II
При выходе с базы перед каждым командиром отделения встает постоянный и довольно-таки сложный вопрос: как распределить груз? Нет, речь идет не о личном оружии, боеприпасах и продовольствии: это каждый боец должен нести сам для себя. Речь идет о шести запасных дисках к ручному пулемету, о тысяче пулеметных патронов, о пятнадцати килограммах тола, о батарее для рации, двух топорах, поперечной пиле и разном прочем скарбе, которого набирается до пятидесяти килограммов на каждое отделение. Добровольцев нести все это, как правило, не бывает - люди и так до предела нагружены. Разделить поровну между девятью человеками тоже нелегко - диски и патроны к ним делить нельзя, надо, чтоб были они у определенных лиц, в бою всякое случается, искать по мешкам некогда. Вот и мучается командир отделения, прикидывает, распределяет, устанавливает очередность.
В летнем бригадном походе для командира отделения Живякова такой проблемы не существовало. В день выхода из Сегежи он кинул к ногам Чуткина мешок с запасными патронами для "Дегтярева":
- Головой ответишь! Смотри, чтоб всегда под рукой были.
Мешок хоть и не велик, а увесист - пожалуй, никак не меньше полпуда потянет… Но главное - не было ему места в вещмешке, набитом до отказа продуктами. Пришлось сухари чуть ли не ногой уминать.
На первых же шагах, как только вышли из Суглицы, Вася сразу ощутил неладное. "Сидор" и сам по себе тяжел - под три пуда, а тут еще никак не сидит на спине, все время из стороны в сторону ерзает, и не вниз тянет, а куда-то набок заваливает. Вася и раньше догадывался, что надо бы патроны в самый низ положить, да не то чтобы поленился все перекладывать, а скорей всего успокоил себя мыслью, что делать этого, пожалуй, нельзя, что патроны не сухари, они каждый миг могут понадобиться и их надо держать сверху.
Вот и мучился километр, другой, третий… Шли так быстро, что глаза застилало едким потом, в сторону и взгляда бросить некогда, только и успевай следить за ногами впереди идущего: он перешагнул валежину - и ты перешагивай, тут он с камня на камень ступил - и ты следом. Пот, усталость, машинальность движения - все это знакомо по зиме и привычно. А вот комарье - такого никто и не предвидел. Как только вошли в лес - откуда что взялось! Над головами - черные тучи, льнут к потному лицу, и каждый укус сначала саднит, потом начинает так зудеть, что рад бы в кровь разодрать кожу.
А Вася отмахнуться или почесаться не всякий раз может - руками крепко лямки придерживает. Чуть отпустит - и поехал мешок куда-то в сторону или назад, потом подпрыгивай, подправляй его на место. Мешок уже не просто тянул и заваливал на сторону, он брал поясницу на излом, давил на нее до онемения, делал ноги чужими и непослушными.
"Надо было переложить", - много раз укорял себя Вася, собираясь заняться этим на первом же малом привале - авось успею за десять минут. Но как только идущие впереди останавливались и без слов начинали опускаться на обочину, кому где удобней, Вася чуть ли не падал в мягкий мох, не снимая лямок, приваливался спиной к вещмешку, вытягивал огрузшие ноги - и ничего ему больше было не нужно. Сил едва хватало от комаров отмахиваться, а в голову всякий раз приходила успокаивающая мысль, что теперь недалеко и до большого привала, а там Живяков, конечно, заберет у него патроны, даст что-либо полегче и поудобнее.
Бригада, как ему казалось, шла все быстрей; переходы становились длиннее и привалы короче, хотя на самом деле все было наоборот.
Где-то за серединой пути к Услагу Вася вдруг почувствовал, что больше он не может. Это состояние было знакомо ему по зимним походам, и он знал, что его надо обязательно пересилить и ни в коем случае не сходить с тропы. Надо тянуться. Надо перестать думать о привале и тянуться. След в след, шаг в шаг. Ведь идут же все. Даже девушки-сандружинницы… Правда, им легче. У них в мешках только продукты и медикаменты, каких-то двадцать - двадцать пять килограммов. А у него?.. Эти проклятые патроны!
