Впрочем, к уязвленному авторскому самолюбию примешивались и иные неудовольствия. Сомов сообщал Максимовичу, что Розен рассорился с ними за "безделку": он хотел, чтобы "лучшее" из припасенного для новых "Северных цветов" было отдано в его альманах - и рассердился на отказ. Все это произошло, по-видимому, в октябре, когда собиралась его "Альциона". В конце ноября Розен сообщал Подолинскому: "И я в разладе с нашими литературными аристократами - что делать!"
Он пытался возместить потерю, укрепляя связи за пределами кружка. Подолинскому он пишет: "Я чувствую, что мы сольемся сердцами! Судьба скоро сведет нас: поэт заглянет в откровенную душу поэта - более не нужно при одинакой страсти к изящному, при истинном благородстве чувств, чтобы заключить поэтический союз <…> Если бог продлит мои дни, то ежегодно буду издавать альманах, с помощию любезного певца Пери, Борского, Нищего и Русалки". Он рассказывал о собственных работах - он действительно писал много - и добавлял: "Греч и Булгарин также дают по статье".
Розеновская "Альциона" переставала, таким образом, быть "спутником" "Северных цветов", хотя и сохраняла близость к ним по составу участников и даже по типу. В этом альманахе нет критического обзора, и Розен не враждует с издателями "Пчелы"; по крайней мере, не враждует явно, в печати; с Гречем у него отношения лояльные, Булгарина он недолюбливает - и, может быть, поэтому из обещанных ему статей Булгарина и Греча в альманахе появляется только вторая. Тем не менее "Северная пчела" рецензирует "Царское Село" и "Альциону" довольно благосклонно.
Розен не враждует с Дельвигом, но отходит от него и перестает на какое-то время участвовать в "Литературной газете" и "Северных цветах". Ни Дельвига, ни Сомова нет в его альманахе - но весь круг молодых поэтов представлен, и в их числе не только фрондирующий Подолинский, но и близкий к Дельвигу Деларю.
Деларю был, кажется, единственным из молодых поэтов, кто сохранял неколебимую верность кружку. Может быть, отчасти поэтому его так ценили Плетнев и Дельвиг - и в скудных обрывках переписки с ним читатель может ощутить ту мягкую ласковость интонаций, которая иногда говорит о слепоте дружбы.
M. Д. Деларю - А. А. Дельвигу (Конец октября 1830 г.)
Вот, почтеннейший Антон Антонович, скудная жертва, которую приношу я вам для "Северных цветов". Впрочем, если в "Сев.<ерных> цветах", по какой-либо причине, стихотворения сии не могут быть помещены, то не помещайте - и вообще располагайте ими как вам заблагорассудится. Что же касается до последнего стихотворения ("Слава нечестивца"), то мне самому кажется, что его лучше поместить в "Литературную газету". Сделайте одолжение, почтеннейший Барон, прочтите все сие и дайте мне знать с моим же человеком, как Вы намерены распорядиться с сими стихотворениями. А для того, чтобы Вам не беспокоиться много, то посылаю при сем заглавия четырех пьес - и вы только против них напишите - куда что пойдет. Сим весьма меня обяжете. Милостивой государыне Софье Михайловне прошу засвидетельствовать мое почтение, а малютку поцеловать. Как только можно будет - непременно к Вам явлюсь. При сем честь имею быть
покорнейшим слугою Мих. Деларю.
А. А. Дельвиг - М. Д. Деларю (Конец октября 1830 г.)
1. Эдемская ночь? - Сев. цветы
2. Выздоровление? -
3. Глицере? -
4. Слава нечес.<тивца>? -
все четыре пьесы прекрасны и за все благодарю милого Поэта. Особливо "Выздоровление" дышит высокою лирическою поэзией, звуками, подобных которым я давно не слыхал. Пишите, милый друг, доверяйтесь вашей Музе, она не обманщица, она дама очень хорошего тона и может блестеть собственными, не заимствованными красотами. Барон Розен у меня бывает всякой день и в рассеянии не заметил, что я хвораю. Он мне говорил, что вы его спрашивали обо мне и он отвечал, что я здоров. Не верьте ему, если бы мне можно было выходить, давно бы вы меня видели у вас. Целую ручку у почтеннейшей вашей маминьки и поклонитесь Даниле Андреевичу. Всем вам желаю здоровья. Здравствуйте.
