Шо? Крылышки!
Ну конечно же в детстве я хотела поступать только в театральный! Я хотела стать артисткой! В школе я играла и ставила что-то из жизни черных в Америке под названием "Белый ангел". Мальчик, в которого я была слегка влюблена, после сыгранного спектакля стал носить мой портфель. Из чего я сделала вывод, что театральная карьера практически у меня в кармане.
Выучив басню С. Михалкова "Рубль и Доллар" и монолог Липочки из пьесы А. Островского "Свои люди - сочтемся", предстала перед профессором Голубинским, который преподавал в театральном училище. Он согласился меня послушать. Мне казалось - читала я с такой самоотверженностью, что не похвалить меня и не напророчить мне блестящую актерскую карьеру было невозможно. Однако Голубинский глухо откашлялся и глядя куда-то в сторону спросил:
- Алла, что вы все "шокаете" и "гэкаете"?
- Шо?
Он, может, сам того не сознавая, ударил по моему желанию стать артисткой с такой оглушительной силой, что оно (желание) закувыркалось, покатилось в канаву и стихло… Но… зато я начала активно следить за речью. Настолько активно, что стала поправлять учителей.
Однажды учитель русского языка на уроке сказал: людЯм - с ударением на втором слоге. Я тихо поправила: лЮдям. Он посмотрел на меня долгим и пронизывающим взглядом и твердо пообещал: "Ну, я тебе, Аллочка, крылышки-то обрежу!" И обрезал. Я шла на медаль. Медаль мне "обрезали". Потом мне еще не раз "обрезали крылышки"…
Влюбляться начала рано… Недавно услышала от Евгения Семеновича Матвеева: "Если я не буду влюблен, я эту влюбленность выдумаю - иначе жить не смогу…" Первый раз влюбилась в шесть лет - в мальчика Витю. У него папа работал в тюрьме каким-то начальником. Но когда Витя меня поцеловал - мне это совсем не понравилось, и я его тут же разлюбила. Серьезная влюбленность, с ревностью, стихами, сердцем, выпрыгивающим при встрече, пришла в восьмом классе и терзала до окончания школы… Его звали Олег. Он был мастером спорта по гимнастике и лидером. Он казался Самым-Самым… В него были влюблены все наши девочки. А он со всеми был одинаково приветлив и недоступен. Вокруг меня всегда крутилось много мальчишек… Но они мне были неинтересны. Я с детства не любила доступных мужчин… Увы, после школы идеал рухнул, рассыпался… Появились новые знакомства. И когда Олег вдруг сам захотел со мной "дружить", я уже была далеко…
После школы (я провалилась на вступительных экзаменах в Институт легкой промышленности) пошла работать на авиазавод слесарем-сборщиком. На этом же заводе работала врачом моя мама. Я была счастлива заводским братством, нашей молодежной бригадой, какими-то комсомольскими поручениями. И может быть, там бы и осталась навеки, если бы…
…Был у нас в бригаде один горбун. Он "стучал". Как-то я сболтнула про что-то плюс электрификация всей страны. Я была человеком общительным и по молодости лет - искренним борцом за справедливость. Он донес на меня. С завода пришлось уйти. Но самое обидное, что и моей маме тоже. Хотя ее, прекрасного глазного врача, все обожали.
Рюмка под кроватью
Решила поступать на филологический факультет. Но не в Киевский университет, а во Фрунзенский (Фрунзе - это тогдашняя столица Киргизской ССР, ныне Бишкек). Во Фрунзе жили родственники, актеры Театра русской драмы им. Крупской - Тамара Варнавских и Леонид Ясиновский. Они уже были знамениты в городе, их любили, и у их племянницы, то бишь у меня, было гораздо больше шансов успешно поступить в вуз.
У меня было два "играющих тренера", сестры-близнецы Нина и Валя Каменецкие.
- Малокговная, что ты написала? - хором набрасывались они на меня за каждый знак препинания.
У них был абсолютный слух на русский язык и литературу и абсолютное чувство юмора.
И они очаровательно картавили.
Я приехала туда поклонницей Эдуарда Асадова. Тут же у меня возник роман с лучшим поэтом на факультете Женей Колесниковым. Он подарил мне другие имена: Ахматова, Цветаева, Пастернак, Мандельштам, Гумилев. Другие образы, другие рифмы. И среди этих хороших и разных - Дмитрий Кедрин с его "Куклой", "Зодчими", "Рембрандтом".