Стоило подумать об этом, и сразу же приходила расслабляющая мысль, что он вымотался больше других не без причины, что груз у него тяжелее, и если он сейчас сойдет с тропы, то никто не посмеет упрекнуть его.
Какое-то время он еще держался. По его подсчетам, вскоре должны были остановиться на короткий отдых. "Вот дойду до спуска в лощину - там и привал, наверное", - думал он, шагая из последних сил.
Дошли до лощинки, пересекли ее, стали подниматься на взгорье - привала все не было. Вася резко качнулся, сошел с тропы и прислонился вещмешком к стволу молодой податливой березки. Приятная и странная прохлада выкатилась из-под надавленных лямками плеч и облегчающе разлилась по всему телу… Словно подуло откуда-то холодным ветром… Будто комары перестали звенеть над головой…
Мимо двигались люди. Шаг за шагом. След в след. Шли так медленно, что Васе показалось, будто они уже подтягиваются поплотнее и вот-вот усядутся на привал.
Но это только показалось - привала не было.
- Чуткин, что с тобой? - чуть задержался политрук Лонин, повернув к Васе багровое от натуги лицо. Он замыкал взводную цепочку.
- Портянка сбилась, - соврал Вася. В том, что выдохся, он еще не признался бы и себе.
- Смотри не отставай…
Потом, почти без перерыва, потянулась цепочка другого отряда… "Боевые друзья", бывшая "шестерка"… Вместе с ними зимой дважды ходили в Заонежье… Много знакомых, есть даже земляки из Шокши.
На Васю никто не обращал внимания. Лишь скосят на секунду понимающие глаза в его сторону и снова взгляд вниз, под ноги. Для лишних разговоров сил ни у кого уже не было.
Потом объявили привал. Стоять у дерева стало бессмысленно, но и садиться отдыхать в расположении другого отряда было неловко.
Вася подтянул мешок и стал пробираться к своим.
Идти пришлось стороной, так как тропа была перегорожена ногами людей, усевшихся по обе ее стороны. Пока Вася медленно пробирался, обходя деревья, валуны, заросли, снова устал и уже с нетерпением ждал момента, когда сможет усесться на свое место.
- Что, приятель, "доходишь"? - не удержался кто-то незнакомый из соседнего отряда. У партизан всегда так - еле отдышатся, а уже норовят уколоть друг друга шуткой, особенно если ты из чужого отряда.
Вася, конечно, промолчал. Он лишь усмехнулся про себя, так как действительно доходил тот отрезок пути, который должен был пройти вместе с другими.
Когда он добрался до своих, время привала наполовину истекло, отдохнуть, как все, он не успел, и всё началось снова.
С каждым переходом он отставал всё больше, и времени на отдых не оставалось совсем.
В Услаг Чуткин пришел через полчаса после отряда. К его утешению, был он не один - со всех отрядов таких набралось около десятка.
Их еще не называли "доходягами", они числились в отставших. Из-за них от штаба бригады, по нисходящей, пошла целая цепь замечаний и предупреждений командирам. Замечание по Чуткину замкнулось на его командире отделения Живякове.
Тот налегке, с одним автоматом, вышел встретить Васю на подходе к реке Сегежа.
- Опять отличился? - грозно спросил он, едва Вася приблизился. - А ну шагай, чего встал!
- А мне чё? Патроны заберешь, не хуже других пойду! - с полной верой, что так оно и будет, ответил Чуткин.
- Ах, вот оно что? Сачковать, значит, надумал? Нет, браток, ничего не выйдет! Патроны понесешь и пойдешь как миленький! Молодой, здоровый парень, а в "доходяги" целит! Ну-ка, снимай мешок!
