Первый нефтяной нарком
Наркомтяжпром - гигантская структура, в руках которой стратегическое и оперативное управление всей тяжелой промышленностью. Как везде успеть? Как вникнуть в специфику каждого направления? Каганович, конечно, старался. Но задача эта была непростая. Советская индустрия стремительно набирала обороты.
Январь 1939 года - спасительное решение. Наркомтяжпром был разделен на шесть наркоматов: Наркомат топливной промышленности, Наркомат черной металлургии, Наркомат цветной металлургии, Наркомат электростанций и электропромышленности, Наркомат химической промышленности и Наркомат промышленности строительных материалов. Сохранив пост наркома путей сообщения, Лазарь Моисеевич оставил за собой топливные вопросы… Казалось бы, почему именно эти направления? Ничего удивительного: транспорт и топливо - две стороны одной медали. Их развитие взаимосвязано, обусловлено успехами и неудачами друг друга.
Но специализация высших органов управления народным хозяйством продолжалась. Это объективная необходимость. Существующие структуры были слишком громоздки, неповоротливы, что недопустимо в условиях административной системы. 12 октября 1939 года Народный комиссариат топливной промышленности разделили на два наркомата - нефтяной и угольной промышленности. Для Кагановича следует новое назначение. Он становится нефтяным наркомом - первым в истории страны наркомом нефтяной промышленности.
Деловой разговор
1940 год. Кабинет Лазаря Моисеевича. Массивный дубовый стол, покрытый толстым стеклом, гора телефонов, портрет Сталина… В комнате - два человека. Сам нарком и его заместитель Николай Байбаков.
Байбаков - выдвиженец Кагановича. Это он, "железный Лазарь", заметил в Баку молодого управляющего трестом, "дал" ему объединение в Куйбышеве, а потом перевел в Москву, назначив начальником главка по добыче нефти в восточных районах, а затем и своим замом. Это ему он всем обязан.
- Лазарь Моисеевич, опять по вине Наркомата путей сообщения сорвали отправку нефти из Ишимбая, не подали цистерны, остановили промыслы…
- А ты там был?
- Я не был, Лазарь Моисеевич. Но по телефону говорил… должных мер не приняли.
- Черт бы вас побрал! - разъяренно кричит Каганович. - Это бюрократизм - говорить только по телефону! Надо съездить туда! Или вызвать сюда! Я, что ли, за всех вас должен работать?!
Голос наркома звенит, губы нервно дрожат, пальцы сжаты в кулаки. В ярости он хватает Байбакова за грудки и с бешеной силой отбрасывает. Хорошо, тот успел ухватиться за край стола, а то наверняка бы упал.
- Немедленно поезжай в наркомат. И чтоб цистерны были!
Лазарь Моисеевич в ярости. Со всего маху он бьет телефонной трубкой об стол, разбивая в очередной раз толстое стекло вдребезги. Деловой разговор окончен!
Под началом Кагановича
По словам самого Байбакова, работать под началом Лазаря Моисеевича было непросто. Это был руководитель силового стиля. Продвинет любое решение, достанет средства… Но "ему ничего не стоило, - рассказывал наш герой, - грубо и часто ни за что обругать, обидеть и оскорбить подчиненного. А необузданная вспыльчивость зачастую вредила и делу. Мог он, толком не разобравшись, под влиянием минуты подмахнуть приказ о снятии с должности лично ему не угодившего, но дельного работника… грозил карами и тюрьмой… И это были не пустые слова".
Как у заместителя наркома, у Байбакова был широкий круг обязанностей. "Каждый день, - вспоминал Николай Константинович, - приходилось вертеться в адском кругу неожиданно возникающих и всегда неотложных дел, нужно было везде успеть, исправить недочеты, помочь и техникой, и людьми, часто в авральном порядке".
Работа требовала много сил и нервов. Громадные физические и психологические перегрузки. Распорядок дня такой, что приходилось дневать и ночевать в наркомате. "Обычно в 4–5 часов утра, - рассказывал Байбаков, - Поскребышев, заведующий Секретариатом ЦК ВКП(б), звонил по телефону членам Политбюро и сообщал, что Сталин ушел отдыхать. Только после этого расходились по домам Берия, Маленков, Молотов и другие члены Политбюро. Каганович, следуя этому режиму работы, по обыкновению ночью собирал нас и давал задания подготовить к утру ту или иную справку или записку по интересующему его вопросу. Он уезжал, а мы весь остаток ночи спешили составить эту справку или докладную и тут же, уже ранним утром включались в свою повседневную работу. Но к 11 часам, к приезду Кагановича, требуемые им бумаги лежали на столе"…
В начале июля 1940 года Лазарь Моисеевич собрал ответственных работников наркомата и объявил - с должности руководителя нефтяной промышленности он уходит. У него, как у заместителя председателя СНК и наркома путей сообщений, слишком много обязанностей. "Вместо себя оставляю на хозяйстве первого зама Ивана Корнеевича Седина", - попрощался Каганович.
