Во-первых, нельзя не заметить, что в этом случае Бог предстает по меньшей мере немилосердным в Своем гневе, а попросту говоря - жестоким. Избавиться от этого впечатления невозможно и согласовать его с утверждением Иоанна "Бог есть любовь" (1 Ин. 4: 8), не кривя душой, нельзя. Этим широко пользовались антихристианские авторы всех времен, вплоть до Емельяна Ярославского, сравнившего в пресловутой "Библии для верующих и неверующих" ветхозаветного Бога с озверелым собственником, который убивает детишек, забравшихся в его сад за яблоками (см.: Ярославский Ем. Библия для верующих и неверующих. М., 1959. С. 62).
Во-вторых, деятельность дьявола не может быть оценена здесь как сугубо отрицательная. По крайней мере, возможность для его оправдания остается, если представить, что его ложь была ложью во спасение. Вместо "человекоубийцы искони" перед нами предстает Прометей-просветитель, пожалевший прозябающих в невежестве и потому порабощенных деспотической волей Творца людей. Зная заранее, что освобождение их будет сопряжено с жертвами и страданием, "добрый и свободолюбивый" дьявол все-таки решился даже и на обман, только бы люди вышли из мрака "райского рабства" на свет "самостоятельного бытия". Варианты подобной "дьявольской" апологетики мы находим во многих гностических ересях, в частности у упомянутых уже выше офитов, в учении которых под личиной змия скрывается Божественная Премудрость, Пруникос, обличающая затем перед "прозревшими" Адамом и Евой "ложного бога-отца" - Ялдаваофа.
В-третьих, если Ева была обманута по наущению змия, а Адам поддался на уговоры обманутой жены, то неправота перволюдей почти не ощущается, ибо они, обманутые, не ведали что творили. Главным виновником происшедшего оказывается "жестокий" Бог, который требовал от людей слепого повиновения, вместо того чтобы объяснить им причины наложенной на плоды Древа Познания заповеди.
Избежать этих неизбежно возникающих при вульгарном понимании бибилейской истории грехопадения еретических трактовок можно только в том случае, если признать, что дьявол не лгал, обещая Еве, что за нарушение заповеди собственно "мести" от Бога не последует. Дьявол лгал о чем-то другом, но об этом говорил чистую правду. Тогда нужно признать, что под наложенным на людей "проклятием" подразумевается нечто иное, нежели наказание по воле "обиженного" Бога, что "неведенье добра и зла" не являлось незнанием о добре и зле, и люди, срывая запретный плод, вполне ведали что творили.
У Гумилева в "Потомках Каина" мы видим именно такой ход мысли:
Он не солгал нам, дух печально-строгий,
Принявший имя утренней звезды,
Когда сказал: "Не бойтесь вышней мзды,
Вкусите плод и будете, как боги".
"Вышней мзды", если понимать под "мздой" немедленное уничтожение провинившихся людей, не было. Адам и Ева вовсе не "умерли смертью", как было ранее обещано, сразу после вкушения запретного плода, а их потомки, в общем, неплохо устроились на земле, занимаясь всевозможными ремеслами, создавая земную культуру и предаваясь радостям земной любви:
Для юношей открылись все дороги,
Для старцев - все запретные труды,
Для девушек - янтарные плоды
И белые, как снег, единороги.
Впрочем, судя по названию сонета, такие неожиданные "блага" в жизни после грехопадения обнаружили не все потомки Адама, а та ветвь первичной генеалогии, которую составили люди из "семени Каина". Эта оговорка очень существенна, если вспомнить историю Каина и каинитов, следующую в Книге Бытия сразу же за рассказом о грехопадении и изгнании из рая.
Каин, старший сын Адама и Евы и первенец "земного человечества", обычно связывается расхожим мнением исключительно с эпизодом братоубийства, открывающим череду всех людских смертей в пораженном грехом мироздании. Однако этот эпизод, если буквально следовать библейскому тексту, оказывается следствием другого, менее эффектного и потому менее заметного эпизода, раскрывающего идею первородства, становящуюся затем одним из центральных мотивов Священной истории. Причиной братоубийства, как известно, послужила "высшая несправедливость", возмутившая Каина: жертва его младшего брата была принята Богом, тогда как его собственная жертва - отвергнута. Здесь было очевидное нарушение формальной субординации, разрушение родового "старшинства", которое Каин и попытался восстановить, размозжив голову Авелю. Вопрос в том, почему же первенец человечества оказался умаленным?
