Наше ощущение передалось в зал, с людей весь мох слетел. Все обалдели. Не помню, кстати, выступления АКВАРИУМА на том фестивале. Помню только, что все мы были раскрашенные, накладывали различный макияж…
О Витьке той поры сложно говорить персонально. Мы все были завязаны в одной большой компании. Что касается меня, то я знал, что в этом есть большая доля моего участия. Эта группа была отчасти моим детищем. До меня электрического КИНО не было, оно появилось вместе со мной. Эту группу я воспринимал как свою родную, настоящую в которой я буду играть долго. Витька ревновал, конечно, к АКВАРИУМУ, что я в нем тоже играю, но мне он никогда ни одного слова не сказал. Но потом стало невозможно совмещать - ребятам приходилось снимать концерты из-за того, что я был занят в АКВАРИУМЕ. Или, наоборот, я не мог прийти на запись к АКВАРИУМУ из-за того, что были концерты с КИНО. Я думаю, что каждому приходится выбирать и с годами сужать рамки своего творчества, чтобы добиться более полного самовыражения. Рано или поздно приходится задумываться - что нужно отсечь.
Это было в 86-м году, в апреле. Предстояло готовиться к Фестивалю. И было очень много работы в АКВАРИУМЕ. Мы много ездили той весной, у нас пошел всплеск популярности. В официальной печати были уже первые упоминания, а для неофициальной музыкальной среды это был пик популярности. Как сейчас помню, позвонила Марьяша, и я сказал ей, что честнее всего для меня сейчас сказать, что я не смогу играть в КИНО. Поставленный перед жестким выбором, я выбрал АКВАРИУМ, потому что человеку свойственно тянуться к вещам высшего порядка. КИНО - это все же другое поколение, а те проблемы, которые я для себя ставил, у них немного по-другому решались. Хотя бы на уровне текста.
Для меня текст всегда был очень важен. Если поставить рядом две эти группы, то они одинаковы для меня по ценности, но имеет значение смысл текстов. Для меня ближе был текст Гребенщикова. Особенно в то время. Потом - уже нет. А тогда я почти каждый день открывал в текстах Боба бездны.
Я решился сразу и однозначно и предложил им Тихомирова. Хотя и сказал Марьяше, что если не получится, то я всегда помогу и фестиваль отыграю.
В то время в Ленинграде не было ни одного басиста, способного сыграть достаточно мощно и в то же время легко. А КИНО нужен был именно такой басист, потому что они такую музыку играли в то время. Нужен был техничный человек. В принципе, Игорь пришелся к месту. Я знаю это от Витьки, поскольку мы с ним и дальше достаточно близко общались. Я думаю, что с моим уходом эти две группы - АКВАРИУМ и КИНО окончательно разделились, пошли своими путями, потому что до того они были почти одним целым.
Я был очень сильно обломан на фестивальном концерте КИНО 86-го года. Для меня это всегда было живым и теплым, а от того выступления веяло холодом. Не было динамических нюансов. Все вещи звучали одинаково монотонно.
Года два назад я мучался одним вопросом: а что, если бы тогда я выбрал КИНО? Возможно, в моей жизни, и даже в Витькиной жизни, и в жизни других была бы масса событий с другим знаком. Были бы другие проколы, но были бы и другие плюсы. Однако дело в том, что самостоятельно объявив о своем выборе, выбирал-то все равно не я. Такие вещи происходят помимо сознания. Наверное, существует некая предопределенность, предрасположенность такая…
Мне показалось, когда я в последние годы видел Витьку, что ему тесно в рамках той группы, которую он уже не контролировал. Ему бы надо было иметь побольше единомышленников, потому что Густав - человек совсем другого плана, а Игорь Тихомиров - абсолютно нейтрален. При том, что он сильный музыкант, он не очень серьезный человек. Он обращает много внимания на внешнюю сторону. Когда я его впервые услышал в ДЖУНГЛЯХ, я порадовался, что человек играет агрессивно, плотно, крепко, но очень уж ментально. Это всегда слышно - тянется ли человек к Богу или играет на земном уровне. Всякий раз, слушая новый альбом КИНО, я завидовал и мучался. Я думал: вот здесь надо было сыграть по-другому, а здесь лучше отделать. Я никогда ничего не говорил Витьке, ни слова. Но мучался ужасно. Только отношения с женщиной бывают сходными с этим по силе, по боли.