Так сложилось, что под началом "железного наркома" Николай Байбаков проработал совсем недолго. Конечно, его учителем и наставником Лазарь Моисеевич не стал. Слишком грубый, вспыльчивый, непрофессиональный… Слишком, "железный", что ли? Кажется, именно поработав с Кагановичем, Николай Константинович старался придерживаться прямо противоположных методов. Всегда сдержанный, внимательный к собеседнику, ценящий в первую очередь профессиональные качества, а не личную лояльность - таким запомнился Байбаков людям, которые его знали… Но именно Каганович дал ему путевку, шанс в жизни. Именно Каганович закалил его, научил концентрироваться, работать 24 часа в сутки и держать удар. Что и говорить, "железная школа"!
"И примкнувший к ним Шепилов"
В июне 1957 года на политическом олимпе разгорелись нешуточные страсти. Попытка сместить первого секретаря ЦК КПСС Н. С. Хрущева на заседании Президиума ЦК обернулась прямо противоположным результатом. Собранный в чрезвычайном режиме Пленум осудил фракционную антипартийную группу и вывел из состава ЦК В. М. Молотова, Л. М. Кагановича, Г. М. Маленкова и "примкнувшего к ним" Д. Т. Шепилова.
Казалось, страсти уже улеглись. Но неожиданно Николаю Константиновичу позвонила секретарь ЦК Екатерина Алексеевна Фурцева (она горячо поддержала Хрущева в те драматические дни) и передала просьбу Никиты Сергеевича: Байбакову, как бывшему заместителю Кагановича, поручалось доложить о решении Пленума на партийном собрании предприятия, где Лазарь Моисеевич состоял на учете около тридцати лет. Конечно, отношения с Кагановичем у него были непростые. Байбаков помнил, как тот "тряс его за грудки", как неоднократно грозился отправить на Колыму, скольких людей он пересажал… Но разве мог он забыть, что именно этот человек дал ему путевку в большую жизнь?
"Я основательно подготовился к этому собранию, - вспоминал Байбаков, - взял из архива некоторые материалы, связанные с его деятельностью на посту наркома топливной промышленности и наркома железнодорожного транспорта. После моего доклада слово предоставили Кагановичу. Перед собранием предстал сутулый, с обвисшими плечами, совершенно сломленный человек без вызова в глазах. У него нашлись силы признать решение ЦК правильным… Но Каганович попросил его из партии не исключать и не высылать из Москвы. А затем, отыскивая глазами знакомые и сочувствующие лица в зале, стал перечислять, кому и что хорошее сделал когда-то: одному помог получить жилье, сыну другого содействовал в поступлении в институт, третьему устроил путевку в санаторий, четвертого продвинул по должности, - и всех по фамилии, а иных и по имени-отчеству… Это, безусловно, повлияло на настроение упомянутых в его речи людей, некоторые заколебались, - людские сердца отзывчивы на добро, - а две женщины даже прослезились и, не выдержав, покинули зал… Что и говорить, мне пришлось снова рассказывать людям о том вреде, который причинил Каганович многим и многим работникам топливной отрасли и транспорта. Я зачитал некоторые приказы об отстранении от должности и аресте честных людей, известных многим из сидящих в зале. Зачитал страшные "расстрельные" резолюции… После второго моего выступления из зала раздались требования исключить Кагановича из партии. Но таких голосов было явно недостаточно для перевеса над упорно молчащими, поколебленными "раскаянием" Кагановича. И при голосовании было принято решение - из партии его не исключать. И только в 1962 году, на основании новых, еще более разоблачительных документов, доказывающих особую личную причастность Кагановича к беззакониям, он уже на бюро Московского горкома был исключен из партии…"
Выполнил ли Байбаков задание Фурцевой и Хрущева? И да, и нет. Как верный солдат партии, он выступил перед собранием - конкретно, аргументированно, опираясь на документы. Но в Кремле нужен был результат, а партийный билет у Кагановича в 1957 году все-таки остался! Каким бы кровавым палачом ни был Лазарь Моисеевич, сам Байбаков не взял грех на душу. В любой даже самой сложной ситуации он был верен себе и оставался прежде всего человеком. Слишком хорошо он помнил, чем обязан "железному наркому".
