Они помахали ребятам в ответ. И тут же отозвался на приветствие гудок парохода - густо пропел он над водной ширью, и долго еще висела в воздухе его последняя нота.
- Мне кажется, пора познакомиться, - улыбнулся военный.
Лиза протянула руку "лодочкой":
- Лиза.
- Павел Глазков.
- А по отчеству?
- Это лишнее. А вообще - Павел Иванович. Возвращаюсь из очередного отпуска. Я из Троицкого, не слыхали? Все село Глазковы…
- Нет, я не местная. У меня тут в Тетюшах тетя живет.
- В гостях были? Хорошо на Волге! Что же не загорели?
- Да так… - Лиза замялась, перевела разговор. - Ловко у Вас получилось.
- Что? Ах, это… Не впервой. Вся юность на Волге прошла. Ездить-то приходилось много, а денег на билет не всегда… Знаете, что… - Павел Иванович искоса посмотрел на спутницу, предложил не очень уверенно: - Давайте пойдем в ресторан? Так сказать, отметим знакомство.
- Зачем? - возразила Лиза. - У меня полная сетка продуктов. Мне тетка подорожников напекла - и пироги с морковкой, и шанежки…
- А в ресторане веселее, - тянул свое Павел Иванович. - Там музыка играет…
- Ой, как это неожиданно, - она наклонила голову и осмотрела себя. - Я в дорогу оделась…
- Вы очень подходяще одеты, - успокоил ее Павел Иванович. - И даже красиво.
- Правда? - вспыхнула Лиза.
- Конечно. Вам эта кофточка к лицу. И берет удачно подобран.
Они еще немного поспорили - идти или нет - и Лиза сдалась.
Подошел весь в белом официант и молча встал у столика, а Павел Иванович с Лизой все не могли решить, что выбрать.
Он предлагал выпить по рюмочке портвейна за знакомство, но она наотрез отказалась пить крепкие вина и с испугом оглядывала просторное ресторанное помещение, дерево и медь отделки, накрахмаленные скатерти, белоснежных, похожих на эстрадных артистов, официантов. В конце концов сошлись на ликере, напитке более дамском и подходящем случаю. Его принесли в пузатом графинчике - тягучую изумрудного цвета жидкость.
- За знакомство! - Павел Иванович поднял свою рюмку. - Я очень рад, поверьте…
- Ой, какая крепкая! - удивилась Лиза. - Но вкусно…
- Вы замужем? - спросил он.
- Нет, - ответила она быстро. - А Вы?
- Я тоже не женат. Когда? Семилетка, армия, потом училище… И снова служба…
- Насквозь военный, - засмеялась она.
- В общем, да. Из двадцати семи девять лет отдал армии…
- Я думала, Вам гораздо больше, - простодушно удивилась она. - Лет тридцать…
- Неужели выгляжу таким старым?
- Извините, - смутилась Лиза. - Я вовсе не это хотела сказать. Просто Вы такой… Ну, как бы это выразиться - много повидавший…
- А сколько Вам, если не секрет?
- Девятнадцать… Почти двадцать… Собственно, двадцать уже. Через неделю день рождения.
- Какая у нас огромная разница в годах, - сказал он полувопросительно. Она промолчала.
Он вдруг засмеялся.
- Чему это Вы? - насторожилась она.
- Так… Вспомнил одно предсказание.
- Оно сбылось?
- Не знаю. Нет… Может быть, потом я Вам расскажу. Вам нравится здесь?
- Очень. Я никогда не ездила в первом классе. Даже на верхнюю палубу ни разу не поднималась…
- Извиняйте, - седой благообразного вида старичок в белом чесучовом костюме с газетой в руках тронул рукой свободный стул напротив молодой пары. - Не прогоните? - спросил он, сильно ударяя на "о". Кстати, Павел Иванович тоже "окал", как вся Средняя Волга от Горького до Самары.
- Присаживайтесь, милости просим, - живо откликнулась Лиза.
- Минутку, - сказал старичок и засеменил между столиками к выходу. Через минуту он вернулся, держа под руку такую же чистенькую, просто одетую, чем-то очень похожую на него жену. - Вот, Зоя Ксенофонтовна, молодые люди не возражают принять нас в компанию.
Старушка поклонилась, села, Лиза протянула ей меню. Павел Иванович наклонился к старичку.