Витька был уникальный человек, потому что в общении с ним никогда не проскальзывали те мысли, которые вдруг появлялись в его песнях. В общении все было гораздо проще, на уровне быта. Это всегда очень интересный и таинственный знак. Думаю, у некоторых людей есть сильный механизм защиты, и они постоянно контролируют творческий выброс. Во всяком случае собственно о творчестве мы никогда не говорили. Думаю, что я понимал и принимал его. У Витьки был несомненный дар. Мне кажется, что Витька был творчески более честным, чем Борька. Тот за счет своей эрудиции часто вуалировал послание, которое у него есть в песне. Он очень талантливо это делал, очень тонко. А Витька подавал более прямолинейно. И эти простые слова действовали еще сильнее. Поэтому с Витькой у нас никогда не было разговоров о трактовках песен, я его понимал безоговорочно. Работал он над каждой песней, просто погружаясь в нее целиком. Проигрывал миллионы раз. Чаще всего дорабатывал какие-то гармонические дела. А текст всегда был уже устоявшийся к тому моменту, когда мы начинали работу над песней.
Когда я услышал первые пробные записи "Звезды по имени Солнце" - это была даже не прикидка, а первые пробные домашние записи - я почувствовал, что Витьке очень несладко и по-человечески одиноко. Это даже не на бытовом уровне - что у него было в семейной жизни. Мы этого с ним никогда не обсуждали. Бывает, что человек просто скучает без единомышленников, когда он вдруг чувствует, что по большому счету то, что он говорит, - он говорит один. Это плохо. Я почувствовал это по песням.
Мы встретились тогда у Боба. Витька принес запись, мы сели и целиком прослушали весь альбом. Я показал ему хорошие места и сказал, что есть эта тоска, которая меня очень сильно пробирает, до косточек. Действительно, прослушав этот альбом, я долго не мог успокоиться. Но Витька - он же все время отшучивается. Он все понимает, но никому ничего не говорит. Манера у него была такая - меня называть: "Сашечка". С придыханием.
У меня с годами выработался такой подход: мне совершенно неважно есть ли у человека слух, техничен ли он как музыкант. Мне важно что за этим я могу угадать. Если я что-то почувствовал, даже мелочь, это для меня все решает. Если же человеку не дано почувствовать, он начинает расчленять труп. В целом я не могу высказать Цою ни одного упрека. Именно в этом плане. Мы мало виделись последние два года, но мне хватало того, что перед этим мы четыре года плотно общались. Я знаю только одно - последние два года ему было очень одиноко. Не с кем было вместе порадоваться, приколоться к чему-нибудь. К тому же последнее время ему было сложно общаться с людьми чисто технически. К нему все лезли, какие-то посторонние люди…
После записи "Группы крови" я понял, что это не попсуха, в которой тогда стали упрекать Цоя, а просто дань моде. Просто он искал современный язык. А попсуха - дань коммерции, а не современности. О какой коммерциализации могла тогда идти речь? О коммерции никто из нас не думал. А уж о конъюнктуре и подавно. И не дай Бог, потому что, если думать о конъюнктуре, лучше сразу сыграть в ящик.
Я не знаю ни одного человека, который относился бы к Цою с пренебрежением или с непониманием. Даже если они ни хрена не понимали и несли чушь, все равно это было доверительное общение. Его уважали. Для меня он был последним героем, как сам себя назвал. Когда его не стало, я долгое время не мог придти в себя. Я тогда был на юге, не мог никак выехать оттуда. Я сидел там и пытался придти в себя.
