Однако лидер тамошнего профсоюза, понимая, что ситуация сложилась малоприятная, стал нас расспрашивать, какие машины мы бы в принципе хотели приобрести, какого цвета и так далее. Он уверял, что постарается что-то сделать. Наша артистическая фантазия разыгралась аж до "десятки". Мы оставили свои "заявки" на бумажках и уехали в Москву, слегка воодушевленные.
Прошло какое-то время, но никто из Тольятти с нами не связывался, никто не рвался к нам с приятной вестью. Тогда Караченцов сам позвонил этому профсоюзному деятелю. И Николаю Петровичу выделили "шестерку"! Лично!
Но надо знать Петровича! Он джентльмен. Он настоящий мужчина, что среди актеров, впрочем, как и среди представителей всяких других профессий, редкость.
И эту вожделенную "шестерку" джентльмен Караченцов передал мне. Но я тоже оказалась "джентльменом". Поскольку у меня все-таки была какая-никакая машина (старая "пятерка"), а у Оли Кабо - никакой, я отдала "шестерку" ей.
Когда Оля с отцом отправились за машиной, я передала в подарок для Каданникова кассету с "Чокнутыми" и слезное письмо.
У меня уже был опыт подобных писем. Когда я только въехала в свою квартиру на Довженко, у меня не было телефона. Получить тогда телефон было не легче, чем машину.
Я пошла на прием к директору тогдашней Московской телефонной сети и, бия себя в грудь, стала трагически увещевать: у вас в руках судьба кинематографа. Он велел мне писать письмо, "но чтоб было побольше слез". Я сочинила, а он спросил: "А слезы-то где?" Тогда я состряпала второе, куда уже "накапала слез" вволю. Не прошло и месяца, как "у меня зазвонил телефон"…
И вот, вспомнив про эти слезы, я теперь щедро оросила ими страницы письма Каданникову. (Автомобиль для меня действительно всегда был лучшим другом, помощником. Свою жизнь я мота бы изложить в виде авто-биографии, то есть автомобильной биографии.)
Я написала, как важно режиссеру иметь машину, а режиссеру-женщине вдвойне. И это письмо Ольга повезла в Тольятти.
Вдруг получаю телеграмму: "Приезжайте за машиной". Машина к этому времени уже подорожала, но еще не на всю катушку. Я побежала к друзьям одалживать деньги. (Тысяч двадцать из них мне отвалили купюрами по три рубля. Сумка с этими "трешками" была неподъемная. Потом полдня бухгалтерия ВАЗа не занималась ничем другим - пересчитывала мои грязно-зеленые купюры.),
Так я заработала свою "шестерку".
Позже была "семерка".
Потом потертая "Джетта" - семейная кличка "Кабирия". Сейчас я села во французскую машину турецкого производства "Рено" по кличке "Одуванчик".
А Ольга от "шестерки" давно уехала на "Мерседесе"…
Свергаемое лицо
После съемок "Чокнутых" мы с мужем поехали отдыхать. Путевку нам достали не куда-нибудь, а в крымский министерский санаторий в Меласе. Там же отдыхали очень важные люди: сестра Иосифа Кобзона, крупный стоматолог, директор московского ресторана.
А по соседству, в Форосе, набирался здоровья и сил Михаил Сергеевич Горбачев, первый и единственный президент СССР.
Я знала, что наши правители любят на отдыхе смотреть кино. При себе у меня была кассета с "Чокнутыми". Я подумала, может, Михаилу Сергеевичу передать кассету - пусть развлечется.
Несколько смущала одна фразочка террориста - Проскурина:
- Свергаемое лицо легче всего свергается в момент отсутствия свергаемого.
Я опасалась, что Горбачев воспримет это как намек. Так я колебалась несколько дней. Наконец узнала, что Михаил Сергеевич скоро собирается уезжать… Решила: следующим утром пойду, объясню все охране и передам кассету.