"Христианская традиция комментариев Библии полагает, что жертвоприношение Каина оказалось недолжным, потому что Каин не пожелал взять на себя труд выбора и различения. "Авель принес жертву по выбору, а Каин без выбора; Авель избрал и принес первородных и туки, Каин же принес или колосья, или вместе колосья и плоды, бывшие в то время", - пишет преподобный Ефрем Сирин. То же самое и у святителя Иоанна Златоуста: жертва Каина не принята Богом, потому что первенец Адама "принес что, так сказать, попалось, без всякого старания и разбора"" (Диакон Андрей Кураев. Школьное богословие. М., 1997. С. 124–125). Бог, поясняя Каину причину его "огорчения", говорит: "Если делаешь доброе, то не поднимаешь ли лица? а если не делаешь доброго, то у дверей грех лежит, он влечет тебя к себе, но ты господствуй над ним" (Быт. 4: 7). Все это значит: Каин был слишком увлечен переживаниями "земной" жизни - настолько увлечен, что в конце концов перестал различать иерархию ценностей, так сказать, сместил акценты в своем мировоззрении, перенеся большую часть внимания с "небесного" на "земное". Каин "не поднимал лица" к небу даже и "делая доброе", не в силах оторваться от "земных" удовольствий. Если его родители, Адам и Ева, оказавшись на земле, еще тосковали и плакали по утраченному раю, то их первенец окончательно утратил интерес к общению с Богом, предпочитая заниматься тем, что составляло злобу его дня (любопытно, что самое имя Каина связывается с глаголом qana - "покупать, приобретать", так что образ Каина может быть дополнен весьма существенной чертой - это первый "приобретатель" в истории человечества (см.: Учение Пятикнижия Моисеева. М., 1993. С. 25). Вот в этом-то чрезмерном жизнелюбии и заключается причина порочности первенца Адама, а братоубийство является уже частным проявлением ее.
"Жизнелюбие" Каина передалось его потомству: каиниты оказались весьма успешными в устроении "земной" жизни. Один из них, Ивал, был "отец живущих в шатрах со стадами" (Быт. 4: 20), его брат Иувал - "отец всех играющих на гуслях и свирелях" (Быт. 4: 21). Их двоюродный брат Тувалкин "был ковачом всех орудий из меди и железа" (Быт. 4:22). Иными словами, потомки Каина явились основоположниками ремесел и искусств, создавших на земле иную, "альтернативную" райской человеческую жизнь - основоположниками "общества потребления". Правда, ценою этого "земного" комфорта было выпадение каинитов из Священной истории: "И познал Адам еще жену свою, и она родила сына, и нарекла ему имя: Сиф, потому что, говорила она, Бог положил мне другое семя, вместо Авеля, которого убил Каин. У Сифа также родился сын, и он нарек ему имя: Енос; тогда начали призывать имя Господа" (Быт. 4: 25–26). Но даже в потомстве Сифа лишь немногие продолжали "призывать имя Господа": прекрасные каинитки соблазнили сыновей Сифа - и на земле установилось "звериное царство". "Внуки Адама еще более устремились к развитию вещественной жизни на земле с забвением вечности, - писал о начале Священной истории святитель Игнатий (Брянчанинов). - Сюда, наконец, устремилось все его потомство за исключением немногих избранных мужей, считая сказание о рае баснею, изобретением суеверного воображения. Тщетно смерть пожинала людей с лица земли: они продолжали жить и действовать как бы вечные на ней. Таким образом, немедленно по падении человеков начал образовываться на земле, а с течением времени получать большее и большее развитие по самому началу своему враждебный Богу мир" (Свт. Игнатий (Брянчанинов). Слово о человеке. СПб., 1995. С. 56–57). Когда успехи "каинитской цивилизации" развились настолько, что даже среди потомков Сифа сохранился лишь один, достойный "ходить пред Богом" (Быт. 4:9), "раскаялся Господь, что создал человека на земле, и восскорбел в сердце Своем" (Быт. 6: 6) - и грянул потоп, уничтоживший первое человечество, за исключением укрывшегося в ковчеге праведного Ноя с семейством.
Гумилев, оценивая современное ему положение человечества, использует эту библейскую реминисценцию, причисляя людей эпохи научно-технической революции к "потомкам Каина" - отсюда авторское "мы". "Потомки Каина" - как это видно из текста сонета - не столько потомки первого убийцы (эту банальную коннотацию Гумилев как раз игнорирует), сколько потомки первого "приобретателя", первого "жизнелюба", поставившего свое земное блаженство выше блаженства небесного. Но подобная трактовка "каинитства" вновь возвращает нас к теме грехопадения и его последствий, заявленной в первой катрене (вспомним рассуждение о семантике формы сонета, приведенные выше), и предполагающей в терцетах "неожиданное разрешение":
Но почему мы клонимся без сил?
Нам кажется, что Кто-то нас забыл,
Нам ясен ужас древнего соблазна,Когда случайно чья-нибудь рука
Две жердочки, две травки, два древка
Соединит на миг крестообразно.