Со мною недавно тоже случилась автомобильная авария. Я за нее расплатился жизнью матери. И теперь я понимаю, что самое страшное - это когда ты уцелел и начинаешь приходить в себя. Самое страшное, если ты при этом совершил какую-то ошибку, стоившую жизни другому. Хотя на дороге абсолютно правых и абсолютно виноватых нет…
Михаил Науменко
"Не был он ангелом, как не был и демоном…"
Я познакомился с Виктором Цоем году в 1981-ом. Тогда мы жили рядом - у парка Победы, метрах в четырехстах друг от друга.
Пожалуй, мы не были друзьями - скорее, приятелями. Мне кажется, что друзей у него вообще не было - от него всегда исходил какой-то специальный флюид одиночества.
Мне очень понравились его песни. Сразу. Я тогда по юности и глупости считал себя крутой рок-звездой и мэтром. Естественно, начал давать ему советы. Кое-что рекомендовал и подправлял. Что-то из этого он принимал. Скажем, в "Бездельнике" слово "мама" - от меня. И таких примеров немало. Я же познакомил его - по-моему, по его просьбе с БГ, который, в принципе, и сделал ему всю карьеру.
Цой и Рыбин заходили к нам с женой чуть ли не каждый второй день, приносили кучу сухого вина (в основном "Ркацители" дагестанского разлива по 1 руб. 70 коп.), пели новые песни, болтали, иногда оставались ночевать.
Я помню, как после своей самой первой записи они в состоянии некоторой эйфории ввалились к нам в квартиру около полуночи и буквально физически принудили нас прослушать пленку. Забавно, что по прихоти судьбы с ними тогда играл "наемный" барабанщик Валера Кириллов, который спустя лет пять стал членом нашей группы ЗООПАРК, где и работает по сию пору.
Цой вообще очень умело использовал людей. Он всегда знал, как заводить нужные знакомства, и был весьма холоден и расчетлив в отношениях.
Мне не нравилось то, как он изменился в последние годы. Вероятно, это болезнь, которой переболели многие рок-музыканты. Деньги, девочки, стадионы - и ты начинаешь забывать старых приятелей, держишь нос вверх и мнишь себя суперкрутым. Что же, не он первый и не он последний. Все мы люди. Просто я несколько удивлен тем, что после смерти из него пытаются сделать некоего ангела. Не был он ангелом, как не был и демоном. Как и все мы, он был просто человеком со своими плюсами и минусами. Но в нашей стране желательно погибнуть, чтобы стать окончательно популярным. Пока ты жив, тебя почему-то не ценят. Примеров тому, как известно всем, масса.
Я помню самый первый концерт КИНО в Ленинградском рок-клубе. В одной песне ("Когда-то ты был битником") я даже играл на лидер-гитаре. На бас-гитаре играл Михаил Васильев из АКВАРИУМА, а на фортепьяно - Андрей Романов. У Алексея Рыбина (кстати, одного из двух основателей группы КИНО, о чем почему-то никто не помнит) тогда прямо на сцене порвались штаны на самом интересном месте. Так что концерт был весьма забавным.
А вообще говоря, мне всегда больше нравился ранний материал Виктора. Хотя, кто знает?
Нина Барановская
"Я не верю, что он сделал все, что мог…"
- … Однажды я в очередной раз пришла по делам в студию Тропилло. Мы с приятельницей еще только шли по коридору, когда я услышала то самое, ставшее потом знаменитым: "Время есть, а денег нет". Это, конечно, все банальные вещи - что буквально с первых звуков… Может, и не с первых звуков, но интерес у меня возник еще до того, как я вошла в студию. Потому что все, что я слышала прежде, кроме, пожалуй, Бориса Борисовича, было ужасно слабо и беспомощно. А тут вдруг что-то свежее и любопытное.