Утром я увидела, что все отдыхающие, вместо того чтобы беззаботно плескаться в волнах, облепили свои приемники. И лица у них очень тревожные. На морском горизонте виднелась мрачная цепь военных судов.
- Что случилось? - спрашиваю.
- В Москве переворот!
- ???
- Горбачева свергли!
- Так он же здесь…
- Поэтому и сверши! Улучили момент! Свергаемое лицо легче всего… (и далее по тексту)…
Я так и не успела передать кассету…
Казус импровизус
В декорациях "Чокнутых" моя группа под мое имя во главе с театральным режиссером Женей Каменьковичем практически "без отрыва от производства" сняла еще телевизионный фильм - "Казус импровизус" по пьесе Александра Буравского "Учитель русского".
В спектакле, который также поставил Женя в театре Олега Табакова, главную роль играла Мария Владимировна Миронова. Она как-то пожаловалась мне, что почти ничего из ее и их совместных с Александром Семеновичем Менакером работ на сцене не сохранилось, потому что их не снимали на пленку. Я почувствовала ответственность за это - и решила организовать съемки фильма по пьесе.
Мы ведь дружили с Марией Владимировной. Во всяком случае, мне хочется верить, что это было именно так.
Надеюсь, там, где она сейчас находится, она простит меня за это смелое заявление. Но у меня есть основания так думать. Потому что когда она меня бранила, а я всячески сопротивлялась, она "давала справку": "Если бы вы мне были безразличны, я бы вас не ругала. Прислушайтесь - прислушайтесь. Я ведь не Мария Владимировна - я ЗАРАТУСТРА Владимировна".
…Мы познакомились в 87-м году в санатории "Яун-Кемери", на Рижском взморье. Я поехала туда со своей подругой Ольгой Трифоновой, вдовой писателя Трифонова. Путевки достала Оля. В те времена отдельные номера были редкостью, в основном селили вдвоем. Но мы были достаточно молоды, и нам это было в радость.
Этот санаторий Мироновы называли своим "семейным", потому что главврач, Михаил Григорьевич Малкиель, был их близким другом. Мария Владимировна ездила туда каждый год. Раньше с Александром Семеновичем Менакером, теперь одна. Иногда в санаторий наезжал и Андрей.
В этот год отдых в "Яун-Кемери" совпал с гастролями Театра Сатиры в Риге…
Андрей Александрович представил нас с Ольгой, и Мария Владимировна предложила нам сесть за свой стол.
На следующее утро Мария Владимировна, как человек вежливый, поинтересовалась, какие процедуры я себе выбрала. Я начала перечислять: бассейн, массаж, гидромассаж, ванны сероводородные, грязи… Она со смехом перебила меня: "Аллочка, зачем же так много!" Тут на арену вышел Андрей Александрович: "Мама, ты что, не видишь, девочка из деревни. Только что оторвалась от печки да чугунов. Она, кроме своих поросят, кур и коров, ничего в жизни не видела, мама. Ей все хочется попробовать. У нее жажда познания, мама".
Нам было весело, мы дурачились, радовались жизни, любили весь мир - отдых представлялся трехнедельной сказкой…
И вот наступил день… 12 августа… Андрей собирался на спектакль "Фигаро"… Перед отъездом мы с ним и с Олей Трифоновой гуляли по парку санатория: он показывал нам свои любимые места. А до этого утром играл в теннис, завернувшись в пленку, чтобы похудеть. Он собирался с Ларисой в Голландию и хотел хорошо выглядеть.
Провожая Андрея на спектакль, мы встретились с Малкиелем.
- Миша, - сказал Андрей, - приготовь вечером баню. Вернусь после спектакля, вымою девчонок и подарю тебе.
На том и порешили.
Спектакль должен был закончиться в десять вечера. Мы с Ольгой прождали Андрея до половины двенадцатого - его не было. Наверно, устал и остался у Ларисы Голубкиной, у жены, в Юрмале.
На всякий случай в дверях номера, где жила Мария Владимировна и останавливался Андрей, оставили записку: "Мы в таком-то номере. Если вернетесь не слишком поздно - будем рады вас видеть".
