- Что за выражения! - сказала мамаша. - Ты вещи собрал?
- В общем и целом.
- Она такси вызвала?.. Катюша! Катя, прервись!
Стук машинки оборвался.
- Не ходи босая, - сказала Ирина Дмитриевна, нарезая хлеб.
Сергей оглянулся на босые женские ноги, а потом еще увидел, что хозяйский сынок привычно прихватил Катю за талию. Сестренок так не лапают, стало быть - жена.
- Ты вызвала такси?.. Накрой там. Я покормлю Митю.
- А вы? - это Митя.
- Мы - потом. Что это?! - Ирина Дмитриевна с ужасом смотрела в кастрюлю.
- А что? - Катя тоже заглянула.
- Я же тебя просила - ломтиками резать! Ломтиками, Катюша! Чем занята твоя голова? Неси салат… Как я ненавижу эти командировки… Катюша, тарелку, пожалуйста, другую, Митину желтенькую.
- В ней рыба, - сказала Катя.
- Рыба?! В желтенькой?! Зачем?!
"Уж я бы знал, что тебе ответить", - подумал Сергей.
- Жрать хочу, - игриво-капризный голос сынка из комнаты.
- Подождешь, - мамаша перекладывала рыбу. - Я поеду с тобой. Переночую в городе и дождусь твоего звонка.
Сергей взглянул на милый Катюшин профиль и принял к сведению сообщение старухи.
- Тарелку вымой, - это уже Кате.
Катя подошла и остановилась возле Сергея с этой самой дурацкой желтенькой тарелкой в руках. Сергей посмотрел на женщину сверху и не двинулся с места.
- Не вымоет она вашу тарелку, - с удовольствием сообщил он. - Я воду перекрыл.
Катя подняла на него вдруг лукавые глаза и закусила губу, чтобы не рассмеяться.
Митя расположился на диване с толстой книжкой и не читал ее, слушал, улыбаясь, как ветер шумит листьями за окном. А хорошо было бы никуда не ехать. И вообще - не ходить на работу. Жил бы себе эдаким барином, книжки бы читал.
- Ты должен хоть немного поспать, - сказала мама.
- Я уже лег.
- Эти перепады давления кого хочешь доконают, - мама бросила в рот таблеточку и запила водой, а потом еще одну и опять запила. - Тебе еще всю ночь в поезде трястись…
- Это славно, - пробормотал Митя.
- …на казенном белье. Оно у них всегда сырое. Это ужасно.
Она посмотрела на сына трагическим прощальным взором.
- Я решил сделать татуировку, - сообщил Митя. - Вот так, через всю грудь: "Не забуду мать родную!" Ты не против?
- Шут гороховый! - растроганно улыбнулась мама. - Спи, - и вышла, наконец, поцеловав сыночка в лоб, поправив край одеяльца.
Когда Сергей починил что требовалось и пустил воду, а сам ушел в ванную комнату, чтобы и там починить что требуется, Катя осталась в кухне одна и могла спокойно мыть посуду и перебирать в памяти, как это было, когда он окликнул ее во дворе. Какой у него взгляд, прямой, ласковый, наглый, особенно невыносимый, если он смотрит не в глаза, а на ее рот или грудь, так что хочется закрыться руками. На нее никто никогда так не смотрел. Она перестала мыть посуду и подумала: вот в чем дело, в том, что на меня никто никогда так не смотрел, даже Митя; я, наверное, испорченная женщина, но мне тридцать четыре года. Господи, тридцать четыре года, а я…
- Очнитесь, леди! - позвал Сергей и увидел, как она вздрогнула, прежде чем повернуть голову. Он уже забыл, какая она бывает, домашняя еда, и в кухню пришел с единственным желанием.
- И чем же нас накормят в этом доме? - Он зашуровал у плиты, поднимая крышки, заглядывая, и остался доволен. - Нормально! Тарелку дай. Катя протянула ему ту, злополучную, драгоценную.
- Ну уж нет! С Митиной пусть твой Митя и ест.
Это получилось у него непреднамеренно. Сергей подошел к мойке и протянул руку, чтобы взять другую тарелку, только и всего, но оказался слишком близко к Кате, так близко, что вдохнул запах ее волос, увидел нежный изгиб ее шеи, убегающий в открытый вырез сарафанчика, и ошалел. Он положил левую руку на край мойки, чтобы женщина не смогла отодвинуться, если захочет. Она не захотела.