"Ужас древнего соблазна" - не в том, что первые люди "рассердили" Бога и Он начал им "мстить" за нарушенную заповедь, а в том, что своими действиями они поставили себя в такое положение, в котором невозможна полнота любовного взаимодействия Бога с человеком. Соблазнитель действительно, не лгал о том, что грехопадение не приведет к мгновенной физической и даже духовной гибели людей, так сказать, к их "аннигиляции" по Божественной воле: он прекрасно понимал, что даже согрешившие дети в глазах любящего Отца все равно остаются детьми. Священное Писание определяет человека как некое вместилище духа, сравнивая его с "домом", "обителью", "сосудом". Если этот "сосуд" до краев наполнен Духом Божиим - сатана не имеет над ним никакой власти. Следовательно, в момент первого искушения сатане нужно было заставить первых людей освободить какое-нибудь небольшое место для своего духа, "выплеснуть" из человека хотя бы небольшой "объем" Духа Божия. Для этого нужно было, чтобы они просто перевели взгляд с Бога на что-нибудь, лежащее вне Его, - хотя бы на плоды Древа Познания.
В святоотеческой литературе мы встречаем парадоксальное утверждение фиктивности бытия Древа Познания. "Древо жизни, - пишет Иоанн Златоуст, - находилось среди Рая, как награда; древо познания - как предмет состязания, подвига. Сохранив заповедь относительно этого дерева, ты получаешь награду. И посмотри на дивное дело. Повсюду в Раю цветут всякие деревья, повсюду изобилуют плодамщ только в середине два дерева, как предмет борьбы и упражнения" (Свт. Иоанн Златоуст. О творении мира; цит. по: Иеромонах Серафим (Роуз). Православное святоотеческое понимание книги Бытия. М., 1998. С. 103–104). Таким образом, не в самих "плодах Древа Познания" присутствовали какие-то вредные для человека свойства, но Древо Познания оказывалось некоей абстрактной альтернативой богосозерцания для первых людей - можно было целиком обращать свои силы на общение с Творцом, а можно было уделить хотя бы толику внимания и Древу Познания… В тот миг, когда Древо Познания стало на какое-то время в глазах Евы более интересным, чем Творец, и совершилось собственно грехопадение.
Грехопадение первых людей в раю - отнюдь не "богоборчество", а абсолютная глупость, ничем не оправданная, или, по выражению св. Симеона Нового Богослова, - "акт чистого "самоопределения" человека, но в направлении не должном, по злоупотреблению самовластием" (цит. по: Архиепископ Федор (Поздеевский). Смысл христианского подвига. М., 1995. С. 128). Психологически это можно представить, если представить себе самоубийство из чистого любопытства: "А дай-ка сейчас возьму нож и вскрою вены - что-то будет?" И это действительно был "грех" в полном смысле этого слова: перенос "умного внимания" с воли Творца, установившего заповедь, на личный интерес, весьма мелкий и бессодержательный - праздное любопытство. Крайне характерно здесь то, что запрет на "плоды с древа познания добра и зла", согласно святоотеческому учению о грехопадении, не предполагал неведенье добра и зла (см.: Протоиерей Аиверий Воронов. Догматическое богословие. М., 1994. С. 26).
Первобытные люди в раю знали, что такое зло, но это знание оставалось просто невостребованным в практической деятельности за ненадобностью. Так знание о преступных действиях, перечисленных в Уголовном кодексе, в жизни законопослушного гражданина не претворяется в сами действия (поэтому, кстати, несколько странно выглядят попытки разного рода еретических учений представить соблазнившего прародителей дьявола каким-то "великим просветителем" - скорее книга Бытия дает нам образ растлителя-уголовника, соблазняющего "новичка" испытать "острые ощущения на практике").
Но, при всей своей нелепости, грехопадение было осуществлено первыми людьми. Это в первую очередь значило, что человек, единственный среди всех тварей "видимого", плотского мира наделенный свободой, создал путем дурацкого применения этой свободы прецедент "безбожного бытия", действия вне воли Божией, сознательно "спрятавшись" от света Божественной Любви ("И услышали голос Господа Бога, ходящего в раю во время прохлады дня; и скрылся Адам и жена его от лица Господа между деревьями рая" - Быт. 3: 8). До этого материальный мир, окружавший перволюдей, не мог существовать вне благодатной энергии божественной любвиу ибо не имел самой такой "альтернативной" возможности, так сказать, "не знал", что "от лица Господа" вообще можно скрываться. "Звериного царства" попросту не было: оно не создавалось Богом и было, хотя и помимо разумного желания, по наущению диавола создано человеком. Но "безбожное бытие", как мы уже знаем, есть переход бытия в небытие, т. е. попросту - смерть. Поэтому христианская философия и рассматривает смерть в "нашем", материальном мире как самодеятельное "творение рук человеческих".