В час ночи к нам постучала Мария Владимировна. В первый и единственный раз я видела ее такой беспомощной, такой потерянной.
- Девочки, Андрея увезли в реанимацию. Посидите со мной. Мне страшно.
На сцене Андрею стало плохо. Последние его слова были: "Шура… Голова…" Он облокотился на Александра Ширвиндта, который по пьесе был его противником, и… потерял сознание.
На этом спектакле - такое странное совпадение - присутствовало много знакомых и близких. Как будто чувствовали… Была дочь Андрея Маша. В этот вечер она собиралась на другой спектакль, но, как потом рассказывала, ей приснился плохой сон про отца, и она решила прийти сюда. Был нейрохирург Эдуард Кандель, замечательный специалист, который до того в Пицунде спас композитора Шнитке. Ему пришлось оповестить о несчастье Марию Владимировну: "Андрею делают все, что возможно, но надежды немного. Обширное кровоизлияние. Сердце и легкие работают на подключении". Грише Горину он сказал: "Даже если Андрей выживет, это будет уже не тот Андрей".
Но мать молила Бога, чтобы он был жив, какой угодно, только живой…
Андрей умер.
Удивительно, непостижимо, но Мария Владимировна не рухнула. Она держалась стойко, мужественно и собранно. Это меня потрясло.
Потом она часто повторяла: "Зачем я живу? У меня умер такой замечательный сын. У меня умер такой прекрасный муж".
И это ее состояние продолжалось до тех пор, пока Олег Табаков не пригласил ее играть в спектакле "Учитель русского".
С этого времени она словно бы обрела вторую жизнь.
Не могу сказать, что фильм "Казус импровизус" стал нашей удачей. Ко времени выхода на экран пьеса уже начала устаревать. Тем не менее это была возможность запечатлеть Марию Владимировну в кино.
Мария Владимировна прекрасно вела себя на съемочной площадке. Конечно, смертельно уставала, иногда у нее дрожала рука: все-таки ей тогда было уже под восемьдесят. Но никаких поблажек себе не делала.
Я была на ее юбилее, который устроили табаковцы. Она говорила о своей любви к ним, о своей благодарности, о том, что они дали ей ощутить новую жизнь.
Она не только вернулась на сцену, но и включилась в активную общественную работу. Маргарита Эскина, директор Дома актера, назначила ее председателем попечительского совета. Когда Дом актера сгорел, Мария Владимировна ходила с ходатайством к Ельцину и добилась того, что актерам отдали дом на Арбате. Благодаря ей музей Бахрушина получил статус государственного. Она передала в Музей прикладного искусства замечательную коллекцию фарфора, которую вместе с Александром Семеновичем собирала всю жизнь. Теперь в музее есть комната Мироновой и Менакера.
Когда в театре Райхельгауза праздновали юбилей Марии Владимировны (ей исполнилось восемьдесят пять), была Наина Иосифовна Ельцина, был Чубайс, тогда стоявший у власти. Были и другие видные политические деятели. Все они признавались в своей любви к актрисе. Рядом с нею, властной, величественной, они выглядели подчиненными. Мария Владимировна была яростным сторонником Ельцина в первые годы его президентства. Борис Николаевич послал ей в подарок икону, которая дает мудрость.
На сцене четырехлетний сын Маши Мироновой - Андрюша Миронов, подстриженный под маленького Андрея Александровича, поцеловал руку Марии Владимировне. Это было так впечатляюще, что у многих на глазах стояли слезы…
Среди тех, кто вручал актрисе цветы, был и мой отец. Мария Владимировна и мои родители - люди одного поколения, ровесники. Помню, как мама и папа, забросив все дела, усаживались у телевизора, если на экране появлялась их любимая пара: Миронова и Менакер. Смех, радость праздника… Я уже тогда заочно полюбила их. И мне было так приятно видеть своего отца, протягивающего цветы кумиру своей молодости.
