- Какой базар? - недоуменно сказал Павел, пробегая глазами записку. - У меня поезд через полтора часа…
- Как? - удивилась Тамара. - Вы же вечером…
- Да нет, на вечер не получилось. Ах, черт, вчера не сказал, не хотел расстраивать.
- Она что, не знает? - растерянно спросила Тамара.
- Нет. Где этот базар?
- Не близко. Да Вы не волнуйтесь, Павел Иванович, давно она ушла?
- Я же спал…
- Ах, батюшки, беда какая! - засуетилась Тамара. - Вы ждите, а мы с Сергеем помчим ей навстречу. Вы ждите! Вокзал тут близко за полчаса добежим.
Постучась, вошли Александра с Венерой.
- Доброе утро. Что случилось?
- У Павла Ивановича поезд через полтора часа, а эта балда не знает - на базар унеслась… - В глазах у Тамары дрожали слезы, она почти плакала. - Мы с Сергеем побежим ей навстречу, а вы, если нас через час не будет, прямо на вокзал идите. Мы туда примчимся…
- Она же с ума сойдет! - тихо сказала Александра. - Как же это Вы, Павел Иванович?..
Павел заходил по комнате.
- Ну, чего стоите? Марш! - прикрикнула Александра на Тамару.
- Тамара с Сергеем выбежали из комнаты.
Все трое замолчали. Тикали часы-ходики. Репродуктор играл бодрый спортивный марш:
"Физкультура! Ура! Ура! Будь готов!
Когда настанет час бить врагов,
От всех границ ты их отбивай,
Левый край, правый край, не зевай!.."
- Вот незадача! - Павел вздохнул, поднялся: - Побреюсь и пойдём…
Он ушел в умывальную комнату.
- Хороший человек, - вдруг сказала Венера.
- Мы тоже не какую-нибудь фифу за него отдаем, - серьезно заметила Александра.
- Да, - согласилась Венера. - Славная пара. Он ее любит, ты заметила?
- Ну, как дети, ей богу! - Александра ударила кулаком по коленке. - Как малые дети! Жених на границу уезжает, а ее нет!
Венера встала.
- Я ему пирогов заверну на дорогу…
В маленькой кассе-будочке Павел купил шесть перронных билетов, подал их контролеру.
- Тут должны подойти две девушки и юноша с ними. Наверное, будут опаздывать. Пропустите их, пожалуйста… Скажите, ждем у восьмого вагона…
- Будет сделано, товарищ военный, - полная женщина контролер взяла билеты.
- Такие, знаете… очень красивые девушки… Контролер улыбнулась:
- У нас в Ульяновске все девушки красивые, - она хитро посмотрела на пограничника. - Разве не так?
- Так, - согласился Павел.
- То-то! На всю Волгу гремим! Вы не беспокойтесь, товарищ командир, - узнаю…
Обежав весь базар, Тамара с Сергеем снова встретились у входа.
- Нет?
- Нет.
- Где же она? Ах, несчастье!
Другой дорогой они побежали к дому. Лизу увидели издалека, около киоска. Придерживая коленкой полную сумку с продуктами, она придирчиво выбирала мужской одеколон.
- Возьмите тогда "Двадцать лет РККА", гражданочка! - предлагал продавец, теряя терпение. - Немного дороже, зато запах, как в саду царя Соломона.
- Лизка-а! - голос у Тамары сорвался на плач.
Лиза повернула к ней лицо. Секунду назад счастливое и спокойное, оно вдруг разом переменилось, посерело, сникло от предчувствия чего-то ужасного, потому что и этот женский крик, и сама фигура Тамары, приближающейся к ней, несли с собой огромное и неотвратимое несчастье. Лиза это почувствовала и, не успев еще узнать, в чем дело, уронила на землю сумку - упали и рассыпались в пыли ягоды, спелые вишни… Тамара подошла, бессильно прислонилась к киоску. Глотнув воздуху, сказала:
- Павел уезжает.
- Когда?
Тамара посмотрела на маленькие ручные часики.
- В десять двадцать. Сейчас…
- Я побегу?.. - не двигаясь с места, скорее спросила, чем сказала Лиза.