- Не выпьете с нами?
- Благодарю. Не станем мешать, - старичок раскрыл газету и отгородился ею от соседей по столику. Газету отставлял далеко от глаз - очки взяла жена; держа, как монокль, изучала через них меню.
- Макароны по-флотски, - прочитала она. - Что это за блюдо такое, Афанасий? Ты не знаешь?
- Думаю, что-то острое, - ответил супруг, не отрываясь от газеты. - Моряки - народ крепкий, возьми какое-нибудь знакомое…
Завели патефон в углу и несколько пар пошли танцевать модное танго. Лиза поспешно отвернулась от танцующих, боясь, что Павлу Ивановичу взбредет на ум тоже отправиться в круг. Танец был медленный, бесстыже стонали скрипки, пары тесно прижимались друг к другу и, закрыв глаза, перебирали ногами, почти не сходя с места.
- Жаль, что я не умею танцевать, - сказал Павел Иванович.
- Ой, нет, что Вы! - почти обрадовалась Лиза. - Хорошо!
- Что же тут хорошего?
- Хорошо, что не этому учились. За танцы бы Вам орден не дали, правда?
- Пожалуй, - рассмеялся Павел Иванович. - Какая верная, черт побери, мысль! А я, признаться, чувствовал себя круглым лопухом там, где танцуют.
- Ну и напрасно…
- А Вы разве не любите танцы?
- Люблю, - призналась Лиза. - Но эти мне не нравятся. Какие же это танцы? Просто обнимаются при народе…
- А ведь это война! - Старичок вдруг резко ударил костяшками пальцев по газетному листу. - Вы поглядите, - запальчиво обратился он к Павлу Ивановичу и ткнул пальцем в газету: - Везде война. Всюду! В Китае, в Греции, на Балканах… В Африке, и в той воюют! Англичан, которые за всю свою историю не видели у себя вражеского солдата, бомбят… Что это, я Вас спрашиваю, как не Вторая мировая война?
- Тише, Афанасий! Ради бога, тише! - заволновалась старушка. - Весь ресторан переполошишь.
- Кто же спорит? - улыбнулся Павел Иванович.
- Да, но как же Вы свою-то роль представляете в этой войне? Своего народа? Армии… А-а! Не знаете. Или не хотите знать. А может быть, боитесь посмотреть правде в лицо. А вот я, старый человек, не боюсь. И так же откровенно, как Вам, скажу любому. Хотя бы самому маршалу Тимошенко…
- Что же Вы ему скажете?
- Скажу, что не таков русский характер, чтобы не ввязаться в драку, которая кипит вокруг него. Только для этого надо, чтобы кто-нибудь ему крепкую оплеуху влепил…
- Бог с тобой, Афанасий Трофимович! Или сейчас же прекрати, или я уйду!
- Разве я ересь какую несу? - обиделся старик. - Мы с тобой, сударыня, четыре войны пережили, и ни одна ничего, кроме горя, нам не принесла. Я не толстовец, не миротворишка какой-нибудь, не паникер, но события надо оценивать трезво, эту самую газету уметь читать, если хочешь знать, между строк… И мне важно, чтобы этот молодой человек, которому доверено охранять нашу матушку Россию, понимал это. Я и сам мог бы еще взять винтовку в руки, да вот беда - в берег тот вон высокий не попаду…
- Вот ведь какой он у меня агрессивный, Афанасий-то Трофимович, - смущенно улыбнулась старушка, переводя взгляд с Лизы на Павла Ивановича. - Вы уж извините его, ради Христа…
- А я извинений просить не собираюсь, - строго оборвал ее супруг. - У нас мужской разговор, крутой, ты в него не вмешивайся…
- Мне как раз нравится Ваша горячность, - серьезно заметил Павел Иванович. - Разве можно говорить спокойно о том, что волнует? Но Вы напрасно упрекаете меня в легкомыслии…
- Да ведь Вы тут сидите, батюшка. Тут! А не там!
- У меня отпуск.
- Не время-с, - строго сказал старик. - Вот именно, не время-с!
- Ты, Афанасий, границы-то не переходи! Встрял в чужой разговор… Налетел коршуном… - Она обернулась к Лизе. - Счастье, что у вашего супруга ангельский характер. Моего ведь не каждый вынесет…
Павел Иванович благодарно улыбнулся ей, заметил:
- И все-таки Вы преувеличиваете серьезность положения. Право преувеличиваете. Во-первых, у нас с Германией Договор…
- Да плевали они на этот Договор! - вскрикнул старик. - Для них святыня не святыня! А тут Договор - бумажка, тьфу!..