Преодолеть это страшное состояние можно было либо отняв у первых людей свободу (но в этом случае ни о какой взаимной любви речи уже идти не может), либо, напротив, предоставив им возможность и далее использовать ее "по произволению своему", в надежде, что по мере накопления горького опыта жизни вне родительского дома, вне рая люди сами свободно откажутся от соблазнов "безбожного бытия" и вновь сконцентрируют все свое внимание на богообщении. Поэтому "проклятие", произнесенное Богом на первых людей, было не столько "проклятием" в прямом смысле этого слова, сколько эмоциональным объяснением, чем будет для них самостоятельное "безбожное" бытие. "Господь, изгнав человека на землю из рая, вселил его на ней прямо рая сладости (Быт. 3: 24), чтоб он, непрестанно обращая взоры к раю и вместе питаясь надеждой возвращения в рай, пребывал в непрестанном плаче покаяния" (Свт. Игнатий (Брянчанинов). Слово о человеке. СПб., 1995. С. 54).
Однако сатана, допущенный человеком до себя, подвигал первых людей на "порочное созерцание" Древа Добра и Зла не для того, чтобы столь легко утратить приобретенную в результате грехопадения власть над людьми. Ложь "человекоубийцы от начала", "ужас древнего соблазна" заключается в том, что, искушая первых людей призраком личной свободы, сатана намеревался подчинить их себе. Человек по природе своей не может находиться в "независимом" состоянии - он может быль либо сыном Бога, либо рабом дьявола. Поэтому, сделав возможным через грехопадение свое "общение" с человеком, сатана сразу затем начал прилагать все усилия, чтобы не допустить восстановления в человеке полноты богообщения. Для этого он всячески отвлекает внимание человека на всевозможные объекты "земной", лежащей вне Бога, жизни. В результате - явился "жизнелюбивый" Каин, целиком погруженный в созидание земного быта и даже жертву Богу приносящий "не поднимая к небу лица", и его "потомки", утратившие вкус к райской жизни и примирившиеся во имя чувственных и интеллектуальных наслаждений даже с самим существованием смерти. Преграда, воздвигнутая человеком между собой и Богом в момент грехопадения, была превращена в земном бытии людей стараниями сатаны в непреодолимую пропасть.
Впрочем, окончательному подчинению "потомков Каина" власти сатаны помешала Крестная Жертва Христа. Именно поэтому даже случайное воспоминание об этой Жертве -
Когда случайно чья-нибудь рука
Две жердочки, две травки, два древка
Соединит на миг крестообразно, -
вызывает в погрязших в "мирских делах" людях воспоминание о своем подлинном предназначении, открывает им глаза на реальное положение вещей, дает им сознание трагедии Богооставленности, того что "Кто-то нас забыл". И сразу вслед за тем приходит ощущение, что все достижения "земной" культурной деятельности человека - неполноценны и тленны. "Чтобы прийти к Истине, - писал о. Павел Флоренский, - надо отрешиться от самости своей, надо выйти из себя; а это для нас решительно невозможно, ибо мы - плоть. Но, повторяю, как же именно в таком случае ухватиться за Столп Истины? - Не знаем, и знать не можем. Знаем только, что сквозь зияющие трещины человеческого рассудка видна бывает лазурь Вечности. Это непостижимо, но это - так. И знаем, что "Бог Авраама, Исаака, Иакова", а не Бог философов и ученых приходит к нам, приходит к одру ночному, берет нас за руку и ведет так, как мы не могли бы и подумать. […] Сама Триединая Истина делает за нас невозможное для нас. Сама Триипостасная Истина влечет нас к себе" (Свящ. Павел Флоренский. Столп и утверждение Истины. Опыт православной феодицеи в двенадцати письмах // Свящ. Павел Флоренский. Собрание сочинений. В 4 т. Paris, 1989. Т. 4. С. 489).
Вот что стоит за четырнадцатью стихами гумилевского сонета. Понятно теперь, почему юный "ученик символистов" хотя и написал, отдавая дань литературной моде на "богоборчество", бунтарского "Адама", затем тихо выбросил его из состава второго издания "Жемчугов". Знание о подлинной трагедии грехопадения, такой, какой она предстает в "Потомках Каина", стихотворении, полностью обращенном к святоотеческому толкованию Книги Бытия, не может сочетаться с разного рода популярными версиями на библейские темы. И хотя все симпатии Гумилева в 1906–1909 гг. на стороне декадентов-символистов в их по-человечески понятных попытках "индивидуалистического" оправдания "богоборческих дерзаний" прародителей, подлинно воцерковленное сознание не могло не опознать здесь ту наивную простоту, которая, согласно народной мудрости, оказывается "хуже воровства".
Гумилев, даже и в "бунтарские годы", не мог изжить в себе трагическое обаяние подлинной православной антропологии!