Тамара покачала головой.
- Поздно… Осталось семь минут…
- Я все-таки побегу, - бесцветным голосом сказала она и снова осталась на месте. Тамара обняла ее, уронила голову на плечо, заплакала…
- Будем прощаться, - сказал Павел. - Что ж, ничего страшного. Все равно скоро увидимся. Скажите - пусть собирается в дорогу…
Они стояли спинами к вагону, смотрели в сторону входа на перрон. Печально пробил колокол. Пассажиры, теснясь, залезали в вагон, толпились за спиной кондуктора.
- Ничего страшного, - повторил Павел. - Жаль, конечно, что так глупо… - Улыбнувшись, протянул руку Александре. - Желаю успеха!
Подал руку Венере.
- Буду есть пироги и всю дорогу вспоминать Вас. Опять помолчали немного.
- За Лизавету не беспокойтесь…
- Я спокоен. Это счастье, что у нее такие подруги… В следующие каникулы приедете к нам в гости. Хорошо?
- Пора! - сказала Александра.
Он ступил на подножку.
- Скажите Лизе - пусть напишет. А я, в воскресенье приеду, - сразу дам телеграмму…
Поезд тронулся. Девушки замахали руками.
- Счастливо, Павел Иванович! Счастливо!
Вагон удалялся, а Павел, выглядывая из-за спины кондуктора, все смотрел туда, мимо подруг, где был вход на перрон. Потом прошел в угол тамбура к противоположной закрытой двери. Дрожащими пальцами достал папиросу…
В воскресенье утром Лизу разбудил репродуктор. Диктор объявил: "Московское время шесть часов утра. Сегодня воскресенье, 22 июня…"
Подруги спали или делали вид, что спят. Репродуктор все-таки здорово гремел. Лиза встала и убрала звук.
Она снова легла, но уже не спалось. Лежала с открытыми глазами, вспоминала…
Она встала и подошла к окну. В тени тополей дворник поливал цветы, его дочь, маленькая девочка играла в "классы" на расчерченном мелом тротуаре. Усталая пара - парень и девушка, держась за руки, возвращались домой, пробродив всю ночь. Город пробудился, но здесь, в строгой казенной комнате, куда не достало еще солнце, было тихо. Подруги спали. Она спрыгнула с подоконника, подошла к столу и опять задумалась… Взяла лист бумаги и села писать письмо. Написала: "Милый Паша…" И зачеркнула, смяла листок тетрадочной бумаги. Крупным ученическим почерком вывела:
"Дорогой Павел…" Но, помедлив, забраковала и это обращение.
Сидела и смотрела в тополиную листву за окном, кусала ученическую ручку. Потом быстро, размашисто написала: "Любимый…" И дальше уже не останавливалась. "Любимый, - писала она. - Я не могу жить без тебя. Каждый день, каждый час, каждую секунду я думаю о тебе. Где ты? Что теперь с тобой?.."
Она плакала, слезы скатывались по щекам, падали на руки, на бумагу. Она не вытирала их, и все ниже склонялась над столом, продолжая писать это первое из бесконечной серии страшных, кричащих о любви писем, которым так и не суждено было быть прочитанными.
Письмо это не нашло адресата.
Два часа сорок минут назад через все западные границы страны началось и сейчас продолжалось страшное, невиданное по мощи ВТОРЖЕНИЕ.
152 дивизии, оснащенные самыми современными орудиями смерти, обученные жечь и убивать, уже жгли наши дома и убивали советских людей, и первыми приняли смерть солдаты на линии пограничных столбов.
Ничего этого еще не знает она. Даже сейчас, через несколько минут, когда нарком иностранных дел произнесет по радио полные гнева и боли слова, обращенные к советскому народу, она не поверит и никогда не смирится с мыслью, что ее любимого уже нет в живых.
