлось отправлять, все твои другие сведения под сомнение ставить. Хорошо, хоть в деле не наврал, а то быть бы под трибуналом. Вот так: был ты представлен к награде, а теперь все отменяется… Будешь месяц нужники чистить.
Помощник комбрига приблизился к Васе и тихо спросил:
- Скажите, Чуткин, зачем вы все это придумали? Зачем вам понадобилось позорить свою сестру, да и себя, конечно?
Вася молчал. Что он мог ответить? Им легко спрашивать - зачем? А попробовали бы сами пойти в оккупированную деревню да пожили бы там хотя бы неделю - тогда узнали бы, зачем человеку приходится многое придумывать… За двое суток, пока шел через озеро и впереди ждало неизвестное, в голове всякое побывало. И хорошее, и худое. Даже не знал, живы ли вообще мать и Зинка, - восемь месяцев ничего о них не слыхал. Если живы, то как живут, чем кормятся? Подумаешь об этом - опять закорючка! Если плохо им - мать жалко, старая уже, а помочь-то нечем. Коль хорошо или сносно живут - еще хуже, разве честные советские люди могут хорошо жить при оккупантах?.. Да, многое пришлось обмозговать, и он остановился, как ему думалось, на самом худшем. И так свыкся в мыслях с этим, что кажется, все было на самом деле.
Разве ж виноват он, что в деревне всё оказалось проще и неинтересней. Живут люди. Впроголодь, конечно, но от голода никто еще не умер. Кто как может, переживают лихое время, своих ждут. Парни и девки, оставшиеся в оккупации, угнаны на оборонные работы и дома бывают только по церковным праздникам. Старикам и пожилым тоже без дела сидеть не дают - дороги расчищают, дрова заготавливают, паек отрабатывают.
Конечно, и он, и мать натерпелись страху за эти две недели, пока он таился в родном доме. В деревне стояла полурота финнов, а неподалеку на мысу - дальнобойная батарея с прожектором. Казармы в бывшей школе расположены, но в дом Чуткина солдаты заглядывали чуть не каждый день. То одно им надо, то другое - только успевай в холодный подпол прятаться.
Вот так все и вышло.
Случись что-либо необыкновенное, может, из сознания и выпало бы то, к чему готовил он себя, когда шел через озеро. Но ничего не случилось, и оно, это придуманное, так и осталось в нем самым глубоким и потрясшим его переживанием.
Вот теперь попробуй объясни - зачем он все это придумал? Да и какая же это выдумка, если он все это действительно пережил, и коль понадобилось бы, то поступил бы точно так, как рассказывал.
Вася молчал.
Командиры, так и не добившись толку, отпустили его.
Васина жизнь в отряде сделалась нелегкой. Уважение сменилось если и не полным презрением, то уж достаточно ядовитой насмешкой. Этого, вероятно, не произошло бы, если бы сам Чуткин повел себя по-иному. Другой постарался бы превратить случившееся в шутку, в розыгрыш. Но Вася и не умел, и не хотел этого. Он вел себя так, словно ничего не произошло. С еще большим безразличием к тому, что о нем говорят или думают, Вася в ответ на самые язвительные вопросы пожимал плечами и ронял свое любимое: "А мне чё? Сами просили…"
Многих это бесило, иные, пользуясь беззащитным Васиным положением, стали извлекать для себя выгоду. Внеочередные работы, всякие поручения, что потрудней, - теперь было на кого спихивать. Особенно старался его земляк, командир отделения Живяков, который чувствовал себя лично оскорбленным тем, что не только первым поверил рассказу Васи, но и своим одобрением как бы поставил его в пример другим. Он действовал по принципу: провинился - зарабатывай прощение товарищей. Внеочередные наряды сыпались на Васю за дело и без дела. Вася не роптал. Немудреную справедливость этого принципа он разделял и сам, но выполнял бесконечные поручения командира отделения не только в силу этого. Своей безотказностью он славился и раньше. Лениво, может быть, даже нехотя, но он всегда пойдет, принесет, сделает. Хитрецы и филоны (а такие всегда найдутся, раз есть простаки) охотно пользовались Васиными услугами и до этого, а теперь они получили как бы моральное право не стесняться. Совсем загоняли бы Чуткина, но было у того спасение - в любом деле он не переусердствует; не откажется, но и не разбежится; если возможно, сделает чуть меньше положенного. Может, это его качество развилось как средство защиты от желания других излишне часто прибегать к его услугам.
Так было на базе. Но в походах есть тот минимум, меньше которого делать невозможно. Каждый должен идти и нести за плечами свой груз.
В отношении Чуткина Живяков учел и это обстоятельство.