Много лет спустя
А много лет спустя, когда страсти давно минувших лет улеглись, Николай Константинович был одним из немногих, кто навещал затворника Кагановича.
Друг Байбакова великий геолог Фарман Курбанович Салманов вспоминал: "Однажды зашел в гости к Николаю Константиновичу Байбакову на его подмосковную дачу в "Лесных далях". К тому времени Николай Константинович уже был на пенсии. Посидели, поговорили, вышли погулять и тут Николай Константинович неожиданно мне предлагает:
- Фарман, давай навестим Кагановича, а то я у него уже давно не был.
- Как навестим? - удивился я.
- А он здесь неподалеку живет, пошли.
Лазарь Моисеевич, которому тогда уже было за девяносто лет, сидел в кресле на веранде. Подслеповато щурясь, он по голосу узнал входившего Николая Константиновича.
- А, это ты, Байбаков, заходи, - непривычно делая ударение на первом слоге, пригласил он. - А кто с тобой?
- Геолог Салманов, Лазарь Моисеевич.
- Знаю, знаю такого… Он в Тюмени нефть нашел, милости прошу…
Потом мы гуляли по уютным аллеям. Лазарь Моисеевич неторопливо, мелкими шагами шел, часто останавливаясь, чтобы перевести дыхание. Его бережно поддерживала под руку уже пожилая дочь. Мы ему рассказывали о сегодняшнем дне, он нам - о вчерашнем".
Глава четвертая
СУДЬБА
Всему свое время
Однажды в ходе рабочего заседания нарком Каганович без намека на шутку вдруг обратился к присутствующим: "Вот у нас молодой человек - Байбаков: ему уже скоро двадцать девять, а он до сих пор не женат". "Молодой человек" попытался возразить: "Лазарь Моисеевич, но я же все время на работе…" Окинув неженатого заместителя цепким взглядом, Каганович сделал широкий жест: "Ладно, Байбаков, чтобы в субботу вечером не работал".
"А у меня на примете уже давно была одна симпатичная девушка, - вспоминал Николай Константинович. - Встречались мы с ней второпях, мельком, я и сам не знал толком, всерьез ли она нравится мне. Не было времени разобраться. Но в первый же свободный субботний вечер после полученного мной "благословения" Кагановича я встретился с ней, решив познакомиться с ее родителями. Перед этим, согласно заведенному в наркомате порядку, сообщил секретарю, куда ухожу, и назвал номер телефона той квартиры".
Жениха встретили радушно, накрыли стол. Только стали рассаживаться, как вдруг телефонный звонок - Байбакова срочно вызывают в наркомат. "И начались дни такой запарки, что стало не до свиданий, - рассказывал Николай Константинович о своей попытке жениться. - Как-то незаметно эта девушка отошла на второй план, забылась. Некогда было горевать и даже вспоминать о несостоявшемся сватовстве. Видно, так бы и остался я холостяком, если б не нашлась невеста совсем рядом здесь же, под крышей наркомата…"
"Садитесь, Клава, обедать со мной!"
Как-то раз в комнату отдыха, где в тот момент обедал Байбаков, вошла девушка. "Новенькая", - подумал он. На вид ей было лет двадцать, аккуратная, строгая, но очень миловидная. Пока подписывал срочные документы, выяснил - девушку звали Клавой, она недавно окончила инженерно-экономический институт и работала референтом заместителя наркома по строительству.
"Чем-то она меня сразу тронула, - вспоминал Николай Константинович, - и совершенно неожиданно для себя я предложил первое, что пришло в голову - глупее, как говорится, не придумаешь: "Садитесь, Клава, обедать со мной!"". Обедать конечно же она отказалась. Но молодой человек не отступил: "Ну, если не хотите обедать, тогда вечером приглашаю вас в кино. Пойдете, а?" И Клава согласилась…
Зеркало души
"Моя мама Клавдия Андреевна Сидорова родилась 5 января 1915 года в деревне Харинки близ города Юхнов Тульской губернии", - рассказывает нам Сергей Николаевич Байбаков. Деревенская? - удивляемся мы. Совсем не похожа. Мы смотрим старые фотографии. У Клавдии Андреевны - миниатюрная фигурка, точеные черты лица, высокий лоб и удивительно красивые восточные глаза.
"Может быть, это потому, что мама была на четвертушку татаркой? - предполагает Сергей Николаевич. - Рассказывают, что как-то мой прадед Сидоров ушел за длинным рублем на заработки. А по осени привел жену-татарку. Где он ее нашел, никто не знал. Тогда деревня собралась на сход и решила не пускать татарку. А прадед не отступил. "Я, - говорит, - ее не брошу, она умная и красивая". И построил новый дом за околицей".