- Слушай, мать, - сказал он, - ты чем это голову моешь?
- Мастикой для ванн, - сказала она.
Они стояли, тесно прикасаясь друг к другу, она - чувствуя его дыхание на шее, он - едва справляясь с желанием наклониться и поцеловать. Она подняла к нему лицо и посоветовала по возможности строго:
- Не валяйте дурака, - но увидела очень близко его глаза и отвернулась.
- А тарелку-то, - напомнил Сергей.
Протянула, не глядя.
Так что, когда Ирина Дмитриевна вплыла в кухню, Сергей ел, стоя возле стола. Она задохнулась от возмущения. Ей, конечно, не жалко, пусть ест, но следовало бы спросить разрешения, все-таки в доме есть хозяйка, а эта разгильдяйка, интересно, куда смотрела?
- Что это вы, молодой человек?! Катя, ты, по-моему…
- Присоединяйтесь, - пригласил Сергей, ногой вытянув из-под стола табуретку.
Катя поморщилась, предчувствуя скандал.
- Молодой человек, - очень медленно и очень внятно начала свекровь, - вы не полагаете, что в чужом доме следует…
- Не полагаю, - отрезал он. - У вас сантиметр есть?
- Что? - свекровь растерялась, озадачилась.
- Я насчет стекла. Вы просили вставить. Или передумали?
Катя искоса посмотрела на Сергея, завидуя и восхищаясь. Обаятельный наглец. Она бы так не смогла. Сергей ей подмигнул.
- Сейчас посмотрю, - смирилась свекровь и вышла.
- Как ты эту графиню терпишь?
- Она - старый, больной человек, - вступилась Катя.
- Жалостливая ты моя. А себя не жалко?
Она пожала плечами.
Бог его знает, что в ней такое особенное. Вроде бы и ничего особенного, но лучше бы он до нее не дотрагивался тогда, в кухне. Это было, как ожог, как электрический удар, и воспоминание теперь жгло невыносимо.
Он смотрел, как они прощаются у калитки, такси ждет, старушка нервничает, а Митя, обняв и уже поцеловав жену, все что-то бормочет и бормочет ей в плечо, и жена улыбается ему. Стерва. Мальбрук в поход собрался, Бог весть, когда вернется. Докатился! - стою, спрятавшись у чужого забора и, затаив дыхание, наблюдаю за чужой женой, как восьмиклассник за учительницей физкультуры.
Он злился на себя, но что-то мучительно и сладко ныло внутри, не отпускало и, похоже, не собиралось отпустить.
Машина, наконец, поехала, мягко переваливаясь и пыля, а женщина еще стояла, смотрела вслед. Стояла и тогда, когда машина исчезла, а потом не сразу, медленно пошла в дом.
Он смотрел на нее и вдруг понял: женственность - вот что. В ней, наверное, есть то, что называют этим словом - "женственность", что так нравилось ему всегда в некоторых киногероинях заграничных фильмов, и чего он никогда не встречал ни в одной из перетраханных им баб… пардон, женщин, но когда тебя по-мужски бьют по плечу и говорят: "Серый, давай вмажем!", - слово "женственность" как-то не приходит в голову.
А занятно, однако, наблюдать за человеком, уверенным, что его никто не видит. Сергею показалось, что Катя рада их отъезду, то есть не их отъезду, а своему одиночеству… Ничего, сейчас я тебе испорчу твою радость. Она печатала. Спина прямая, подбородок вскинут. Не машинистка, а балерина у станка.
Она знала, что он придет. Она хотела этого и боялась. Поэтому, когда Сергей возник за окном и, подтянувшись на руках, сел на подоконник, Катя строго спросила, всем видом демонстрируя деловую увлеченность:
- Вы что-то забыли?
- Можешь говорить мне "ты", - разрешил он.
- Конечно. Могу, - согласилась она, повернулась к нему и, глядя со снисходительной, материнской нежностью, поинтересовалась: - Тебе сколько лет, мальчик?
Она перестаралась. Не стоило этого говорить. Он глянул вдруг бешено, спросил почти грубо:
- А тебе?