Дельвиг
Безусловное одобрение? Слепота дружбы?
В 1831 году Плетнев напишет Пушкину о Деларю и упомянет о прекрасном его таланте. Пушкин ответит сдержанно. "Деларю слишком гладко, слишком правильно, слишком чопорно пишет для молодого лицеиста. В нем не вижу я ни капли творчества, а много искусства. Это второй том Подолинского. Впрочем, может быть он и разовьется".
Дельвиг снисходительнее и пристрастнее и, подобно Плетневу, вероятно, склонен считать талант Деларю "прекрасным".
Но что значит осторожный совет "доверяться своей музе", которая "может блестеть собственными, не заимствованными красотами"? Может - но еще не блестит? Не есть ли это совет не подражать никому, в том числе и ему, Дельвигу?
В "Северных цветах на 1831 год" Дельвиг поместит "Глицере", "Выздоровление", "Могилу поэта" и еще "Сон и смерть" - большое стихотворение, изданное потом отдельно с благотворительными целями; Дельвиг принял издержки издания на свой счет и написал предисловие. Стихи "Глицере" начинались парафразой из Пушкина, "Сон и смерть" - из И. И. Козлова: "Могила поэта", написанная на смерть Веневитинова, была прямым подражанием эпитафии Дельвига.
Дельвиг не мог этого не видеть. Быть может, и "Выздоровление" он предпочел другим стихам отчасти потому, что в нем было менее всего красот заимствованных.
Во всяком случае, он не оставил Деларю без предостережения, которое постоянно адресовал теперь молодым поэтам. Число же их не уменьшалось; на место отколовшихся, отделившихся, обретших самостоятельность - подлинную или мнимую, - в "Северные цветы" приходили другие, в том или ином качестве уже появившиеся на страницах "Литературной газеты".
Два московских поэта открывают этот список имен.
Один из них - Дмитрий Юрьевич Струйский, писавший под псевдонимом "Трилунный", меломан и теоретик музыки, поклонник Байрона. Он был двоюродным братом Полежаева, сыном Юрия Струйского от крепостной, но сыном узаконенным. Семейная вражда разделяла две ветви семейства Струйских; Александр и Дмитрий в одно время учились в московском университете, но общались мало и холодно. Потом они стали сближаться; в 1836 году, когда Полежаев уже в полной мере испытал тяжесть солдатчины, Струйский писал ему и заботился об устройстве его денежных дел. Посредником между ними был близкий приятель Полежаева и также поэт - Лукьян Андреевич Якубович.
Трилунный печатал стихи в "Атенее", "Галатее", "Московском вестнике". Он был близок к "любомудрам" и более других - к Шевыреву; в стихотворении, обращенном к нему, он вспоминал об их дружеских спорах и писал о своем намерении отправиться к нему в Рим:
Нет денег - ехать не могу.
Пойду пешком…
Этот странный человек, вечно погруженный в себя, с порывистыми движениями и небрежным туалетом, постоянно впадавший в меланхолию, выполнил свое поэтическое обещание. В 1834 году Вяземский, путешествовавший по Италии, встретил в пустынном саду Боболи во Флоренции человека в форменном русском мундирном фраке. Это был Струйский, действительно прошедший пешком пол-Европы; его скудного жалования не достало ни на дилижанс, ни на щегольское одеяние туриста. Он дошел до Рима и был дружески принят русскими художниками; он старался не упустить ни одной музыкальной или живописной достопримечательности и повидал многое и многих. Вернувшись, он печатал статьи о музыке, европейской живописи, путевые записки, писал музыку и стихи. Он умер в середине 1850-х годов, впав в помешательство, - не то в Париже, не то в Оверни, куда его отвез брат.
Этот-то человек появляется в июне 1830 года на страницах "Литературной газеты"; несколько ранее, в номере от 1 мая, Дельвиг благосклонно отзывается о его "альманахе" "Стихотворения Трилунного", состоявшем только из его собственных стихов. Критик был верен себе и сказал молодому поэту то же, что говорил и Подолинскому и Розену: пишите, но не торопитесь печатать, берите пример с Пушкина, "выдерживающего" свои стихи. Трилунный не обиделся советом, в отличие от Розена и Подолинского - да он и не был избалован похвалами: "Северная пчела" решительно отказала ему в поэтическом таланте. Он начал печататься в газете Дельвига систематически и опубликовал здесь около трех десятков стихотворений, прозаических отрывков и музыкальных рецензий.
И почти таким же образом начинает участвовать в газете будущий глава московского философского кружка, памятный в летописях русской литературы Николай Владимирович Станкевич. В июле Дельвиг рецензирует его трагедию "Василий Шуйский"; он обращает внимание на несомненный талант юного драматурга - но трагедию оценивает критически, измеряя ее меркой "истинно романтической" трагедии в понимании Пушкина. Так же отнесется к Станкевичу и Сомов в очередном обзоре в "Северных цветах" и повторит при этом уже ставшую привычной дельвиговскую заповедь молодым писателям "обдумывать зрелее свои творения" и не увлекаться скоропреходящим успехом.
Когда Станкевич переедет из Воронежа в Москву, он станет посылать в "Литературную газету" свои стихи.
Он пришлет сюда "Кремль" ("Склони чело, России верный сын…"), "Грусть" и стихотворение "Филин", напечатанное в "Северных цветах на 1831 год". В следующей же книжке альманаха - на 1832 год - появятся его "Песнь духов над водами" (перевод из Гете) и "Бой часов на Спасской башне". Какие-то из присланных стихов остались ненапечатанными: когда Греч и Булгарин поместили у себя без ведома автора стихи "На могилу сельской девицы", Станкевич печатно протестовал и сообщал читателям, что они "отосланы были несколько лет тому назад к покойному О. М. Сомову вместе с другими, давно напечатанными в "Литературной газете" и "Северных цветах", и как попали в "Сын отечества" - неизвестно". Уже в 1831 году ему далеко небезразлично, где появятся его стихи, и именно в "Литературную газету" он отправляет песню "Перстень" "самородного поэта г. Кольцова", двадцатилетнего воронежского мещанина, прося Сомова представить его читателям.
Дельвиговский кружок собирает литературные силы.
Среди них - писатели первой величины, средние, малые. Станкевичу предстоит стать главой кружка, формировавшего Белинского, Кольцову - одним из ведущих поэтов времени Белинского, Трилунного ждет забвение, других - полная неизвестность.
В "Литературной газете" и "Северных цветах" есть писатели, которых мы не знаем даже по имени.
В № 43 от 30 июля 1830 года рядом с пушкинским "Арионом" напечатано стихотворение "Смуглянка", подписанное только в оглавлении всего тома, и то тремя буквами фамилии: "Ш-б-в". Восточная экзотика этих стихов привлекла внимание читателей; "Смуглянку" читали и распространяли в списках. Ее приписывали перу Пушкина.
Удивительнее всего, что так думал даже А. Н. Вульф и, вероятно, П. А. Осипова, приславшая ему экземпляр "Литературной газеты". Они знали, что "Арион" - пушкинские стихи и распространили его авторство на соседнюю анонимную пьесу.
Списки "Смуглянки" с именем Пушкина всплывают и по сей день; это одно из самых популярных стихотворений в псевдопушкиниане.
О подлинном авторе почти ничего неизвестно, и даже фамилию его мы устанавливаем предположительно. Он напечатал еще несколько стихотворений в "Литературной газете", "Альционе" и в двух книжках "Северных цветов" - на 1831 ("Неаполь") и 1832 год: "Элегия" ("Недолго теплый ветер лета…") и "Утешение, из А. Шенье". Стихи эти довольно типичны для эпигонской романтической лирики начала 1830-х годов; их особенность - устойчивый интерес их автора к поэзии Андрея Шенье. Они подписаны "Ш…ъ", "Ш-б-въ", "Н. И. Ш-б-въ".
Анаграмму эту обычно раскрывают как "Шибаев" - вероятно потому, что этой фамилией подписан рассказ, появившийся в 1834 году в "Библиотеке для чтения", да потому еще, что в петербургской адресной книге за 1837 год значится некий чиновник 12 класса Николай Иванович Шибаев, живущий на Адмиралтейской площади. Но может быть - да и скорее всего - это другое лицо или даже другие лица.
Одно стихотворение этого поэта адресовано Василию Евграфовичу Вердеревскому, который, видимо, был с ним как-то связан. Вердеревский долго жил в Москве; среди московских жителей в 1830 году был некто штабс-капитан Николай Иванович Шибаев, в следующем же году вышедший в отставку.
Тот ли это человек, которого мы ищем? Или автор "Смуглянки" окончательно поглощен литературным небытием?
Мы не знаем о нем ничего, как ничего не знаем о другом поэте, по имени "Н. Ставелов", который печатался в "Литературной газете" и "Северных цветах". И лишь немногим более нам известно о Платоне Григорьевиче Волкове, поэте, поместившем в "Северных цветах на 1831 год" два стихотворения: "Мечта" и "Русалки (Фантазия)", - хотя у Волкова были более широкие литературные связи и он был не только автором, но и издателем.
Писатели средние, малые, вовсе незаметные.
В их числе будет провинциальный юноша, издавший под псевдонимом "В. Алов" идиллию "Ганц Кюхельгартен", строго раскритикованную "Телеграфом" и "Северной пчелой". Это было в 1829 году, когда Сомов писал обзор для "Северных цветов на 1830 год" и единственный из всех ободрил начинающего. Молодой человек пугливо скрывался от столичных литераторов; он анонимно послал свой труд Плетневу - и затаился.
Вероятно, от Плетнева Сомов получил книжку и, конечно, обратил внимание на украинизмы. Может быть, по связям своим с Сербиновичем он поинтересовался автором. Сербинович цензуровал идиллию, и безызвестный "В. Алов" писал ему и трижды являлся с визитом в мае 1829 года.
Сербинович знал, что юношу зовут Гоголь-Яновский и, вероятно, знал, что он приехал с Украины, из Нежина. Далее для нас все скрывается во мраке. Мы можем предполагать только, что Сомов сознательно поддержал молодого земляка.
Он дорожил своими связями с Украиной. Он писал об украинском фольклоре, истории и быте и печатал эти свои повести в "Северных цветах". В "Полтаве" Пушкина он искал следы исторического прошлого Украины; Максимовича настойчиво побуждал продолжать "Малороссийские песни" и обменивался письмами с Иваном Петровичем Котляревским, самым крупным из здравствовавших тогда украинских писателей; тот обещал ему прислать свои арии из "Полтавки" и "Москаля Чаривника" и отдал в "Северные цветы на 1830 год" "Малороссийскую песню".
Так начиналась предыстория отношений Гоголя с "Литературной газетой" и "Северными цветами" - но сближения в этот раз еще не произошло: внезапно Гоголь исчез.
Обескураженный неудачей своего первого опыта, не найдя места в Петербурге, увлекаемый вдаль какими-то одному ему известными таинственными обстоятельствами, он сел на корабль, отправлявшийся в Любек. Месяц он пробыл за границей, затем снова искал службу, сотрудничал у Свиньина в "Отечественных записках" и бывал у Булгарина.