Вы сами посудите, батюшка… Карту Европы себе представьте!.. - уже более миролюбиво он придвинулся к Павлу Ивановичу и все еще тыкал пальцем в газету, где на пятой полосе были набраны короткие сообщения с многочисленных театров военных действий. - Куда же ему теперь двинуться? На юге - союзники. На западе уже дошел до океана. То же и на севере. Англия, конечно, соперница. Но не враг! Враг истинный, кровный, классовый - на востоке. Миллионные армии даром не держат. Нет. Они сами должны себя прокормить. А Россия, лакомое блюдо, не так ли?..
Они стояли на палубе, облокотившись о перила. Внизу шумно ворочалось колесо, широкие плицы мерно падали в сонную воду.
- Не холодно? - спросил Павел Иванович.
- Что Вы? Прелесть, как хорошо! - отозвалась Лиза. - Вот навязалась я Вам на голову, право слово, - засмеялась она. - Ехали бы себе без хлопот… Да Вы на меня и не обращайте внимания. Идите спать, утомились ведь за день. А я бы так хоть всю ночь простояла…
- И я с Вами, коль не прогоните.
- Вам просто неудобно меня бросить. Я же вижу.
- Вовсе нет. С чего это Вы? - настороженно спросил Павел Иванович, которому в словах Лизы почудился другой смысл.
- Я уж и так, не знаю, как Вам благодарна. Что бы я делала? Пришлось бы домой возвращаться… С чемоданами-то да узлами в гору…
- Что же Вас никто не провожал?
- А некому. Одна тетка. И та старенькая.
- Родители в Ульяновске?
- В Сызрани. В Ульяновске я учусь в медтехникуме. Этим летом и домой не удастся съездить. Практика.
- Вот и я своих давно не видел. За три года в первый раз отпуск дали.
- Не время-с! - Лиза подняла палец и строго погрозила им.
Вниз по реке сгоняли плоты. Один такой плот, изгибистый, чуть не в километр длиной, ведомый пыхтящим буксиром, поравнялся с пароходом, который нагонял его. На плоту жгли костер, сидели около него люди, слова их, вернее, бессвязные отзвуки человеческой речи, далеко разносились над поверхностью воды.
По палубам судна еще гуляли редкие пассажиры, сидели на скамейках пары, но пароход уже затихал, исчезали с досок палубы резко очерченные отсветы окон.
- Морсу хочется, - слышался из темноты чьей-то каюты томный женский голос.
Измученный мужской отвечал:
- Ну где я тебе возьму морсу? Ресторан закрыт… Давай спать.
- Ах, как хочется морсу…
Из закрывшегося уже ресторана вывалились припозднившиеся посетители. Центром шумной компании была высокая, немолодая уже женщина с хорошо поставленным, чуть хрипловатым голосом - может быть артистка.
- Благодать, а! - говорила она, закрывая глаза и вдыхая чистый воздух. - Неужели все это кончится? Эта луна, это шлеп-шлеп по воде, этот блаженный сон? Бог мой, и вправду, как во сне. Я ничего не помню… Где мы? Какое сегодня число?
- 17 июня 1941 года, милая Нина Васильевна, - подсказал ей один из мужчин, кругленький, верткий, в косоворотке навыпуск, подпоясанной узким кавказским ремешком. - И завтра с утра нас с вами ждет тяжелая работа. Так что пора баиньки…
- Вы бухгалтер, Васильчиков, - потухшим голосом сказала женщина. - Как Вам самому-то не скучно от себя?
- О! - вспомнил кто-то из компании. - И правда, семнадцатое… Сегодня же "Динамо" со "Стахановцем" играют. Сыграли уже…
- Вот и влындют, наконец, чемпиону…
- Кто влындит-то?
- Тот же "Стахановец". У них форвард хороший…
- Путятов? Ой, уморил! Кто такой Путятов рядом с Дементьевым?
- Пари?
- Пари.