Такими, как эти девочки сороковых годов, были тогда наши матери. У многих из них война отняла любимых, но они выстояли и помогли победить. Их вела любовь. Любовь, которую нельзя убить. И они жили, надеялись, работали на победу и писали, писали эти страшные, склеенные слезами письма, торопясь высказать в них все, что не успелось в мирной жизни, выплескивая на листки ученических тетрадей самое чистое и дорогое, что только есть в глубинах человеческого сердца, что могло бы помочь солдату на его трудном пути к Победе.
1977 год
Катенька Измайлова
Криминальные страсти
Предисловие автора
Долгие годы я мечтал перенести на экран повесть Лескова "Леди Макбет Мценского уезда". Не разрешали. Но вот повеяло духом свобод, я решил: пора!
И тут узнаю: в Киеве режиссер Роман Балаян снимает "Леди Макбет". Я огорчился. Фильм меня, зрителя и страстного поклонника лесковской вещи, совсем не удовлетворил. Эстетская картина, рассчитанная на публику Дома кино. Все красиво, но - ни духа Лескова, ни гнетущей атмосферы провинциального Мценска, ни бешеного темперамента Катерины Измайловой, ни ее животной страсти, толкнувшей на преступления.
Мнение, конечно, личное, к тому же пристрастное.
Вот тогда я решил перенести лесковский сюжет на современную почву и все-таки снять свою "Леди Макбет". Пригласил талантливого сценариста, Машу Шептунову, и мы придумали с ней эту киноповесть. Придумывал больше я, писала больше она; это ее неподражаемый литературный стиль.
Судьба сценария печальна. Начались трудные для кинематографа дни: я с головой - в политике… Тут приходит ко мне продюсер Игорь Толстунов и просит отдать сценарий Валерию Тодоровскому. Молодой Тодоровский - я его знаю с детства - хороший режиссер, я занят… короче, согласился. И двадцать лет жалею об этой минутной слабости.
Купили они у нас за бесценок сценарий и сняли фильм "Подмосковные вечера". Даже если судить только по названию - ничего от Лескова там не осталось.
Остался наш с Машей сценарий. Мне кажется, он представляет самостоятельную литературную ценность.
* * *
На дачу они выезжали рано, в начале мая. Иногда даже в апреле, если позволяла погода и гипертония Ирины Дмитриевны.
Тяжело груженная старая "Волга" неторопливо волоклась по проспекту, и свекровь привычно бормотала Кате в спину:
- Градусник! Ты забыла положить градусник. Вот я так и знала. Я чувствовала, что-нибудь непременно забудем…
А Митя сидел рядом с мамой и блаженно улыбался, бережно обнимая обеими руками могучую пишущую машинку "Роботрон", Катино орудие производства.
- И потом папино одеяло! - ужасалась свекровь. - Если вдруг ударит мороз…
- И грянет гром, - говорил Митя.
- Надо вернуться. А ты положила мою кастрюлечку, ту, с черной ручкой? - Катя кивала.
- А куда ты ее положила?
Катя пожимала плечами.
- Ты ее не положила. Ты даже не помнишь, куда ты ее положила, потому что ты ее не положила. Мы непременно должны вернуться! Катя, не спи, уже зеленый! (Это - о светофоре.)
Зато когда выезжали на Кольцевую, Катя с наслаждением выжимала из машины все силы, на какие старушка еще была способна.
И тогда свекровь поневоле отвлекалась от своих забот. Она вздрагивала, когда мимо проносились встречные машины. Она холодела от будничной близости смерти и лепетала, с ужасом глядя на стриженый затылок невестки:
- Катя, перестань. Катя, так нормальные люди не ездят. Ты посмотри, как люди ездят. Что ты делаешь? Не гони же, говорят тебе.
- Ямщик, не гони лошадей, - вполне приличным баритоном заводил Митя. - Мне некуда больше спешить, мне некого больше любить…
Ирина Дмитриевна длинно смотрела на сына.
- Не издевайся над родной матерью, - говорила она.
- Родная, - нежно говорил Митя и терся носом о мамино плечико.
Катя их не слышала. Она неслась на машине, как ведьма на помеле. Скорость завораживала ее. А когда въезжали на мост, молодая женщина едва справлялась с острым желанием направить машину за перила, такой доступной и естественной представлялась ей возможность полета.