Вася, думая, что Живяков хочет помочь ему, охотно скинул вещмешок. Живяков взвалил его на спину, поерзал плечами, прилаживаясь, и снял.
- Мешок как мешок. Только уложен по-дурацки. За тобой, как за ребенком, ухаживать надо. Гляди, Чуткин, перейдем линию охранения, там разговаривать некогда будет. За сегодняшнее получишь два дневальства вне очереди. Надевай мешок, чего стоишь!
Конечно, при желании можно понять и Живякова. Другие уж давно отдыхают, варят кашу, а ему надо возиться с этим рослым и на вид здоровым парнем, который, наверное, мог бы идти как все, не причиняя хлопот ни себе, ни ему, Живякову, ни командиру отряда. Ясно, сачкует… А с сачками разговор короткий. Главное, им нельзя давать никаких послаблений. Их надо заставить делать все как положено. И этот Чуткин разойдется, как миленький пойдет…
Но Живяков ошибся. Все пять дней, пока бригада осторожно выдвигалась к линии охранения, Чуткин отставал на каждом переходе. Еще в Услаге он уложил мешок как положено: тяжелое - внизу, легкое - наверху, да и груз с каждым днем убывал. Но ничто не помогало.
Минутное послабление себе, допущенное в первый день, как невидимая язва подтачивала его волю, а без нее разве соберешься с силами в этом тяжком, на пределе мучительном походе?..
Так появились в бригаде первые "доходяги", и в штабе раздумывали, как поступить с ними…
Глава третья
(оз. Мальярви, 8 июля 1942 г.)
I
Шестого июля бригада подошла к линии охранения и расположилась вблизи лесного озера Мальярви. До ближайшего финского гарнизона в деревне Баранова Гора оставалось десять километров. В Междуозерье, к линии охранения, были направлены три группы разведчиков.
Григорьев все еще не оставлял надежды, что удастся скрытно перейти полосу охранения в перешейке между Елмозером и Сегозером. Дальнейшее представлялось не таким трудным. Быстрый рывок на юго-запад, форсирование шоссейной дороги, выход к высоте с отметкой 278. Там уже глухие места. На десятки верст вокруг - ни жилья, ни дорог. Там можно будет идти спокойно. На юг, на юг - в широкий проход между озерами Унутозеро и Селецкое, потом на юго-запад - к Матченъярви и снова на юг, к северной оконечности Янгозера, откуда до цели останется сорок километров. Десятки раз этот маршрут пройден по карте. Каждый квадрат, каждая топографическая отметка изучены так, словно бы уже сам бывал там, ногами измерил весь путь от Сегежи до Поросозера. А разве это не так? Ведь начинаются места - родные и знакомые. Хотя и давно, но доводилось ему бывать и на Янгозере, и на Селецком, и на Унутозере. Может, потому и видятся теперь при взгляде на карту не столько топографические знаки, сколько постепенно оживающие перед глазами лесистые склоны, проемы озер и болот и волнистая темная кайма по горизонту…
Разведгруппы, посланные в Междуозерье, вернулись утром и принесли раненых. Трое партизан подорвались на минах, один из них скончался в пути. Все самые худшие опасения подтвердились: перешеек покрыт сплошными минными полями, позади них прорублены патрулируемые просеки. На севере у Барановой Горы и на юге у Орченьгубы разведчики заметили финские дзоты. Стало ясно: здесь незамеченной бригада не пройдет. Осталось дождаться разведгруппы Полевика и трогаться на север, даже если и Полевик принесет неблагоприятные вести. На юг пути не было: от Лисьей губы на Сегозере до Повенецкого залива - сплошная линия фронта.
Группа Громова принесла неутешительные вести. Переправа через Елмозеро невозможна. На западном берегу - гарнизон в бараках, вода в озере - высокая, болото - непроходимо.