На первой же вечеринке в общежитии мне налили рюмку водки - все студенты скинулись и купили одну бутылку на восьмерых. Но я до этого и шампанское-то пила раза два в жизни. Мама мне всегда говорила:
- Выпьешь рюмку водки, и - все. Твоя жизнь может на этом поставить жирную точку. ("Джонни, никогда не пей эту гадость! Выпьешь - и твоя жизнь не будет стоить ломаного цента!" - скажет потом об обычной воде герой Караченцова из "Человека с бульвара Капуцинов"),
Точку ставить не хотелось. Поэтому свою первую рюмку я незаметно вылила за кровать. Но тут же из-под кровати выползла предательская струйка. Как же меня казнили студенты за эту вылитую водку! Как же они меня презирали! Больше я водку никогда не выливала.
Дружила со второкурсницей Галей Балашовой, которая писала такие стихи:
Пусть пропивцею стану, пройдохой,
То не многим понятья известны!
А по мне - не так уж плохо
Лезть из кожи, когда в ней тесно!..
Сначала поселилась в общежитии. Но там оказалось на одну койку по два человека. Спали валетом. Однажды ночью проснулась оттого, что чужая немытая пятка маячила у моего носа. Собрала свои вещи и ушла снимать угол. А Галя осталась, но отвоевала себе отдельную кровать.
В КИРГУ было интересно.
У нас на курсе учились греки, голландцы, немцы. Их родители как неблагонадежные были высланы сюда на захолустное поднадзорное проживание.
Но они выжили. И даже успели поделиться некоторыми своими талантами, густо замешав интернациональные краски и превратив дикий край в интеллектуальную мекку. Там я впервые по-настоящему вкусила творческого яду - в студенческих капустниках, в поэтических перепалках с друзьями, в открытии одних кумиров и закрытии других. Мешало одно - очередное безумное постановление правительства: первокурсники, у которых нет двухлетнего рабочего стажа, должны были в обязательном порядке отучиться два года вечером, работая днем.
Устроилась в театр. Но совсем не актрисой, а машировщицей - очищала старые декорации от красок.
Одно время работала грузчиком в магазине наглядных пособий. Там же ловила жуликов. Магазин тыльной стороной выходил к рынку, и рядом с нами гнездились всякие бомжи. Они то и дело пытались у нас что-нибудь стащить - то глобус, то фотоаппарат, то химикаты. И мы со стариком директором вприпрыжку гонялись за ними. Иногда догоняли. Иногда боялись догнать. Там же, среди жуликов, веников и наглядных пособий, начала пописывать стихи…
Матлингвистика
Вскоре я перевелась в Киевский университет - поближе к родителям.
Вечером училась на отделении русского языка и литературы филфака. Днем ходила заниматься математической лингвистикой у знаменитого профессора Льва Аркадьевича Калужнина.
Он приехал из Германии. Ему дали кафедру высшей алгебры и математической логики. Тогда была "оттепель". И его мама, старая русская дворянка киевского происхождения, решила умереть на родине. Потом "оттепель" растаяла, и кафедру у Калужнина забрали. Под тем предлогом, что он не знает украинского языка. Калужнин блестяще знал английский, французский, немецкий. Понимал еще на пяти языках. Но вот украинский… Оказалось, что для математики украинский - важнее.
Калужнин организовал при мехмате отделение математической лингвистики. Я пришла к нему: идеи матлингвистики, машинного перевода, "линкоса" (языка для космических сообщений) меня заворожили. Я даже работала на кафедре у Льва Аркадьевича. Называлась инженером.
Вообще мне хотелось заняться всем сразу. Еще и семиотикой, семантикой, психолингвистикой…
Моя тема в психолингвистике называлась "Речевые нарушения и их локализация". То есть выявление тех пораженных участков мозга, которые отвечают за то или иное нарушение речи.
Это было очень интересно. До одного случая. В поисках материала для научной работы я пришла в больницу, в нейрохирургическое отделение. И увидела красивого синеглазого парня. Его звали Костя. У него обнаружили опухоль в правой части головного мозга. Из-за этого была нарушена речь. Он смотрел на меня своими синими всепонимающими глазами и не мог связать слова в предложение. Я тихо ушла плакать. И в эту науку больше не вернулась.