- Тридцать четыре!
Он присвистнул:
- Я думал, больше, - и спустил ноги с подоконника в комнату.
Катя растерялась. Ей никто не давал больше тридцати. Она собралась было обидеться, но по плутовскому любопытству, с которым он наблюдал за ней, поняла, что попалась на розыгрыш, и улыбнулась.
- Если хочешь, - предложил Сергей, - я буду называть тебя тетей. Тетя Катя.
- Так, - она встала. - Будет лучше, если ты уйдешь.
- Кому будет лучше?
Ответа у нее не нашлось. Да он ответа и не ждал.
- Не гони меня, - попросил вдруг тихо и серьезно.
- Тогда веди себя прилично.
- Прилично - это как?
Ответа опять не последовало.
Сергей шагнул к ней и обнял. Она затрепыхалась, пытаясь вырваться.
- А так? - спрашивал он, целуя ей рот, шею, плечи. - Так прилично? - И почувствовал, как она ослабела в его руках.
- Отпусти же ты, - взмолилась она.
- Зачем? - спросил он и, в третий раз не получив никому не нужный ответ, поднял ее на руки и отнес в глубь комнаты.
Свекровь говорила:
- …что доехал благополучно и поселился один в номере. Наврал, конечно. Он рассчитывал меня обмануть! А я перезвонила через десять минут, - она торжествовала, - и к телефону подошел, естественно, напарник. Я так и знала. Я чувствовала…
Свекровь говорила и ела. Куда-то исчезло то уютное, успокаивающее обаяние старости, которому Катя всегда с готовностью поддавалась. Теперь раздражало все: жеманность жеста, когда свекровь вытирала салфеткой рот, ее отвратительная привычка внимательно рассматривать суп в ложке (вариант: кусок на вилке), прежде чем отправить его в рот, мелкие, суетливые движения ее пальцев, когда она собирала со скатерти хлебные крошки.
- …И, как назло, нигде нет горчичников, а они так хорошо оттягивают, хоть как-то облегчают. Три часа я проторчала в очереди к врачу! Так теперь эта корова предполагает, что мои страдания почечного происхождения. Где она была раньше?!
Катя встала и отошла к окну.
- …Я хочу, чтобы ты знала, где лежит мое завещание…
- Ирина Дмитриевна, - перебила Катя, - а давайте-ка передвинем мебель.
Свекровь замерла.
- Мебель?! Куда?!
- Куда-нибудь. Просто - с места на место. Может быть, хоть что-то изменится, - сказала Катя почти отчаянно, но поймала на себе пристальный взгляд свекрови и закончила по возможности легкомысленно: - Все-таки какое-то разнообразие. Нельзя же так всегда.
- Можно! - сказала свекровь. - Мне так понятны твои чувства, - она увидела удивленное лицо невестки и закивала, значительно улыбаясь. - Да, да, поверь, Катюша. Очень даже понятны. Но женщина должна быть терпеливой. Это наш удел - ждать. Наше счастье и крест. И надо учиться ждать. Это особое искусство. Когда был жив Митенькин папа…
Катя смотрела на нее, жалея и ужасаясь. Боже мой, да неужели же я тоже стану такой?! А может быть, она права и это самый верный и спокойный способ жить - сдохнуть заживо, и все. И ничего не надо.
Уже третий час Сергей болтался в бесполезном ожидании возле их дома. По его расчету старушенции пора было бы залечь и отлететь в сновидения, но она все торчала изваянием перед телевизором и комментировала происходящее на экране - это Сергей видел через окно: как она разговаривает, как бы обращаясь к кому-то, но сидя в одиночестве. Катя, яростно молотившая на своей печатной машинке в другой комнате, вряд ли могла ее слышать.
Вдруг разом смолкли и телевизор, и машинка. Свет в доме погас.
- Я видела, видела, там кто-то ходит! - истерический шепот-взвизг старухи. - Я тебе клянусь! Катя, я боюсь! Фонарик возьми! Катя же!
Он слышал, как повернулся ключ в замке, как скрипнула, отворяясь, дверь.
- Я тебя умоляю, не уходи далеко!