Но потом с шоссе сворачивали в сторону, а еще потом - с асфальтовой дороги на грунтовую, и оно забывалось: то легкое, ослепительное чувство власти и свободы.
Историк по образованию, Катя работала машинисткой-надомницей в Архиве древних актов. Она сутками тарахтела на пишущей машинке в комнате коммунальной квартиры, где проживала вместе с матерью, прикованной к постели инсультом. Веселенькая была жизнь. Во всяком случае, мать нуждалась в Катиной помощи и тем придавала смысл Катиной жизни. Со смертью матери как будто бы улетучился и смысл жизни дочери, тридцатилетней девушки, неловкой, нескладной, с кротким, доброжелательным, вечно виноватым выражением вполне милого, вполне заурядного лица. Таких обижать неловко и стыдно: и так судьбой обиженные.
Проснувшись утром в день своего тридцатилетия и осознав, что надо встать, умыться, причесаться, одеться и все такое прочее, именуемое глаголом "жить", Катя вдруг усомнилась: а зачем? И тут появился Митя. Очень вовремя. Он приехал к Кате домой по просьбе какого-то своего приятеля-коллеги - забрать рукопись, которую тот отдавал перепечатать. Что-то физико-математическое, недоступное Катиной гуманитарной головке. Пуговица небрежно выглаженной Митиной рубашки сиротливо болталась на ниточке. Катя пришила пуговицу. Тут же договорились, что Катя придет к Мите и поможет привести квартиру в божеский вид. Разумеется, не бесплатно. Три комнаты, а мама - в санатории, снижает давление и уменьшает печень, и пробудет там еще две недели, а через две недели это будет уже не квартира, а трехкомнатный сарай. Бедная мама! Митя страдал, и Катя отозвалась на его страдания. Охотничий инстинкт старой девы тоже сыграл не последнюю роль.
Это была трехкомнатная квартира генеральской вдовы. На шкафах серебристые модели самолетиков. В шкафах - военно-патриотическая литература и та, что приобретается на сданную макулатуру. В серванте - шикарная, с перламутром и позолотой посуда, неудобная в употреблении. И - ковры, ковры, ковры.
Катя привела квартиру в божеский вид. Заодно приготовила обед оголодавшему на столовской пище Мите. Она чувствовала себя нужной и за это была благодарна ему. Младше на пять лет, крепкий такой мальчонка, ведущий инженер в НИИ, с зарплатой в три раза больше Катиной, но - беспомощный, как ребенок. Очень трогательное сочетание. Катя умилялась. Она приходила к Мите по нечетным дням. У нее были запасные ключи от квартиры. Почти семейная идиллия царила в доме. Но до возвращения мамы оставалось уже только трое суток. Через трое суток Кате суждено было исчезнуть из Митиной жизни. Вероятно, навсегда. Недолго пометавшись между мальчишеским страхом перед мамой и мужской тоской по женщине, Митя выбрал женщину. Он уговорил Катю остаться. Митя, скажем мягко, не очень разбирался в том, что он собирался с Катей сделать. Но, к счастью для него, и Катины познания в этой области жизни ограничивались византийской любовной лирикой, современной латиноамериканской литературой и отвратительной брошюрой "Вопросы пола", читанной еще в подростковом возрасте. Они выпили коньяку для придания смелости душам и телам. А потом еще выпили, и еще, и еще. В общем они порядком надрались, но все-таки исхитрились проделать друг с другом нечто такое, что при большом желании можно было назвать актом, и уж, во всяком случае, достаточное, чтобы по возвращении Ирины Дмитриевны из санатория можно было представить ей Катю как фактическую жену.
Аферистка, шлюха, змея - мысленно окрестила новоявленную невестку оскорбленная свекровь. Ее наивный мальчик стал жертвой собственной доверчивости. Двадцать пять лет Ирина Дмитриевна лелеяла своего сына, чтобы какая-то случайная машинистка пробралась тайком в их дом и залезла в Митенькину постель, а ведь он мог бы защитить диссертацию! В голове Ирины Дмитриевны постель и диссертация почему-то были несовместимы.
