Но все-таки более вероятно, что смена кадров – только единоличное решение Хрущева. Никита Сергеевич никогда не полагался на чужое мнение. И человеком он был увлекающимся. Тот из работников, кто ему нравился, мог подняться на большую высоту по карьерной лестнице, но, если приходило быстрое разочарование, также легко этот человек летел по этой лестнице вниз, а на его месте появлялся новый любимец. Хрущев часто менял работников еще и потому, что они не оправдывали возложенных на них надежд…
Больше года вплоть до XXII съезда партии, Екатерина Фурцева все еще оставалась членом президиума ЦК.
"Надеюсь, что то положение, в котором приходится находиться, будет недолгим, что Хрущев все-таки передумает и вернет меня обратно на партийную работу. Ну, или хотя бы сохранит мое партийное звание. Тогда министерского поста можно не бояться и не стесняться. Главное – это участие в заседаниях президиума ЦК, где решаются все важные вопросы. Это всегда определяет статус и положение чиновника!" – думала Катя, не теряя надежды и оптимизма вернуться на былые высоты.
XXII съезд партии
И вот, в недавно возведенном кремлевском дворце съездов собирались делегаты XXII съезда. На том съезде была озвучена программа построения коммунизма за двадцать лет и решено вынести тело Сталина из Мавзолея.
На таких съездах никогда прежде не выступал министр культуры. Но на том съезде Фурцевой предоставили слово. Такая возможность выступить вселяла в Екатерину, конечно, некоторые надежды… "Вернуться назад в ЦК" – мечтала она. Фурцева дала свою оценку новой программы партии, посчитав ее коммунистическим манифестом современной эпохи, который обязательно станет реальностью:
– Грандиозных побед добился советский народ. Строительство коммунизма идет полным ходом. Руководство родной партии немыслимо без ее Центрального комитета во главе с верным ленинцем, сильным и беззаветным партийным воином Никитой Сергеевичем Хрущевым… Партия предстала перед всем миром как партия новаторов, революционеров, смелых коммунистов-ленинцев…
Фурцева полностью отчиталась по вверенному ей ведомству, рассказала о появлении новых кинофильмов, спектаклей, отметила, сколько открыто в стране новых клубов, дворцов и домов культуры, библиотек и киностудий. Подвергла острой критике сценаристов, писателей, драматургов, художников, кинорежиссеров, композиторов:
– Как можно объяснить тот факт, что у нас еще много посредственных и очень слабых произведений? Конечно, причин на то много. Но главное – это слишком слабая связь художников с жизнью нашего народа и их попытки познавать жизнь слишком далеки от реальности…
Далее Екатерина приводила важные примеры и данные, которые точно подтверждали ее слова. Она призывала к тому, что нужно серьезнее задуматься над тем, что творческая интеллигенция находилась ближе к тем местам, где создаются настоящие материальные ценности. Фурцева говорила, что из более чем 5000 писателей около 4000 живут в столицах союзных республик. В РСФСР, из 2700 писателей 1700 живут в Москве и Ленинграде… То же самое с художниками и композиторами. Она считала, что молодым, амбициозным и творческим людям необходимо последовать примеру молодежи, которая направлялась из центров страны на стройки коммунизма, на освоение целины – туда, где проходила настоящая жизнь!
Но тут Екатерине пришлось очень четко и ясно осознать, чем отличалось ее нынешнее положение от положения секретаря ЦК. Эх! Если бы она была все еще там… И ее рабочий кабинет по-прежнему был на Старой площади, делегаты приняли бы ее слова как нечто важное, как то, что не подлежит сомнению и уж тем более – обсуждению, и только повторяли бы: "Как правильно заметила товарищ Фурцева…". Но на Екатерину Алексеевну немедленно посыпались возражения с трибун. Первым бросился в спор главный редактор журнала "Октябрь" Всеволод Кочетов, уважаемый и почитаемый человек, автор произведений на рабочую тему:
– Знаете, я согласен, что рядом с отличными произведениями кино и литературы может находиться немало и дряни. И я также, совершенно согласен с вами, Екатерина Алексеевна, что конечно происходит это от незнания сегодняшней настоящей жизни народа нашими литераторами и сценаристами. Но я также не думаю, что это незнание вызвано только лишь местом проживания. Неважно, где живут авторы плохих произведений – в Москве или в столицах союзных республик. Важно то, чем писатель живет, что его волнует, чем он увлечен, о чем его мысли, чему отдано его сердце!