Не потому, что я такая хорошая или плохая - я так устроена: чужая боль всегда отзывается во мне болью. Я не могу смеяться, если падает человек. Наверное, поэтому я так последовательно, эгоистично занимаюсь комедией: не могу исследовать человеческие страдания, боли, уродства.
Один преуспевающий писатель однажды мне предложил: давай снимем кино по моей книге. Деньги есть! Я как раз сидела без работы. Прочитала книгу и затосковала: герой ненавидел, блевал, осквернял… И хотя это была вполне читаемая литература, я позвонила писателю и сказала: не буду снимать. Не могу полтора года своей жизни жить с уродом. От твоего героя - бесконечные страдания… Значит, полтора года жизни я должна сознательно обречь себя на муки…
И хотя диплом по матлингвистике я защитила на "отлично", решила свернуть с научной стези. Со временем лингвистику растеряла - мат остался. Но в гомеопатических дозах. Я им не злоупотребляю. Наш педагог на Высших режиссерских курсах, знаменитый режиссер Леонид Захарович Трауберг, говаривал о мате примерно так: "Мат - не роскошь, а прэдмэт сохранения режиссерского здоровья".
…Немножко личного…
Итак, с наукой я покончила, а в кино еще не пришла.
Зато у меня родилась Кира, Кирюша, дочка.
Ее отец и мой муж Вадим Суриков был человеком разносторонних увлечений: он танцевал, пел, дружил, занимался гимнастикой и очень любил смотреть футбол. Я тоже на некоторое время стала болельщицей. Вадим не пропускал ни одного матча. Мне пришлось написать за него диплом - он заканчивал медицинский (!) институт.
От Вадима я ушла, когда Кире было три года. Наша семейная жизнь становилась необязательной. Можно жить, а можно разойтись. Ссор не было - были мои обиды, такие же необязательные, как все, что происходило между нами. Мы недозрели тогда до семейной жизни. Когда тихо разводились, у здания суда Вадиму в глаз что-то попало. Из глаза потекла слеза. Я стала бережно и заботливо доставать соринку. Вадим сказал: мы с тобой сейчас больше похожи на влюбленных, чем на разводящихся… Такие отношения у нас сохранились по сей день. Я вообще благодарна всем своим мужьям. Один подарил мне Дочь. Другой - Философский камень. Третий - Веру в себя…
Над свеклою во ржи
Я пошла работать на украинское телевидение. Редактором, корреспондентом.
Помню один репортаж из Винницкой области. Он назывался "Увага! На порози жнива" ("Внимание! На пороге жатва"). Мне выдали двух операторов и послали по колхозам: нужно было сделать острый, критический репортаж.
Но я никогда не была в колхозе и не знала, чем пшеница отличается от ржи. К счастью, один из операторов прихватил своего шестилетнего сына. Мы разработали такой сюжет. Мальчик подходил к колхознику, показывал на колоски и наивно спрашивал:
- Дядь, а это что?
- Ну, рожь… - отвечал дядя.
Тут на авансцену выходила я:
- Не могли бы вы рассказать, - и делала широкий жест в сторону поля, - о ваших видах на урожай ржи?
А среди этой ржи тихо ржали операторы.
В каждом колхозе нас пытались задобрить, чтоб не дай Бог мы не "наковыряли" чего-нибудь отрицательного. Ко мне приставили чиновника из райкома. Он таскал в мой номер ящики клубники и букеты роз, сорванных с райкомовской клумбы.
Операторов поили так, что они не то чтобы снять что-то вразумительное - камеру даже поднимали с трудом…
В начале нашего путешествия в каждом колхозе мы только пили и закусывали. Но я же помнила - острое! Критическое!
Сменила тактику. Приезжала в район и покупала местную газету. Выискивала заметки о насущных проблемах района.
Потом приходила к местному начальнику:
- А вот у вас тут что-то с сахарной свеклой не то…
- Та вы шо! - отвечал начальник. - Это було у прошлом годе. Усе у нас вже гарно. Дуже гарно.
Наконец мы попали в один колхоз, где нас почему-то никто не встретил. Мы сами поселились в гостинице. Сами на свои кровные купили себе еды…
На следующий день находим кого-то в сельсовете:
- Вот мы тут должны снять репортаж о готовности вашего колхоза к урожаю. Где председатель?
- В Болгарии отдыхает.
Тогда это прозвучало примерно так же, как сейчас: "Во Флориде играет в гольф".