Катя спустилась с крыльца, и они сразу увидели друг друга. Сергей изобразил жестами: когда свекровь заснет, я приду. Катя отрицательно покачала головой, строго и категорично, а потом указала подбородком на забор: брысь отсюда! Сергей в ответ показал ей кукиш.
- Катя, ты где?! Катюша!
- Никого здесь нет, - отозвалась она и добавила, обращаясь к Сергею, холодно глядя: - И никто сюда не придет!
Он обиделся. Он не привык, чтобы женщина за него решала, и привыкать к этому не собирался. А она повернулась и ушла в дом. Скажите, какие мы гордые, какие мы независимые! Возьму вот и уйду. Тебе же хуже будет.
Но он не ушел.
У него никогда не было склонности к самоанализу, рефлексии и прочей умственной чепухе. То, что у этой женщины был муж и другая своя какая-то жизнь, вызывало у Сергея только недоумение и легкое раздражение, вроде ночного стона комара над ухом. Решение было принято помимо воли и сознания: это была его женщина - и все. И не о чем больше размышлять, нечего больше обдумывать.
Катя стояла сбоку от окна и воровато, осторожно приотодвинув край занавески так, чтобы он, не дай Бог, не заметил, посматривала, ушел он или нет. Она знала: если свекровь там, наверху, у себя в комнате подойдет к своему окну, она тоже увидит, как белеет в темноте его рубашка на почтительном расстоянии от дома, но пока еще - по эту сторону забора.
Катя опустилась на корточки у стены, локти - на колени, голову - в ладони. И замерла.
Пусть он уйдет. Пусть он уйдет. Поступать надо благоразумно. Вести себя надо прилично. Неуправляемую стихию чувств следует оставить для высокой литературы и наслаждаться только чтением. А если вы хотите женщину (вариант: мужчину), употребите свои силы на общественно полезный труд, лучше - физический, полезны также занятия спортом.
Катя чуть не закричала от отчаяния и тоски, но вовремя зажала рот рукой. Сквозь пальцы вырвался какой-то животный стонущий хрип. Лучше ли - головой о стену? Она вскочила, откинула занавеску и дернула оконную раму, та не поддалась. Она дернула еще и еще раз и заплакала, вцепившись в ручку окна. А Сергей стоял, как оказалось, уже под самым окном, смотрел на нее и улыбался. Он передразнил Катю, изобразив жалкое, плачущее лицо. Непохоже, но смешно, - она улыбнулась. Рама, наконец, послушалась и отворилась легко и бесшумно.
Минувший день, прожитый ими в суетливом одиночестве, был на редкость бездарен. Только ожидание друг друга сообщало ему смысл и цель.
Их руки встретились над подоконником и соединились.
Что-то случилось, что-то с ней случилось - этими словами Ирина Дмитриевна обозначила перемену, так вдруг, сразу произошедшую в невестке. Двинуться дальше обозначения Ирина Дмитриевна не сумела. Катя совершенно вышла из-под ее контроля, то есть внешне все оставалось вроде бы по-прежнему, но за привычной невесткиной покорностью свекрови чудилась дерзость. Дерзость, определенно дерзость появилась во внимательном, вежливом взгляде холодных, точно стеклянных Катиных глаз. Она слушала указания Ирины Дмитриевны, но вполне равнодушно, без обычной готовности. Катя собиралась ехать в город сдать выполненную работу, получить новую плюс зарплату. Она укладывала в цветной полиэтиленовый мешок столовое и постельное белье, предназначенное для прачечной.
- Я вот тут список составила, - сказала свекровь, глядя на склоненную Катину голову и быстрые руки. - Чтобы ты ничего не забыла. Обязательно зайди в сберкассу, узнай, не пришла ли пенсия. В квартире главное - пыль. Пол протирать не надо, а мебель - обязательно.
С бельевым мешком в руках Катя прошла мимо свекрови, как мимо вешалки. Мешок бросила на пол в коридоре и скрылась в своей комнате.
Свекровь побрела следом. Она почему-то робела перед невесткой и злилась за это на себя.
- Рецепты не забудь! Но в аптеку зайдешь не в нашу, а в ту, что на углу. И обязательно проверяй срок годности, а то старье подсунут.
Катя складывала в сумку законченную работу и рукописные архивные документы в огромных, чуть не полметра длиной книгах. Она улыбалась чему-то.