Фурцева опять получила врагов, заявив об идее переселения деятелей искусства ближе к народной жизни. Ведь перебраться из столицы назад в деревню или рабочий поселок было для многих шагом назад и самые приближенные к начальству писатели естественно этого не хотели. Часто служение власти этих людей было ограниченно именно возможностью быстрого переселения в столицу, а в дальнейшем и возможностью получить квартиру и дачу. Разумеется, при таком раскладе они совершенно не желали, чтобы такая идея и призыв Фурцевой получила развитие.
В тот день на съезде Екатерине досталось от самого Михаила Александровича Шолохова. Он как будто вроде и поддержал ее идею быть ближе к деятелям искусства и народу, поскольку сам так и не пожелал обосноваться в столице. Он предпочел остаться в станице Вешенской. Но его выступление было таким обидным и унизительным!
– Наш министр с чисто женской вежливостью говорила о том, что, дескать, неплохо было бы обратиться к молодым художникам с призывом поехать по примеру нашей настоящей молодежи на стройки коммунизма. А вы спросите ее, она сама-то верит в то, что на такой призыв горячо откликнутся? Ей-ей, не верит! – начал свою речь Шолохов. После этой фразы раздались аплодисменты и кое-где даже смешки. – Молодым творцам "непреходящих ценностей" тоже хочется вкусить от плодов славы. Вот и прут в Москву, как правоверные в Мекку. Лично я давно уже отказался от мысли передвинуть писателей поближе к тем, о ком они пишут. Безнадежное это дело! И пусть на этом благородном поприще наживает шишки товарищ Фурцева, а с меня хватит!
Опять аплодисменты…
Когда Михаил Александрович закончил, его речь вызвала бурю эмоций, в зале начали смеяться и громко хлопать в ладоши. Да что уж говорить, юмор Шолохова нередко был очень злым и жестоким. Но, наверное, утомленные долгим съездом делегаты были ему благодарны за такую разрядку атмосферы казенных речей.
Получается что, выступая, Шолохов открыто издевался над Екатериной Алексеевной, и она это прекрасно понимала. Ведь это секретарь ЦК был персоной неприкасаемой, а министра культуры можно было поносить сколько угодно. Шолохов как талантливый писатель умел начинать свое выступление так, что издевку и не сразу-то замечали. Хотя говорил он иронично и даже насмешливо:
– Прежде всего, отмечу, что мы и мечтать-то не могли о таком министре типа товарища Фурцевой. И вот такой министр у нас есть.
В эти минуты сказанные писателем слова делегаты принимали за чистосердечное признание и, как и полагается, громко аплодировали. Но Шолохов продолжал издеваться, рассказывая о том, что и "Екатерина Алексеевна и дело свое знает и любит, и внешность красивая, и умеет быть обходительной с деятелями культуры. И сейчас все видят, что у нее открываются новые таланты… И все просто в восхищении и удивлении от нее такой умницы и красавицы. Всем она взяла!".
Но дальше Михаил Шолохов сменил тон и напустился на Фурцеву за низкое качество поставленных театрами пьес.
– Я не министр и начисто лишен дипломатических способностей, а потому мне и хочется запросто, без умолчаний поговорить с Екатериной Алексеевной. Ну, хорошо, вы сказали, что из 1114 советских пьес, поставленных в театрах страны, 780 посвящены современной теме. Вы и проценты подсчитали, мол, более семидесяти процентов. Вот мне и хочется спросить: а сколько процентов из этих семидесяти останется на театральных подмостках? И второй вопрос: а сколько запомнятся зрителями? За творческое бессилие драматургов приходится расплачиваться бедным зрителям. Вот в чем беда! Лукавая вещь – ваши цифры и проценты, товарищ Фурцева, того и гляди подведут. Лучше уж им, этим цифрам, жить где-нибудь в Центральном статистическом управлении, там им будет уютнее, нежели в искусстве, – не уставал приводить факты беспощадный Шолохов.
И снова зал со смехом и овациями восприняли жесткую речь Михаила Александровича.
Но почему он так поступил?