А на следующее утро перед нашей гостиницей выстроилась шеренга комбайнов. Комбайнеры-красавцы держали в руках снопы густой пшеницы, ржи, овса и Бог знает чего. "Кубанские казаки", одним словом. Выставка достижений народного хозяйства.
Мы полюбовались на комбайнеров и пошли смотреть колхоз. Увидели межу, которая отделяла поля этого образцового колхоза от другого - необразцового. За межой открывалась иная картина: чахлые колоски, грязные колхозники, сломанные комбайны…
А все потому, что в "нашем" колхозе председатель был депутатом Верховного Совета. Ему давали что угодно - деньги, технику, лучших агрономов. И путевки в Болгарию.
Я решила рассказать о такой несправедливости на телевидении. Они же просили "поострей-покритичней".
- А вот этого не надо, - ответили мне.
Больше никакой "критичности" у меня в запасе "нэ було".
Что-то мы наклеили из обрезков "пьяных" кадров. На летучке сказали, что худшего репортажа на украинском телевидении еще не было, точнее, "ще нэ було".
Мое кредо - недо…
Я решила поступать в аспирантуру ВГИКа. Написала работу "К проблеме слова на экране". На грани кино и матлингвистики. Так называлась тема моей почти написанной кандидатской диссертации. Работа понравилась. Меня вызвали на экзамены во ВГИК.
На экзамене по кинодраматургии я с треском провалилась. И только очаровательная преподавательница кинодраматургии Кира Парамонова смотрела на меня добрыми, сочувствующими глазами.
В моей жизни было несколько судьбоносных провалов. Не будь их, думаю, я никогда бы не вырулила на себя, а, как человек ответственный, всю жизнь так и прозанималась бы: не любя, но с серьезными намерениями.
Я НЕ поступила в Институт легкой промышленности и не стала технологом по производству тканей.
Я НЕ осталась работать слесарем-сборщиком на заводе.
Я НЕ поступила в аспирантуру ВГИКа и не стала теоретиком кино.
Я НЕ защитила свою первую полнометражную картину и не осталась работать на студии Довженко (об этом чуть позже).
В моей жизни это самое отрицательное НЕ играет часто положительную роль. Я скорее беспокоюсь, когда все идет гладенько…
Когда мне Хорошо, я жду беды…
Я точно знаю, ждать ее недолго.
И я изнемогаю в ожиданьи…
И каждый мускул ждет ее прихода…
И мне неХорошо - я жду беды…
Пятнадцать узбекских мальчиков
Итак, я вернулась в Киев. Пошла на Киностудию им. Довженко помощником режиссера.
Помню, снималась картина о землетрясении в Средней Азии. Режиссер сказал:
- Мне нужны для съемок узбекские подростки. Человек пятнадцать.
Но где в тогдашнем Киеве можно было найти пятнадцать узбекских подростков? Я сбилась с ног. Кто-то подсказал, что под Киевом в каком-то ПТУ учатся как раз такие ребята. Поехала. Нашла. Привезла на свои деньги в Киев. Поселила у себя дома. Всех пятнадцать! И все пятнадцать три дня снимались в картине. Вообще это моя "беда": все всегда делаю добросовестно. Если сейчас кто-то из моих ассистентов говорит, что не может чего-то найти или достать, я вспоминаю свой опыт. И твердо говорю: "Достать можно все! Если постараться".
…Как-то в темном тонателье шло озвучание этого самого "землетрясенного" фильма. Мне очень понравился один кадр. Тихо сказала:
- Хорошо снято.
Режиссер чуть ли не завопил на весь зал:
- Что значит хорошо? Да что она там понимает?! Это гениально снято!
(Между прочим, оператором был его сын.)
Вот в тот момент, наверно, я захотела получить право "понимать". И уехала в Москву поступать на Высшие режиссерские курсы.
Может, я бы и не рискнула. Но как-то в поезде познакомилась с директором курсов Михаилом Борисовичем Маклярским, смелым, мужественным человеком, кинодраматургом, одним из авторов сценария знаменитой картины "Подвиг разведчика". Мы разговорились. И он два часа рассказывал мне, какая это не женская профессия - режиссер. Как не стоит портить себе жизнь. Как трудно пробиться женщине. Какой интересной наукой - матлингвистикой - я могла бы заниматься…
Я внимательно выслушала Михаила Борисовича, вспомнила про "суёвый тьюд" и сказала:
- Но я все равно буду поступать.
- Что ж, - ответил он. - Другого я не предполагал от вас услышать. Дерзайте!