Еще раз мы разглядываем черно-белые фотокарточки Клавдии Андреевны. Действительно, необыкновенные глаза - с поволокой, немного грустные и в то же время с какой-то хитринкой. Открытый, добрый и улыбающийся взгляд. Что и говорить, не обратить внимания на Клавдию Андреевну было трудно.
На Таганке
Москва, декабрь 2009 года. Телефонный звонок: "Галина Дмитриевна, хотелось бы встретиться и побеседовать с Вами о Клавдии Андреевне…" - "Конечно, приезжайте в любое время, я с удовольствием расскажу о тете Клаве!" Признаться, немного тревожно. Племяннице Клавдии Андреевны уже немало лет. Кто знает, как сложится беседа?
Но опасения напрасны. Звонок в дверь. И передо мной обаятельная, цветущая, жизнерадостная женщина. Скажу честно, после интервью и уходить-то не хотелось… Так было интересно, уютно и хорошо. К тому же меня напоили вкуснейшим чаем с цикорием - говорят, его очень любил Николай Константинович.
"Мой отец - старший брат Клавдии Андреевны, а мама Галина Сергеевна Зимина училась с тетей Клавой в одном классе. Они были близкими подружками", - начинает свой рассказ Галина Дмитриевна Калюжная и показывает школьную фотографию. На ней шесть девочек в школьной форме. Белые воротнички, короткие стрижки. Вот мы узнаем Клаву, а вот и Галя Зимина. Московские школьницы. Клава живет на улице Большие Каменщики, а Галя - на Таганской площади.
"Так сложилось, - рассказывает Галина Дмитриевна, - что мама родила меня, когда училась в 10-м классе. При родах у нее случилось заражение крови, и она умерла. С отцом они не были расписаны". Что делать с девочкой? На семейном совете решили - из роддома Галю заберет бабушка Екатерина Васильевна Зимина, но и Сидоровы не останутся в стороне, будут участвовать в воспитании, помогать, чем смогут.
Так и пошло. Маленькая Галя жила на два дома - то на Таганской площади, то на Больших Каменщиках. Хорошо запомнила она дедушку Андрея Васильевича Сидорова. Он был главным инженером крупных строек - мотался в Свердловск, Воронеж. А когда приезжал домой, обязательно спрашивал внучку: что ты хочешь? С большим удовольствием они шли в рыбный магазин, каждый раз покупали икру. Не чаяла души в Гале и бабушка Прасковья Григорьевна. Но особенно любила ее тетя Клава, подруга мамы - играла с девочкой, баловала ее, водила на прогулки.
Именно так девятилетняя Галя и стала невольной свидетельницей начала романа Клавдии Андреевны и Николая Константиновича. "В чудесный воскресный день мы пошли гулять, - вспоминает Галина Дмитриевна. - Когда подошли к кинотеатру "Таганский", тетя Клава сказала, что мы сегодня будем кататься на машине. Тут же подъехал большой черный автомобиль. На заднем сиденье сидел мужчина. Мы поздоровались, познакомились и поехали. Для меня это было очень волнительно. Все равно что приключение какое-то… Тетя Клава и мужчина разговаривали о чем-то своем. А я как зачарованная смотрела в окно. Помню, мне сказали, что мы сейчас поедем под мост и мне почему-то стало очень страшно". Дома Прасковья Григорьевна все удивлялась: и где это гуляли ее девочки, почему от них так пахнет бензином? Но девочки сначала молчали как партизанки, а потом отговорились тем, что ходили играть в парк.
"Вот моя рука"
Узнав, что Байбаков встречается с девушкой, нарком Каганович решил помочь. Управляющий делами достал два билета в театр. "После спектакля, - вспоминал Николай Константинович, - была не была - я пригласил Клаву в ресторан, заказал кахетинского вина и, обязав себя быть решительным, сказал ей: "Вот что, Клава. Нет у меня времени на ухаживания. Совсем нет. И если я тебе нравлюсь - то вот моя рука. А если нет - прогони меня сейчас же"". Девушка попросила время на раздумье. Байбаков согласился: "Полчаса".
"Не помню, что думал и чувствовал я, говоря так. Но говорил не в шутку, а вполне серьезно. Я знал, что такого удобного случая для того, чтобы объясниться с Клавой, может, долго не будет. И еще я знал, кому даю такой срок на обдумывание, видел по ее глазам, по всему милому, доверчивому облику. Клава - свой, надежный человек, она понимает, в каком сверхжестком режиме времени я живу, у нас - общие мысли и заботы".