Может быть, из-за сложных отношений с партийным руководством, которые и толкали Шолохова на весьма агрессивные выпады. Возможно, ему казалось, что его талант недооценен. Возможно он, считал, что Фурцева его чем-то обидела, вот и сорвался на нее как на министра культуры. Хотя стоит заметить, что власть этому писателю неизменно благоволила.
В конце лета 1959 года Хрущев приехал к Шолохову домой в станицу Вешенскую. Из "Правды" тут же позвонили Твардовскому с просьбой о написании статьи о Михаиле Шолохове.
Твардовский откровенно ответил, что он охотно бы написал статью о Шолохове, но такую, что никто не напечатает. И поинтересовался:
– Вы же, наверное, хвалить его хотите?
Ответ работников "Правды" был утвердительным. Твардовский отказался. Он не хотел писать про то, что не соответствовало его мнению. Он считал, что такая хвалебная статья не пойдет на пользу ни самому Шолохову, ни престижу "Правды".
Но что касается Шолохова, то у него были сложные отношения и с самим собой. Возможно, это тоже повлияло на его тогдашние слова на съезде.
– Это произошло в Ленинграде, – рассказывала народная артистка СССР Элина Быстрицкая, блистательно сыгравшая Аксинью в фильме "Тихий Дон". – Я снималась, а у них был симпозиум писателей. И я узнала, что там Шолохов. Он сказал: приходи. У него был трехкомнатный номер в гостинице. И через всю анфиладу комнат стояли столы. И вчерашние гости полупьяные, и какие-то остатки еды, запах перегара, полный кошмар. У Шолохова вот такие набрякшие глаза, я поняла, что он пьян. Но, вместо того чтобы повернуться и уйти, я сказала: Михаил Александрович, как вы можете, что вы делаете с писателем Шолоховым?! А он: "Замолчи, ты думаешь, я не знаю, что я выше "Тихого Дона" ничего не написал?…" Видимо это была его сильная боль.
Но Фурцева тогда и не знала, что обидная речь Шолохова на съезде была лишь малой долей неприятностей, ожидавших ее.
Вечером 30 октября 1961 года бывших секретарей ЦК – Игнатова, Аристова, Фурцеву, Мухитдинова – избрали в состав Центрального комитета вновь. Об этом объявили на съезде. Но 31 октября был созван первый пленум нового созыва. И в составе президиума ЦК их уже не включили. Но министром культуры ее все же оставили…
Самое страшное в жизни – это предательство
Это был удар… Падение… Сначала испытание публичным унижением, а потом новость о том, что она не включена в состав президиума ЦК… Екатерина Алексеевна была раздавлена…
Позже Игнатов стал одним из самых активных организаторов, которые сместили Хрущева. А остальные – Нуритдин, Мухитдинов, Екатерина Фурцева и ее муж Николай Фирюбин – решили протестовать и не пришли на вечернее заседание съезда. По тем временам это была шоковая ситуация, невиданная демонстрация протеста! Так мало кто мог поступить – ведь это был открытый вызов самому Хрущеву и всему партийному руководству.
Правда, Мухитдинов был более опытным и, сославшись на самочувствие, вызвал врача: мол, у него сильные головные боли и прописан строгий постельный режим.
А вот Екатерина переживала это по-иному. А тут еще после пленума, в первые дни ноября 1961 года, особняк Фурцевой навестил офицер госбезопасности, который отключил телефоны правительственной связи. Простому министру все это было не положено. Затем появился сотрудник Управления делами ЦК, который весьма неделикатно попросил освободить дачу: она понадобится кому-то из новых членов президиума. Не выдержав, Фурцева пыталась уйти из жизни.
Как? Почему? Немой вопрос застыл в ее глазах. Екатерина не могла понять, что происходит! Ведь она когда-то спасала Хрущева! Она сама… Благодаря ее звонку тогда он сейчас находился у штурвала власти. Да, она построила дачу, но тогда это была не редкость, многие высокопоставленные люди имели шикарные дома. Почему именно она? И, к слову сказать, этот дом она встроила не для себя, а для своей любимой дочери и зятя. Светлана и ее муж очень хотели иметь дачу. Фурцевой строить ее совсем не хотелось, она, как чувствовала, что это обернется чем-то очень не хорошим. Но разве могла она отказать единственной дочери? И материнское сердце дрогнуло – Фурцева поддалась на уговоры дочери. Она решила обратиться в Большой театр – там можно было за копейки купить строительные материалы. Замдиректора Большого театра по строительству помог ей, а потом случилось то, что случилось. И к слову сказать, не была она такой шикарной, как расписали ее Хрущеву. Но разве это можно было доказать? Те, кто хотел ее оклеветать, добились того, чего хотели.