По ночам бессонная Ирина Дмитриевна ломилась в комнату сына, чтобы уточнить погоду на завтра, взять последний номер "Октября", напомнить, что забыли забрать белье из прачечной, пожаловаться на боль в сердце (вариант: голова, печень, ноги). Катя плакала и предлагала врезать в дверь замок. Митя справедливо утверждал, что это обидит маму.
Но в конце концов женщины свыклись, сжились, даже по-своему привязались друг к другу. Они любили одного человека - это сближало. Кроме того, за годы болезни матери Катя стала специалистом по сердечно-сосудистым заболеваниям и к физическим мучениям свекрови относилась с пониманием и искренним участием.
Как договорились со старухой, так он и пришел - в обед. Собственно, обеда уже второй день не было, потому что второй день не было работы и второй день они всей бригадой развлекались, кто как умел. И вот теперь Сергей стоял у забора и смотрел на старухин дом, когда-то, очевидно, роскошный, а теперь разваливающийся на глазах. Хозяина бы сюда!
Сергею нравилось наблюдать здешнюю дачную жизнь. Дачники не вызывали у него ни зависти, ни ненависти, как кое у кого из его бригады. Сергея привлекало не материальное благополучие, предполагавшееся за этими людьми, а сам образ их жизни, их взаимоотношения. Они редко когда кричали друг на друга, а тем более - на своих и чужих детей. Их пьянки обходились без мордобоя. Молодые женщины изящно матерились. Старые - ходили в шортах. Взрослые мужики резвились и хулиганили, как дети. А дети запоем читали толстые книжки, сидя в шезлонгах. В домах были камины, телефоны и котельное отопление. Сергей знал это, потому что бывал в домах - случалось, дачники нанимали его для мелкого домашнего ремонта.
И вот теперь он стоял у забора перед запертой калиткой и смотрел на дом.
В огородике копалась какая-то девчонка в коротком халатике, выгоревшем на солнце.
- Девочка.
Даже головы не повернула.
- Девочка, хозяйку позови!
Никакого внимания. Она не могла не слышать, и Сергей, было, подумал, что девчонка просто глухая. Можно, конечно, и через забор махнуть, но он все-таки рявкнул еще:
- Девочка!
Она вздрогнула и чуть не плюхнулась на грядки, а когда встала и повернулась, Сергей увидел - "девочке" минимум тридцать лет.
- Здрасьте, - глаза у нее посветлели от улыбки.
Сергей не улыбнулся в ответ, тогда и ее улыбка сначала стала застенчивой, а потом исчезла совсем.
- Привет. Бабка твоя где?
- Бабка? - она не поняла, растерялась.
Туповатая, однако, барышня.
- Хозяйку позови, - теряя терпение, попросил Сергей.
Она пошла в дом, оглядываясь.
Сергей машинально, без особого интереса рассмотрел ее всю - от ушей до пяток. Нормальная девочка, выше среднего уровня, хотя и не намного. Не молодая, но Сергея устраивали женщины старше его по возрасту: они не строили иллюзий и были благодарны тому, что получали. Эта, правда, уж очень зажата. Какие-то комплексы. Целка, что ли?
Катя ушла в дом, деревенея под мужским взглядом, стиснув в руке веничек укропа. И Сергей тут же забыл о ней.
Из крана в кухне не текла холодная вода, зато горячая - непрерывно, тоненькой струйкой.
- И еще унитаз, - сказала Ирина Дмитриевна.
- Грязное дело, - сказал Сергей.
- Я знаю. Я заплачу.
Кто-то в доме с невероятной скоростью стучал на пишущей машинке.
Старуха болталась в кухне. Вроде как по хозяйским делам. Хотя хозяйские дела она уже все закончила. От плиты хорошо пахло и шел жар. Сергей понял, что старуха задерживается в кухне, чтобы присмотреть за ним, как бы чего не украл.
Сергей занимался вентилями, прокладками, сальниками и прочей санитарно-технической лабудой, когда в кухню всунулся парень, которого Сергей мгновенно определил как хозяйского сынка.
- Пожрать бы, - сказал сынок.