- Чему ты улыбаешься?! Чему ты все время улыбаешься?!
Катя выпрямилась.
- Настроение хорошее, - сказала она.
- А почему, собственно, у тебя хорошее настроение?!
Но эта соплячка только снисходительно усмехнулась и даже ответить не удосужилась.
- Ирина Дмитриевна, - очень вежливо сказала она, - выйдите, пожалуйста, из комнаты, мне надо переодеться.
И вежливость-то у нее какая-то наглая. Нужно бы одернуть, поставить на место, чтобы не забывалась, но подходящие слова отчего-то не находились. Ирина Дмитриевна оскорбилась и вышла. Она остановилась под дверью.
- Непременно зайди на почту. Счета за переговоры возьми. Пора бы уже им прийти. И сразу оплати. Слышишь? Сразу! И не потеряй квитанции, - она замолчала, послушала. Катя чем-то шелестела и тоже молчала. - Их надо сохранять в течение двух лет, - добавила свекровь, опять помолчала, послушала. - Так, что сначала тебе лучше на почту зайти, а уже потом в сберкассу, - и опять помолчала. - Катя?.. Катя, ты меня слышишь?!
- Естественно, - невозмутимо отозвалась Катя и возникла на пороге.
- Что вообще происходит? - не выдержала свекровь.
- А что такое? - приподняла брови невестка. Она смотрела со спокойным недоумением. Тяжеленные сумки держала в руках.
- Приедешь - сразу позвони…
- Хорошо, - Катя пошла к двери.
- …чтобы я не волновалась. И возвращайся скорее. До темноты, - свекровь поплелась за невесткой. - Ты же знаешь, я боюсь, если темно и я одна в доме, - голос ее был слаб и неуверен. Она не приказывала - она просила.
Машина стояла у ворот.
Катя устраивала на сиденье сумки, потом возвращалась в дом за мешком с бельем, снова шла к машине. Свекровь следила за ней взглядом настороженно и бессильно. Она вдруг заметила, что Катя не сутулится, как раньше, вообще как-то иначе двигается, свободно, уверенно. И Мити, как назло, нет. Некому пожаловаться, не с кем поделиться. А ведь что-то с ней случилось.
Километра через два Катя остановила машину неподалеку от строительных вагончиков. Мотор выключать не стала. Коротко погудела два раза и увидела, как на оконце шевельнулась занавеска. Сергей уже выходил из вагончика, а из-за занавески кто-то все наблюдал, как он идет к машине и садится в нее и как машина отъезжает и двигается по дороге не к городу, а в обратную сторону, к лесу.
Рабочие в вагончике лениво переговаривались, похохатывая:
- Мог бы хоть одеялко прихватить.
- Чего им твое одеялко? Они в машине…
…Унылое заблуждение безрадостной фантазии: они не в машине, они совсем даже не в машине: потолком для них было небо, деревья - стенами, постелью - земля.
Одеялко, впрочем, Катя прихватила, но очень скоро оно комкалось, съеживалось и отползало, вконец истерзанное, куда-то в сторону, под куст, так что эти двое после увлекательного, утомительного парного заплыва, кончавшегося феерической победой обоих, засыпали прямо на траве.
Листики-стебелечки, иголочки сосновые, ласкаясь, впечатывались в плечо, в бедро, в голень.
Солнце, золотистым бесстыжим взором взглядывая сквозь зыбко качающиеся ветви, грело ей лицо, грудь, живот, ему - затылок, спину, зад, потому что засыпали они чаще всего так: она - лежа на спине, он - на животе, к ней привалившись, в нее уткнувшись лицом, протянув через ее грудь тяжелую расслабленную руку и уронив ладонь на ее плечо.
Трава, выпрямляясь, окружала спящих, обнимала их сплетенные ноги, спутанные руки.
В эти сонные послеобеденные часы лес пустовал, и они оставались, кажется, совсем одни. Два голых человека на голой земле. Среди папоротников, лопухов. Поодаль от крапивы.
Она вышла из лифта на лестничной площадке и услышала, как за дверью орет телефон. Он орал, пока Катя возилась с дверными замками, входила в дом и шла к отчаянно звенящему телефону через всю квартиру.