Сейчас в доме Марии Владимировны, который стал музеем, на каждую памятную дату, связанную с этой семьей, собираются друзья, знакомые, родственники: Лариса Голубкина и обе Маши с детьми - Маша Миронова с сыном Андреем и Маша Голубкина с дочкой Настей; замечательный рассказчик, искусствовед Борис Поюровский; Наталья Дементьева, замминистра культуры; Марк Захаров; друзья школьного детства Андрея Саша Ушаков и Лева Маковский с женами; Федя Чеханков, Вера Васильева с мужем и другие…
На всех праздниках всегда был Гриша Горин…
Дом остался домом, не музеем. Он живой, и каждую минуту кажется, что сейчас из коридора или из кухни выйдет Мария Владимировна и что-нибудь ТАКОЕ скажет, что мало не покажется…
Про это ТАКОЕ прекрасно рассказывает Борис Поюровский. Да и все, кто близко общался с Марией Владимировной, свое получили. У каждого есть свои воспоминания…
- Мария Владимировна, я хочу к вам заскочить.
- Алла, вы что, блоха, чтоб заскакивать? Это только блохи скачут. Люди - заходят. Если заскочить, то вообще не надо.
Звонок по телефону. Мария Владимировна. В голосе - гром и молнии:
- Вы что, ненормальная? Столько цифр наговаривать? Кто их запомнит? (На автоответчике были номер пейджера и телефон дачи.) Но ваша подруга еще хуже. Звонит и спрашивает, не хочу ли я продать что-нибудь из антиквариата. Она что думает, что я стою в переходе с протянутой рукой, и решила меня облагодетельствовать? Это все равно, как если б я позвонила Радзинскому и сказала, что у Никитских ворот дают хорошие ботинки.
Я, пытаясь отвлечь внимание Марии Владимировны, перевожу разговор в другое русло:
- Как дела? Как здоровье?
- Какие дела? Какое здоровье? У меня большие неприятности: предстоит операция. Глаукома.
- А иначе нельзя?
- Нельзя. Хотя лучше я видеть не стану. Но зато не ослепну.
- И когда вас кладут?
- Не когда меня кладут, а когда я сама захочу лечь. Мне надо еще сделать массу дел: разморозить холодильник… пристроить Ромку (попугай. - А.С.)… сыграть в спектакле ("Уходил старик от старухи" - с Михаилом Андреевичем Глузским. - А.С.)…
- Ромку я могу взять на себя.
- Нет-нет, ни в коем случае. Вы уморите его. Вы же носитесь, как ошпаренная куропатка. Нет, я лучше зарежу его собственными руками, гильотинирую, выражаясь научно, чем он у вас умрет в страшных муках.
- Ну, давайте я предложу его своей подруге. Она очень домовитая.
- Ни за что! Ромка оцепенеет! Да он от страха перекрасится в черный цвет, но сначала потеряет от ужаса все перья!.. Самая большая моя трагедия, что я совершенно одна… Обычно после такой операции выписывают быстро. А я буду требовать держать меня до полного выздоровления.
- Чтобы вас успокоить, скажу, что при почти полном наборе родственников я бы в такой ситуации тоже предпочла подольше оставаться в больнице.
- Между прочим, мне Элла Памфилова подарила маленький диктофон.
- Наговариваете?
- Да.
- А операция тяжелая?
- Что за идиотский вопрос! Операция есть операция. Я когда-то спросила профессора Седых, какая самая легкая операция. Он ответил: "Аппендицит". - "А какая самая тяжелая?" - "Аппендицит".
Французские страсти
После "Чокнутых", неожиданно для себя, я стала миллионершей. Даже миллиардершей - в пересчете на франки. Спасибо французским товарищам - господам - журналистам.
Вообще у меня две истории, связанные с французскими журналами. Первая была с "Фигаро". После "Человека с бульвара Капуцинов".