В студии я увидела двоих незнакомых молодых людей. Один из них, странноватой экзотической внешности, был мне представлен как Цой. Второй, как потом я узнала, был Рыба - они тогда вместе играли. Собственно, это и было первое знакомство. Это даже знакомством назвать трудно, просто мне его показали.
После этого мы иногда где-то пересекались, но не общались. Хорошо помню Цоя на десятилетии АКВАРИУМА, которое проходило в общежитии Кораблестроительного института. Там я впервые их увидела вместе с Марьяной. Я тогда еще очень удивилась: такая большая белая женщина (у нее еще волосы были высветлены) и черный худенький Цой. К тому времени я слышала уже довольно много его песен. Цой, конечно, сильно выделялся на общем фоне, хотя я не могу с уверенностью сказать, что тогда воспринимала его как человека с явным потенциалом.
Всерьез я к нему стала относиться только после "Камчатки". Меня очень удивил этот альбом, особенно то, что его сделал такой еще очень молодой человек. Я до сих пор считаю, что это самый петербургский альбом в истории нашей отечественной рок-музыки. И никто, наверное, меня в этом никогда не разубедит.
Ну а потом, когда я стала работать в рок-клубе, мы, конечно, стали чаще общаться. Я занималась литовкой текстов, и мне приходилось читать их сразу, как только они создавались. И тут с Цоем, наверное, было проще всего, потому что он не то чтобы сразу на все соглашался, но у него не было такого революционного задора, как у Борзыкина, когда любой ценой надо этот текст залитовать, добиться, встать на уши. Цой к этому не прикладывал никогда никаких усилий, не уговаривал, не убеждал, не упрашивал. Наверно, поэтому все получалось само собой. И не потому что тексты у него были менее революционными, чем у Борзыкина. Скажем, то, с чем он выступил на фестивале в ДК "Невский", по социальной значимости, о которой тогда все любили говорить, было ничуть не слабее.
Именно за это выступление партийные люди и назвали Цоя фашистом. Тогда рок-клуб курировала такая девица лет двадцати пяти, но уже с клеймом члена КПСС на лице. Работала она в Куйбышевском райкоме партии. После выступления КИНО она пришла и сказала: "Вы видели, как он стоит на сцене? Он же фашист!" Дело было, конечно, не в том, как он стоял, а в том, что он пел. Тогда были "Дальше действовать будем мы", "Перемены", которые он потом долго не исполнял, потому что обещал Соловьеву дождаться выхода фильма.
По-моему, Кинчев первым принес мне текст, который был посвящен событиям не то в Филадельфии, не то в Сан-Франциско. И я тогда поняла, что вот такие варианты с названиями, относящимися к какой угодно стране, только не к нашей, - это хоть и слабое, но прикрытие. Все, конечно, на виду, но тут можно, грубо говоря, и словчить. Мне приходилось и на такие вещи идти. Поэтому когда Цой мне принес "Анархию", я ему сказала: "Ну ты сам-то понимаешь?.. Может пародией назовем?" А он говорит: "Мне абсолютно все равно, как будут называться мои песни, даже если это будет где-то опубликовано. Главное, чтобы я их пел". Я тогда так поразилась. Это был как раз тот момент, который отличал его от других. У него не было никогда цепляния за какую-то букву, ему важно было выйти на сцену и спеть.
С другой стороны, был еще такой эпизод, который потом буквально повторяется в фильме "Рок", почему я и думаю, что у Учителя он говорит абсолютно искренне. Тем более что разговор этот у нас был задолго до съемок. На дне рождения у Борьки он сам ко мне подсел и стал говорить, что не знает, нужно ли кому-нибудь то, что он пишет. Для него как раз более значимо было то, что он в своей кочегарке кидает уголь и точно знает, что людям от этого тепло. "А песни, сказал он, - я не могу их не петь, но я не уверен, что они кому-нибудь нужны".