Но вернувшийся ночью Полевик обнадежил. Сплошных минных полей между Елмозером и Ондозером он не обнаружил. Перед дорогой Кузнаволок - Коргуба есть патрулируемая просека. Движение на дороге слабое - днем прошла колонна из трех машин да проехал патруль на велосипедах. Идти туда далеко - километров сорок, пожалуй, да еще вдоль берега не пробраться, придется огибать болото и делать лишних восемь - десять верст.
Полевик еле держался на ногах.
- Хорошо. Отдыхай, спасибо,- отпустил его Григорьев.
Раздумывать, казалось бы, и нечего, но весь остаток ночи комбриг провел в раздумьях. Несколько раз собирались и советовались все трое - он, комиссар Аристов и начштаба бригады Колесник. Вечером из штаба партизанского движения пришла радиограмма, смысл которой можно выразить одной фразой: "Почему топчетесь перед линией охранения?" Этот упрек выглядел особенно непонятным потому, что в Беломорске уже знали о результатах разведки Междуозерья. Как только вернулись первые три группы, Григорьев отправил Вершинину подробное донесение. Что означал ответ? Уж не то ли, что бригаде следует начать переход, не обращая внимания, будет она обнаружена или нет? Бригада, конечно, перейдет полосу охранения. Пусть с потерями, с боем, но перейдет. Но тогда сразу же придется распроститься с мыслью выполнить первую и главную задачу - разгромить штаб финского корпуса в Поросозере.
Верил ли сам Григорьев в выполнимость этой задачи? По силам ли она бригаде?
Эти вопросы он задавал себе не раз, об этом же сразу спросил его Вершинин, как только впервые познакомил с планом, разработанным совместно с разведывательным отделом штаба Карельского фронта.
Они сидели вдвоем в служебном кабинете Вершинина, в бывшем жилом доме на тихой беломорской улице.
Из всего высшего начальствующего состава на Карельском фронте Вершинин был, пожалуй, единственным, кто еще в 1942 году носил давно уже устаревшее воинское звание "комбриг", хотя был кадровым военным, участником гражданской войны, потом - чекистом, начальником пограничного округа, депутатом Верховного Совета СССР.
Вершинин много курил. Трубку изо рта он вынимал лишь затем, чтобы набить ее свежей порцией табака. Попыхивал, щурился, ждал ответа и словно бы заново приглядывался к Григорьеву. Через три дня Вершинин должен был ехать в Москву на сессию Верховного Совета и попутно собирался доложить о намечаемой операции начальнику Центрального штаба партизанского движения.
Верил ли Григорьев в выполнимость задачи, поставленной перед бригадой?
И да, и нет… Верил, если удастся обеспечить внезапность нападения на Поросозеро. В противном случае - лесная война, изнурительная и очень невыгодная для бригады. Населения на оккупированной территории практически нет. На его помощь, хотя бы в снабжении, рассчитывать нельзя. Дороги и машины дадут финнам маневренность, авиация обеспечит постоянное наблюдение с воздуха, затишье на фронте позволит оттянуть против партизан столько войск, сколько понадобится для окружения бригады. Не лучше ли сразу рассредоточиться поотрядно и двигаться мелкими группами?
Григорьев так и ответил Вершинину.
- Нет, - покачал головой тот. - Выбора нам не дано. Ситуация такова, - Вершинин любил это слово, - что фронту необходимо иметь в тылу противника крупное соединение… Сейчас объясню!