- А ведь эти плотогоны, друзья, - прервал их спор высокий, седой, державшийся рядом с актрисой мужчина, - сейчас там ушицу едят, смею вас уверить. С дымком, из стерлядки… И не всухую… Э-э-эй! - пропел он высоким голосом. - Приятного аппетита-а-а!..
Костер на плоту, и сам плот, темный на светлом зеркале реки, уплывали влево, вверх, пароход уже обгонял маленький с высоко выдвинутой трубой буксирчик. Кто-то сидел на корме, курил.
- И куда он так торопится, наш капитан? - капризно сказала женщина. - Вот Вы, Васильчиков, все можете… Остановили бы пароход, уговорили капитана. Мы бы сейчас купанье устроили…
- Славно бы!
- Водица, небось, шелковая…
- Купеческие у Вас замашки, Нина Васильевна, - отозвался скучный Васильчиков. - Кто-как, а я лично - "у койку"… Пойду тихонечко, чтобы не расплескать сон. Оревуар…
Лиза, прикрыв ладошкой рот, зевнула.
- Вот что, Лиза, - Павел Иванович накрыл ладонью ее руку. - Пойдемте-ка спать…
- Как? Что? - Лиза тряхнула ресницами. - Я не хочу…
Он засмеялся:
- "Не хочу", а глаза с поволокой… Пойдете ко мне в каюту и ляжете спать. И никаких разговоров. Всё! Это приказ!
- Как же? Там мужчина…
- Он Вас не съест…
- А Вы?
- Я пограничник. Ночью привык бодрствовать. Словом… Я же сказал - прекратить разговорчики! - И он, легонько взяв Лизу за локоть, повел ее вдоль палубы.
- Я - часик… - лепетала она. - Ох, беда Вам со мной…
Через минуту она уже крепко спала в свежей постели, рядом через проход похрапывал пассажир-гора, так высоко и значительно возвышался под простыней его огромный живот. От одной неожиданно громкой рулады его храпа Лиза вздрогнула, подняла голову, плохо, видимо, соображая, где она находится, наконец, вспомнила, улыбнулась и тут же уснула успокоенно и крепко.
А Павел Иванович, прохаживаясь, обошел по палубе весь пароход, постоял на корме, глядя, как выделяется на черной маслянистой глади белый бурун развороченной лопастями воды. С правого борта плыл высокий, лесистый, загадочный в темноте берег без единого огонька.
Он присел на скамейку, вытянул уставшие ноги, раскинул руки и в этой блаженной позе, закрыв глаза, застыл, задумался и вдруг широко улыбнулся, вспомнив что-то. И чем-то неотразимо похожа была эта улыбка на улыбку Лизы, которая сейчас крепко спала в его каюте.
Мимо прошлепал низенький с сердитым заспанным лицом человечек в пижаме, прижимавший к груди три бутылки брусничного морсу. Недоуменно посмотрел он на улыбающегося во сне лейтенанта и оглянулся дважды.
На баке пробили склянку - звонко и мелодично пропел во влажном воздухе удар колокола. И с этим ударом выплыла, словно появилась на сцене дама из рассыпавшейся уже шумной компании. Она переоделась в халат, длинное полотенце через плечо; взбитые недавно высоким валиком над лбом волосы теперь были по-девичьи схвачены лентой на затылке. Она прошлась вдоль борта, дойдя до лейтенанта остановилась, разглядывая его. Потом присела на краешек скамейки.
Павел Иванович открыл глаза, смутившись, подобрал ноги, выпрямился.
- Угостите даму папиросой, товарищ командир, - сказала она, бесцеремонно разглядывая его.
Павел Иванович вынул из кармана галифе пачку "Северной Пальмиры", узкими худыми пальцами она смяла в двух местах мундштук папиросы, наклонилась к протянутому огоньку, жадно и глубоко затянулась. Тут же сказала:
- Какие мы с Вами дураки. Эдакую прелесть, - узкой кистью она очертила вокруг себя полукруг, дуга которого уперлась в горящую папиросу, - оскорбляем такой, извините, гадостью. Ведь гадость, гадость! А неймется…
Павел Иванович тоже закурил, отгоняя рукой дым, который тянуло в сторону соседки.
- Что это значит? - Кончиком пальца она погладила кубики на петлицах. - Никак не выучусь разбираться.
- Старший лейтенант.
- А три таких же, но продолговатых?
- Подполковник.