Они взяли у меня интервью, но как желтому изданию им требовалось чего-нибудь соленого. И от себя они добавили, что я дочь крупного кинематографического начальника. Имелся в виду Александр Суриков, директор "Совинфильма", который моложе меня на год. Также они утверждали, что я прямой потомок живописца Сурикова. Так с их подачи я оттеснила Никиту Сергеевича Михалкова во второй ряд знаменитого родства.
Еще они написали, что у нас принято устраивать коллективное мытье в бане, а также, что ГПУ я расшифровала как "гласность, перестройка, ускорение".
Мне позвонили откуда следует и сказали что следует.
С этого момента я старалась давать интервью, прислушиваясь к собственному голосу.
Но… не прошло и четырех лет, как…
Ко мне обратилась веселая француженка из "Пари матч":
- Пожалюста, расскажите что-то хорошее о себье. Все у вас плачут - наш журнал может немножко намокать.
На эту роль я охотно согласилась. У каждого из нас есть свои сорок бочек неприятностей. Как говорил Гриша Горин, неприятности - это единственное, чего нельзя достать по знакомству. Они зарабатываются честным трудом. Мое кредо - делиться радостью, а неприятности переживать в одиночку. Твердому слову "кредо" не всегда удается соответствовать. Но я стараюсь.
Конечно, было бы странно плясать чечетку на развалинах отечественного кинематографа. Поэтому я отшутилась: живу в московском "Беверли Хиллз" (серо-голубые блочные дома), за фильм "Чокнутые" получила аж тридцать тысяч рублей (копейки по тем временам), имею две машины (одну даже на запчасти не покупали). Каждую из моих картин в разное время посмотрело от тридцати до шестидесяти миллионов зрителей (это была правда).
Вскоре в "Пари матч" вышла статья под названием: "Шесть новых русских миллиардеров делятся секретами своего успеха". Четверо из них были бизнесмены (двоих потом убили). Пятый - модельер Валентин Юдашкин. Шестая - я, ласточка. Фотография на фоне старого телевизора.
Корреспондент немножко перепутала, и миллионы зрителей обратились в миллиарды франков.
Телепрограмма "Время деловых людей" тут же передала отрывки из этой статьи в эфир. Мне посыпались заманчивые предложения.
Военный: Отдайте одну машину малообеспеченному полковнику.
Дети: Дайте миллион - нам не хватает на экскурсию в Австралию.
Некто: Мы тут привезли из Душанбе золото. Недорогое. Не желаете?
Продюсер из Южной Кореи: Что же вы ждете от меня денег на новый проект? У вас же их вон сколько.
Доброжелатель из Израиля: Мы организовали кружок любителей русского кино имени Аллы Суриковой. Необходим уставной капитал.
Я позвонила телевизионщикам. Пригласила домой: покажите, что брать у меня нечего и денег никаких нет. Все, что было, - вынесли.
Сама обратилась к адвокату. Если французы обозвали меня миллиардершей - может, удастся отщипнуть у них миллион-другой? Эдуард Успенский порекомендовал мне очень толкового адвоката. Но предупредил - она берет сто долларов за час.
"Управлюсь за пятнадцать минут", - подумала я.
Адвокатесса налила мне кофе и улыбнулась:
- Не торопитесь. Все, что до одного часа, - сто долларов, все, что после, - двести.
Я расслабилась. Мы всласть наговорились. Я поняла, что во французском суде мне ничего не светит - слишком там дорого. И с этим пониманием, заплатив положенные доллары, вышла на улицу. Моей машины на месте не было. Гаишник, взяв с меня штраф за парковку в неположенном месте, сообщил, куда эвакуировали мое авто. Я поймала попутку и, заплатив за дальность и за срочность, помчалась на Рябиновую улицу выручать свою машину. Там я заплатила еще один штраф и еще выложила деньги за стоянку. Общая сумма затрат, наверно, покрыла бы расходы на французского адвоката… Но…
В чистом поле четыре воли.
Кому на донышке, а кому с переливом.
Кому спозаранку, а кому на поминках.
Это из прибауток, загадок, поговорок и пословиц, которых я вволю накопила для чокнутых строителей "чугунки".