Вершинин выколотил трубку, снял нагар перочинным ножом, набил ее и тщательно раскурил:
- Еще зимой штаб Карельского фронта начал по приказу Ставки разрабатывать план крупного наступления. Да-да, именно здесь, на Масельгском направлении, с прорывом в сторону Суоярви и далее на Сортавалу. Цель - отрезать или в крайнем случае заставить финнов отвести войска со Свири, очистить восточное побережье Ладоги и тем самым облегчить положение Ленинграда. Для этого фронту было обещано восемь свежих дивизий. Но на юге ситуация сложилась так, что с Карельского фронта Ставка вынуждена забрать три дивизии, стоявших в обороне. При этом поставлена задача - ни в коем случае не допустить, чтобы противник, воспользовавшись этим, смог снять с нашего фронта не только дивизию, но и какую-либо часть для переброски и перегруппировки. Выход один - активизация, втягивание в действие финских резервов и частей второй полосы обороны… Теперь давай рассуждать… Если бригада рассредоточится и будет действовать мелкими группами, то против партизан финны навряд ли отвлекут крупную часть. Они будут организовывать преследование силами малочисленных гарнизонов, стоящих в деревушках. Но если в их глубоком тылу появится целое партизанское соединение, тут уж иная, как говорится, ситуация.
Создавалось впечатление, что и сам Вершинин не очень-то рассчитывает на успех поросозерской операции. Но когда Григорьев намекнул об этом, Вершинин прервал его:
- Ошибаешься. Мы сейчас обсуждаем с тобой самый худший вариант, а, как известно, оперативные задачи ставятся в расчете на оптимальный результат.
Разговор остался незаконченным. Потом были и другие разговоры об этом же. Но были они уже деловыми, строгими, официальными. Вместе с Вершининым и Аристовым Григорьев побывал с планом операции у члена Военного Совета фронта, секретаря ЦК КП(б) КФССР Г. Н. Куприянова, и там о поросозерском походе говорили так, словно успех его ни у кого не вызывал сомнений.
"Вероятно, это и правильно, - решил для себя Григорьев. - На войне нельзя руководствоваться принципом: смогу - не смогу. На войне есть один закон - надо… Уж кому-кому, а мне меньше всего пристало сомневаться. Мне надо действовать".
В кабинете Куприянова находился начальник разведотдела штаба фронта полковник Поветкин. Они вместе с Вершининым разрабатывали план поросозерского рейда. Высокий, интеллигентного вида полковник все время молчал, пристально поглядывая на Григорьева, и было в его взгляде что-то недосказанное, загадочное и сковывающее, словно он знал о походе больше того, что имел право знать сам Григорьев.
В день отправки из Сегежи в бригаду приехал сам Вершинин. Был он внимателен и заботлив. Вместе с заведующим военным отделом ЦК КП(б) республики Н. Ф. Карахаевым он обошел все отряды, поговорил с бойцами, дал накачку интендантам за то, что часть мясных консервов была заменена рыбными, а вечером, когда опять остались вдвоем с Григорьевым, в больших светлых глазах Вершинина появилась задумчивая грусть…
- Послушай, комбриг… Всё, что мы говорили тогда - помнишь? - остается в силе. Ситуация прежняя, только дела на юге стали еще хуже… Приказ у тебя на руках. Выполняй его, но действуй сообразно обстановке. Быть поводырем тебе отсюда я не смогу… Знать о бригаде буду ровно столько, сколько сам сообщишь. Поэтому радируй чаще и подробней. Наша связь будет работать на вас беспрерывно. Помни одно - бригаду посылаем не на заклание…
Григорьев не понял последнего слова, хотел переспросить, но Вершинин жестом остановил его и закончил:
- Надо действовать так, чтоб и задание выполнить и бригаду сохранить, понял? Тогда это будет по-партизански…
- Понял, Сергей Яковлевич!
Вершинин проводил бригаду до посадки в эшелон.
Все было как будто ясным в их отношениях, и вдруг этот упрек: "Почему топчетесь перед линией охранения?" Неужели Вершинин не получил его донесения? Разве там не поняли, что разведданные, на которых строился план, оказались неточными, устаревшими?
Утром Григорьев собрал командирское совещание, объяснил обстановку, сообщил свое решение двигаться на север, чтобы перейти линию охранения между Елмозером и Ондозером, и попросил каждого командира высказаться. Заканчивая совещание, Григорьев сказал: