В условленный день друзья прохаживались по приемной доктора, разглядывая схемы и фарфоровые головы, на которых смело были обозначены участки, управляющие человеческими страстями, - когда в дверях смотровой комнаты или кабинета, сопровождаемый самим доктором, появился молодой темноглазый лорд, о котором толковал весь литературный мир (впрочем, сейчас и он почти начисто забыт). Рассеянно глядя перед собой, он опасливо - не то забавляясь, не то недоумевая - ощупывал свою голову, украшенную гиацинтовыми локонами.
"Милорд, вы прошли осмотр?" - обратился к нему Достопочтенный, знавший всех в лицо, также и лорда.
"Ну да, - ответил лорд, - и наслушался немало любопытного". Стоявший рядом великий Доктор скромно наклонил голову - большую и красивую, словно высеченную размашистым резцом из мрамора с розовыми прожилками. "Сказано, будто у каждого свойства, отмеченного у меня на черепе, имеется противоположное, развитое в той же степени. Если слова почтенного доктора заслуживают доверия, то добро и зло будут вести во мне вечную борьбу".
"Даст Бог, они заключат перемирие", - воскликнул Достопочтенный.
"Или хотя бы зло не выйдет победителем!" Лицо его светлости на мгновение омрачилось неким предвестием судьбы, однако темное облачко тут же миновало.
"Так неужели, милорд, мы не увидим вас нынче вечером в ваших обычных прибежищах? - вопросил Достопочтенный. - И произойдет ли там Стычка между добром и его противником?"
"Что ж, - любезно кивая на прощание, отозвался лорд. - Что ж, посмотрим - да-да, посмотрим!"
Затем Али и ею друга провели в кабинет, где Али был усажен на табуретку, для удобства обследования - оно продолжалось довольно долго в молчании, если не считать непривычных для слуха Али мычания и похмыкивания доктора, а также невнятно произнесенных двух-трех немецких слов, смысла которых он не уловил.
Покончив с ручными манипуляциями, многомудрый доктор опустился на стул перед Али, сжал рукой подбородок и без единого слова впился в Али глазами. "Что такое, доктор! - не выдержал Али. - Вас что-то встревожило во мне? Я тоже раздвоен, как и этот молодой лорд?"
"Ach, nein, - возразил великий человек, - или ja, но только совершенно иным образом. - Глубоко запавшие глаза его прозорливо сверкнули из-под полуприкрытых век. - Наши умственные способности могут находиться в противоборстве - разделяя нашу личность надвое. Но есть умственный склад такого рода, когда способности не противостоят друг другу, однако настолько несовместимы, что наша личность, по существу, двойственна. Большинство людей цельны, и, несмотря на каждодневные изменения, осознают себя единым целым. А некоторые индивиды - их немного - как правило представляют собой одну личность, а временами - другую, и обе могут не подозревать о существовании друг друга: когда первая засыпает, вторая пробуждается".
"Я не верю, что такое возможно", - быстро отозвался Али.
"Скажите мне вот что, милорд, - произнес немец. - Бывало ли когда-нибудь с вами, чтобы вы видели во сне, как, уйдя из дома, находились там-то и там-то, занятые каким-то делом, - а просыпались в совершенно другом месте и делали нечто противное вашим намерениям?"
"Нет, - отрезал Али. - Подобным иллюзиям я не подвержен - и не могу представить, что такое со мной может произойти".
"Подобное состояние и в самом деле встречается редко, однако науке оно известно. Вы, вероятно, знакомы с историей полковника Калпепера, английского офицера?"
"Нет, не знаком", - ответил Али, поднимаясь с места.
"Полковник Чейни Калпепер однажды выстрелил в гвардейца и убил его наповал. А также и его лошадь. Все это время он спал, а когда его арестовали, не мог вспомнить содеянного и не находил ему никаких объяснений - он был чрезвычайно подавлен - поскольку зла на убитого не держал и даже почти не был с ним знаком - и уж, конечно же, не имел ничего против лошади".
Тут Достопочтенный встревоженно взял друга за руку - Али побелел, и губы у него задрожали. "Это чудовищно, - прошептал он. - Чудовищно! Лучше бы вы мне об этом не рассказывали".
"Это произошло сто с лишком лет тому назад, - невозмутимо пояснил доктор, пристально вглядываясь в Али. - Король помиловал несчастного. Полковник не отдавал себе отчета в том, что совершает преступление, и потому невиновен".
"Однако преступление было совершено, - вымолвил Али. - Преступление было совершено! Простите, сэр, но мне нужно глотнуть свежего воздуха. Ваша наука удивительна, и я надеюсь еще побеседовать с вами на эти темы - прощайте - прощайте!"
Итак, осуждения он не миновал - но такой приговор не мог вынести ни один людской суд - и такую вину не в состоянии был доказать даже он сам! Али то и дело пытливо впивался взглядом в свои руки - словно это были два врага, обманом попавшие в число его друзей, но даже и теперь замышлявшие неведомое ему бесчинство. Он сторонился постели, пока не в силах был дольше противиться Сну, - или отмерял себе долю Забвения каплями Кендала, дабы увериться, что тело не будет блуждать, пока душа спит - и, в самом деле, пробуждаясь, он чувствовал, будто члены его выкованы из тяжелейшего Железа!
Теперь - в страхе перед самим собой - Али стремился туда, где наверняка не мог встретиться с Сюзанной: в круги преисподней, куда влек его Достопочтенный. Одним из таких прибежищ стали для него "Кулачки", где здоровенные молодчики с головами крупнее и крепче пушечных ядер тузили друг друга до бесчувствия, пока зрители восторгались их стилем и заключали пари относительно исхода поединка. Поначалу Али не видел в этом занятии ничего, кроме гнусной и умышленной жестокости, которой всегда бежал, - однако со временем почел бокс Искусством, манящим источником красоты, хотя приобщаться к ней приходилось в помещениях, где разило потом и кровью, царило смятение, клубился табачный дым и оглушительно ревели зрители и спорщики, победители и проигравшие. "Я тоже учился Искусству, - сообщил Достопочтенный Али, когда они стояли однажды возле Ринга, - брал уроки у Джексона, правда, всегда настаивал, чтобы он надевал перчатки - берег мою красоту".
В тот день матч продолжался двадцать раундов, однако обоим пугилистам удавалось после падения снова подняться на ноги "в должном виде", возможно, благодаря непристойному подзуживанию фанов, которые толпились так близко от арены, что на них время от времени летели брызги того кларета, который щедро проливали соперники.
"Искусство! - вскричал один из болельщиков. - Не искусство, а сила - вот что всегда побеждает".
"Я, - возразил его сосед, - видел, как Дэниел Мендоза, чудесный еврей, владевший утонченными приемами, победил Мартина, "Батского Мясника", в двадцати раундах - возможно, и быстрее того - и своей Наукой свалил бы с ног сколько угодно твоих бульдогов".
"А я, - не унимался первый любитель, - видел, как знаменитого Джентльмена Джексона, которому по утонченности нет равных, измолотил чуть не до смерти - и уж конечно до поражения, скотина Крибб, - так что утонченность не всегда подмога - да, скажу я, и Наука тоже".
"Крибб, - шепнул Али Достопочтенный, - однажды - когда я стоял поблизости - на вопрос некоего Юнца, какая Защита наилучшая, ответил: "Держать язык за зубами!""
"Признаюсь, - продолжал поборник Науки, - я бы подумал, прежде чем решиться задирать еврея и вызывать его на бой: ведь он мог брать уроки у Мендозы и заставил бы меня здорово поплатиться".
"Джексон одолел Мендозу тем, что ухватил его за волосы, точно Самсона, и нещадно отколошматил. Когда Мендоза обратился к Арбитрам, те ответили, что правила такой прием не запрещают: "Ч…овски глупо, не правда ли?""
"Крибб проделывал то же самое, и запрета действительно нет".
"Нет запрета! Ну и довод! Том Молино, негр из Америки, чуть не взял верх над Криббом - Крибба признали победителем только потому, что судья не прокричал "Время!", когда он рухнул и не мог подняться - целых полчаса кряду!"
"Да я тебя сам излупцую, если ты еще раз заявишь, будто чемпион Англии не смог одолеть в честном бою американского черномазого!" - вскричал его собеседник - по-видимому, не усвоивший совета Крибба, - и окружающим ничего не оставалось, как только разнять воинственных приятелей, готовых на месте потребовать немедленного удовлетворения.
По окончании матча Достопочтенный собрал у Банкиров свой выигрыш, и, когда толпа устремилась в вечернюю темноту, Али из-за спин заметил фигуру, которая обернулась к нему, - и, вглядевшись пристальней, Али увидел, что это не смуглый человек в меховом пальто (как он вначале предположил) - а медведь, не отводивший от него глаз. Сгорбленный Вожатый Медведя, ростом ниже Зверя, также перехватил его взгляд, а потом оба бесследно исчезли, словно их и не было! Али протиснулся сквозь строптивую толпу, настроенную после побоища на драчливый лад, - однако и Медведя, и его Стража простыл и след. Али придирчиво расспросил мистера Пайпера, подхватившего его под руку, - видел ли он представление - несомненно, грошовое зрелище, ничего более - грязного медведя и нищего вожатого, который заставлял его плясать? Однако ни Достопочтенный, ни его спутники ничего не видели. Ровным счетом ничего! Али померещилось, будто он вновь сидит в смотровом кабинете немецкого доктора и трижды, будто Петр, отрекается от того, что видел несуществующее и делал ему самому неизвестное.
"Пойдемте, милорд! - торопили его Спутники. - Потеха кончена - к чему глазеть на пустую Сцену - мы возвращаемся в Город, идемте же!" Али направился с компанией в Клуб, смеясь вместе со всеми, но в груди чувствовал холодок, который ни бренди, ни пунш не могли растопить. Когда увидишь меня снова - не так ли было ему обещано во сне об отцовском медведе? - знай, что время твое пришло и тебе предстоит иное путешествие. Глупости! Бред! Разве во всем Мире есть только один медведь? И разве обращались к нему не в бессмысленном сне? Али потребовал еще бокал - и сел за Карточный Стол. Предстоит иное путешествие! Что ж, пускай так оно и будет - в путь! Угадав, по лихорадочному блеску в глазах Али, что он намерен кутить всю ночь, его друзья, удивленные и обрадованные, всячески принялись его поощрять - счет предстояло оплачивать не им.
Примечания к девятой главе
1. ennui: Счастлив ум, способный устоять перед соблазнами, которые сулит Случай. Ничто так не волнует кровь, как уверенность, будто существует некая безупречная система определения ставок - на ипподроме или за карточным столом - и что для ее усовершенствования требуется только применить систему на деле. Одержимость подобной теорией завораживает не менее, чем сам результат, и прямое доказательство того, что система правильна, вознаграждает куда более щедро, нежели любой денежный выигрыш в Ньюкасле или Сент-Леджере. Цена, которую приходится платить за проигрыш, соответственно, вдвое горше потерянной суммы.
2. музей Уикса: Десятилетиями позже описанная здесь серебряная балерина перешла в собственность Чарльза Бэббиджа, который вновь научил ее танцевать и кланяться, кивать и делать знаки гостям, посещавшим его дом, полный различных чудес - механических и умственных. Бэббидж влюбился в балерину еще мальчиком, когда она демонстрировалась в музее Мерлина, преемником которого стал Уикс. Однако я помню, что Уикс купил балерину разобранной на составные части, коробка с ними хранилась у него на чердаке, и Бэббиджу выпало на долю (как Пигмалиону) вернуть ее к жизни - балерина не танцевала на публике с 1803 года, то есть со времени закрытия музея Мерлина. Каким же образом лорд Б. мог ее видеть? Или же балерина - плод его фантазии, хоть она и существовала прежде, чем была выдумана? Совершеннейшая загадка.
3. краниолог: Френология, столь сильно занимавшая умы предыдущего поколения - в том числе воображение леди Байрон, - представляется ныне учением, не соответствующим беспримерной сложности деятельности мозга; к тому же основополагающие принципы френологии базируются не на экспериментальных данных, а единственно на гипотезах. Я питаю надежду, и вполне определенную, на то, что когда-нибудь церебральные явления будут регистрировать с тем, чтобы стало возможным выразить их посредством математических уравнений; говоря короче, будет установлен закон (или законы) взаимодействия молекул головного мозга, равнозначный закону притяжения для планет и галактик - Исчисление Нервной Системы. Главная сложность, обойденная Френологами, что и подорвало их теорию, состоит в организации практических опытов. Я должна овладеть в высшей степени трудным искусством экспериментальных проб, причем на материале сложнейшем, а именно - головном мозге, крови и нервах животных. Со временем я, осмелюсь сказать, осуществлю надеюсь и завещаю будущим поколениям благодаря прилежанию усердию вниманию систему к-рая
Эту неделю сильные боли Зависимость от капель сильнее чем прежде Все это нужно выправить займусь этим если смогу Но только не сегодня вечером
4. молодой темноглазый лорд: Здесь лорд Байрон самолично появляется в своем повествовании, причем фигурой довольно комической. По-видимому, он действительно прошел френологическое обследование у доктора Якоба Шпурцгейма, известного немецкого специалиста, который вынес в точности такое заключение, какое произносит здесь выдуманный лорд.
Полагаю очень важным отметить - хотя это может показаться и несущественным, - что лорд Байрон относился к числу тех, кто способен порой увидеть себя в комическом свете и посмеяться над собой - над своими похождениями, амбициями, даже характером, - но леди Байрон всегда тщательно следила за тем, как ее видят со стороны окружающие и как воспринимают ее поведение. Такая настороженность, я уверена, представлялась ей вполне естественной и присущей каждому - вероятно, сама она в ней и не отдавала себе отчета - и потому полагала, что самоосмеяние лорда Байрона и выпячивание им своих недостатков, бывшие только намеренным забавным штрихом, и в самом деле суть признания в глубочайших слабостях и даже пороках. Между столь противоположными натурами примирения быть не могло.
5. Полковник Чейни Калпепер: Эта история изложена в книге мистера Исаака Дизраэли "Литературные курьезы"; впрочем, мне неизвестно, заимствовал ли лорд Б. ее оттуда или же из какого-то иного источника. Я наткнулась на нее случайно - если можно назвать случайностью, когда имя, никому ничего не говорящее, кроме его владельца, в продолжение недели попадается мне в двух не связанных между собой сочинениях.
6. "Кулачки": Описанная здесь варварская забава прекратила свое существование вместе с травлей медведя и прочими отвратительными развлечениями наших дедов. Мур сообщает, что лорд Б. действительно брал уроки У "Джентльмена" Джексона и показал себя способным учеником. Любители спорта, к которым я обратилась, подтвердили, что все упомянутые в тексте имена принадлежат боксерам, известным в те годы или немного ранее; однако здесь (в изображении лорда Б.) они уже кажутся героями давно миновавших времен - какими и являлись для автора в ту эпоху жизни, когда он писал роман.
Глава десятая
О Зрелищах и Пантомимах - а также о Судьбе, диковинной и мрачной
Миссис Енох Уайтхед и в самом деле нечасто появлялась в городе. Коридон-холл был для нее всем - обязанностью и очарованием - целым миром, а внутри него пребывал мир меньший, хотя в то же время и больший: Детская, где безраздельно властвовал наследник обоих семейств - и властвовал деспотически, хотя и унаследовал неотразимую прелесть Матери. Обитала здесь и мать Сюзанны - она сохранила на лице неизменную улыбку, но во многом отстранилась от мирского, словно уже приобщилась к Ангелам, на которых всегда походила, и долистывала последние страницы земной жизни; рядом были и братья Сюзанны, вытянувшиеся и возмужавшие - столь непохожие и вместе с тем будто бы двойники покойного старшего брата, так что порой Сюзанна не знала, плакать ей или смеяться, когда она наблюдала за ними во время Стрельбы по мишени или за игрой в чехарду.
Мистер Уайтхед, напротив, редко бывал дома - что, надо сказать, ничуть не умерило пристрастия его супруги к домоседству. Сделавшись Владельцем и Господином поместий Коридонов, он поочередно перепробовал все деревенские удовольствия - ловил лососей и охотился на лис; стрелял фазанов; распланировал новый Парк - однако вскоре выбросил из головы, почему, собственно, он обязан предаваться этим занятиям, и мало-помалу вернулся к более определенным развлечениям, которым предавался раньше, - хотя (как ни странно) в городских беседах частенько распространялся о своих Поместьях, собранном Урожае и задуманных Улучшениях Хозяйства.
Впрочем, в одну пору года супруга мистера Уайтхеда также стремилась попасть в Лондон - а именно, когда в театрах ставились новые пьесы. Как случилось, что столь чистое и бесхитростное сердце, каким обладала Сюзанна, могло пристраститься к сценической фальши, к виду нарумяненных и увенчанных париками мужчин и женщин, декламирующих стихотворные излияния; к развязке запутанных сюжетов посредством меча, изобретенной хитроумным автором только ради того, чтобы покончить с "представленьем двухчасовым"? Объяснения этой страсти не находилось, разве что следовало приписать ее особой шишке на изящной головке. Супруг Сюзанны, опять-таки в противоположность ей, театром скорее тяготился - речей со сцены он почти не слышал, понимал из услышанного едва ли половину и уж совсем немногое одобрял. Доставив супругу в ложу и дождавшись окончания краткой вступительной пьесы, мистер Уайтхед зачастую ускользал из театра к другим городским соблазнам - созерцать иные сцены. Итак, Сюзанна нередко оставалась в одиночестве - или же с Компаньонкой, клевавшей носом после изрядного обеда, - смотрела и слушала, критически сравнивая нынешних Греков и Римлян, Баронов и Монахов, Арлекинов и Шутов с прошлогодними. И то и дело забывала обо всем - плакала - и смеялась - была взволнована и далеко уносилась воображением.