- Значит, подполковник, - повторила она задумчиво. - Чин немалый… Был у меня школьный приятель. Двоечник… Девчонкам от него житья не было. А вот смотри-ка - подполковник. Сейчас бы он кто был? Убили его, - грустно пояснила она. - Про "линию Маннергейма" слышали? Вот там… - И вдруг спросила строго: - Чему это Вы улыбались во сне?
- Так… - засмеялся Павел Иванович. - Своим мыслям…
- Знаем мы Ваши "мысли", - шутливо погрозила она пальцем. - Видели… Хороша, не возразишь! Небось спит сейчас матушка в вашей каюте, а Вы вот тут, на воздусях… Вы уж не обижайтесь на старуху…
- Какая же Вы старуха? - непритворно изумился Павел Иванович.
- Да уж не молода, сударь, - нарочито старушечьим голосом, пришамкивая, возразила она. - Пятый десяток в разгаре…
- Вы, верно, актриса?
- И даже знаменитая, - сказала она просто и с гордостью. - Одолжите-ка мне левую ладонь, я посмотрю - не напрасно ли стараетесь.
Она взяла в свои руки его широкую ладонь и, поворачивая ее к свету луны, стала вглядываться в тонкие линии на ней, проводя по ним остро отточенным лакированным ногтем.
- Так… Пояс Венеры у Вас есть. Слабо очерчен, но есть. Так что желаю успеха! А вот линия Жизни как-то странно обрывается… Впрочем, - тут же спохватилась она, - на ваш век хватит…
- Нина Васильевна, голубушка! - К ним подходил высокий мужчина в пижамной паре. - Вот ты где! Я волнуюсь, ищу ее, а она, извольте радоваться, с молодым лейтенантом при луне…
- Знакомьтесь, мой муж, - кивнула в его сторону Нина Ивановна.
Тот протянул руку:
- Кулинич.
- Глазков.
Кулинич сел рядом с ними, раздраженно отмахнулся от дыма из папиросы, которую докуривала жена.
- Что она Вам тут нагадала? Не слушайте. Нельзя гадать солдатам и цыганам. А тут хорошо. В каюте душно, не спится… В шезлонг, что ли, лечь? - повернулся он к жене. - Возьмем одеяла…
Нина Васильевна встала.
- Попытаюсь уснуть. Надо все-таки… желаю успеха!
Кулинич тяжело поднялся, опершись руками о колени.
- Э-эх! - потянулся он. - Спокойной ночи…
А Павел Иванович снова пошел вымеривать шагами палубное пространство. На носу дуло, он постоял немного, придерживая рукой фуражку, и повернул назад. Уютный затишек образовался на корме, но там целовалась молодая пара, и он, не задерживаясь, прошагал мимо них.
Большой пассажирский пароход шел снизу. С притушенными огнями он проплыл совсем рядом, унеся с собой обрывок какой-то тихой и печальной музыки.
Незаметно стал наваливаться сон, пощипывало глаза. Облокотившись на перила, он долго тер виски и разминал лицо, чтобы подавить зевоту. Кто-то положил руку ему на плечо, он обернулся. Рядом стояла Лиза, смотрела на него чистым, просветленным коротким сном взглядом.
- Смена пришла, - сказала она.
- Что так рано? - спросил он удивленно и обрадованно. - Обо мне не беспокойтесь, я же сказал…
- Мне достаточно, - успокоила его Лиза. - Я привыкла. Мне теперь часто ночью приходится вставать. Правда, я выспалась, - вдруг заторопилась она. - Пойдите и Вы прилягте…
- Я Вас не брошу.
- Какой упрямый, - засмеялась она, встала рядом с ним у перил и наклонила вниз голову. - Здесь не жарко…
- Ветерком потянуло, - согласился Павел Иванович. - К утру. Скоро светать начнет…
- Уже светает…
Июньская ночь коротка, рассвет наступает быстро и незаметно, задолго до того, как выкатится солнце. Выбелилось небо с редкими облаками на нем, вода в реке из черной сделалась свинцовой, легкий туман наползал с берега, и сам берег, обрывистый и лесистый, окрасился наконец в свой естественный густо-зеленый цвет.
- О чем Вы сейчас думаете?
- О чем?.. Жаль, что я не штатский.
- Почему?
- Тогда бы у меня был пиджак… Я бы накинул его Вам на плечи. А так… Могу только фуражку предложить…