И все же, я думаю, что это был чисто внешний момент, потому что хорошо помню другую историю. В те годы, для того чтобы группа могла выехать куда-то на выступление, нужны были тысячи разрешений. И в конце концов додумались еще и до того, чтобы требовать разрешение на выезд от Министерства культуры из Москвы. КИНО, АЛИСА и еще кто-то собирались ехать на итоговый концерт Московской рок-лаборатории, первый год она тогда существовала. Весь день они ждали разрешение из Москвы, но и к вечеру никакой телеграммы не было. Наталья Веселова говорит: "Все. Никто не едет. Я не собираюсь брать на себя такую ответственность". Ну и Анна Александровна, директор ЛМДСТ, сказала, что ни в коем случае никого не выпустит. И Цой, который всегда мне казался - скала, Восток, полная непроницаемость и полная индифферентность, - с ним буквально истерика началась. Слезы градом и вопль: "Почему я все время должен вот это терпеть?!" Я от него такого меньше всего ожидала. Так что при всем внешнем наплевательстве: дадут спеть - спою, а не дадут - не спою, - для него это было очень серьезно.
В рок-среде все очень любят кости друг другу помыть, так вот в Цое мне всегда нравилось отсутствие вот этой недоброты по отношению к своим собратьям. Я помню, на каком-то фестивале той же рок-лаборатории, после всей их московской тягомотины - не понравились они мне, кроме ЗВУКОВ МУ, - выступало КИНО. И как будто форточку распахнули в душной комнате - так здорово и мощно они отыграли. После выступления мы вышли с Цоем покурить, и я ему сказала об этом. Он ответил: "А вот как сейчас все наши пойдут!.." У него было не внешнее, а идущее из глубины души - очень доброе отношение к своим. Даже если ему что-то не нравилось, а я уверена, что Цою у того же Бориса не все нравилось, но чувство благодарности к нему всегда перевешивало. Или в общении с Костей Кинчевым. Меня всегда поражало, как они оба дрейфили, когда пели друг другу свои песни - как перед выходом на огромный зал. При этом зависти никакой и в помине не было.
Вообще, Цой был одним из моих любимцев. Пока я работала в рок-клубе, я всегда старалась не выказывать своих пристрастий - это было запрещено. Там все должны быть одинаково любимыми. Но он входил в число тех немногих, кто вызывал симпатию каждой своей работой. Даже такие, на первый взгляд пустячки, как "Это не любовь", мне все равно нравились тем ироничным отношением к самому себе, которое там все время проглядывает. Я очень боюсь людей, которые принимают себя слишком всерьез. Это рано или поздно плохо заканчивается и для них, и для тех, кто с ними связан. А у Вити этого не было. Но "Группа крови", "Звезда по имени Солнце" и, конечно, "Начальник Камчатки" - это мои самые любимые альбомы. И последний - не потому что он последний, а потому что там очень много серьезных вещей, и Цой в нем раскрывается совершенно по-новому. Он там какой-то не восточный, я бы сказала. Очень русский получился альбом, с какими-то даже фольклорными мотивами. Поэтому я не верю в то, что он сделал все, что мог. Даже по этому последнему альбому чувствуется, что тут только что-то началось - совсем другое, новое. Оно еще даже не раскручено, только наметки, отдельные моменты, из которых мог вырасти совсем другой стиль.
Последние годы Витя много надежд связывал с кино. Как-то еще в клубе, за кофе, у нас зашел об этом разговор. Он тогда жутко ругал Соловьева, говорил, что тот ничего не смог сделать из такого благодатнейшего материала. У меня, честно говоря, тогда мелькнула мысль, что этот благодатнейший материал - Африка и он. Цой рассказывал, что снимается в новом фильме, у Рашида Нугманова, и там все будет по-другому, глубоко и серьезно. Но когда он мне, с трудом подбирая слова, пересказал содержание будущего фильма, я, честно говоря, подумала, что ничего серьезного там не будет. Туфта какая-то: несчастная девочка, наркотики… Цой очень гордился своей работой в "Игле" и в какой-то момент осознал себя именно актером. Он хотел и впредь заниматься кино.