Пережить такое унижение в присутствии своих подчиненных… Сгорая от стыда и обиды, Фурцева приехала на свою дачу. Велев никому не беспокоить ее, она наполнила ванну водой… Долго сидела и думала-думала-думала. Она столько сделала для города и страны, отдавала себя полностью карьере и политике. Спала по несколько часов в сутки, переживала за Никиту Сергеевича… Слезы застилали ее глаза, но рука не дрогнула, а пальцы сжали острою бритву… Один, два… три раза она полоснула ею по венам, боль и через долю секунды кровь брызнула и окрасила белые бортики ванны в красный цвет. Екатерина еще несколько минут смотрела на руки, а потом безвольно опустила их в воду. Тишина.
Но в тот день рядом оказалась верная домработница, которая заподозрила неладное и, ворвавшись в ванную, успела вызвать врачей. Фурцеву спасли. Спали тело, но не раненую душу… Никто не ожидал такого поворота событий. Такой реакции Екатерины. Ее образ твердокаменного коммуниста с железным характером, настолько утвердился в умах коллег, что никто не мог и подумать что Фурцева еще и обыкновенная женщина. Это потрясло всех. Может быть, в чем-то и разжалобило, но и доказало, что Фурцева не могла порочить честь коммунистов. И в день 50-летия Екатерины, в декабре 60-го года, Хрущев, Брежнев и Микоян приехали на дачу к имениннице, чтобы поздравить ее с юбилеем.
Хотя, возможно, она и не собиралась расставаться с жизнью, а просто по-женски пыталась таким образом привлечь к себе внимание, вызвать сочувствие, но ее поступок произвел противоположный эффект. И готовых сочувствовать Фурцевой оказалось мало.
После попытки самоубийства, ее осудили партийные круги, они ругали ее за отсутствие партийной выдержки. Фурцева очень страшилась первой публичной встречи с деятелями культуры. Но вот наступил день, когда ей пришлось появиться перед этими гнилыми интеллигентами. С трепетом вышла она из-за кулис и направилась к трибуне. И – о, Боже! что это? – зал встретил ее овацией! Эти гнилые, подозрительные, эти, среди которых много беспартийных и даже евреев, вдруг сочли нужным показать, что поддерживают ее! Нет, оказывается, они понимают нечто такое, в чем человек отчаянно нуждается в трудную минуту.
С тех пор и началось ее понимание. Нет, не искусства… Пришло понимание, и главное – доверие к тем, кто способен творить искусство.
Хрущеву, естественно, доложили, что трое членов ЦК устроили протест и посмели не явиться на съезд. Сказать, что Никита Сергеевич был вне себя, – это не сказать ничего. Он требовал от президиума немедленно "обсудить поступок, совершенный товарищами Фурцевой, Мухитдиновым и Фирюбиным". Но из-за произошедшего обсуждение пришлось отложить, чтобы Екатерина смогла прийти в себя.
А в начале марта 1962 года в Кремле в полном составе президиума проходило разбирательство по этому делу. Всех троих обвиняемых обязали явиться к девяти часам утра в Кремль на заседание.
Фурцева сожалела о своем поступке и просто умоляла товарищей поверить, что она болела, и ей было очень плохо. Ее муж Николай Фирюбин признал полностью свою вину, но сказал, что по другому он потупить не мог! Но Суслов и Козлов были непреклонны и подготовили проект решения о выводе Фурцевой и Мухитдинова из состава ЦК КПСС. Козлову не терпелось побыстрее избавится от своей родственницы Фурцевой, которая повела себя так малодушно… Но время здесь сыграло в чем-то на руку Фурцевой. Хрущев остыл и повел себя снисходительно. Он "экзекуций не любил", а Фурцеву к тому же попросту жалел.
Однажды, Хрущев в своем выступлении сказал, что считает поступок Фурцевой сложным. И что он скорее сочувствует ей. Также он отметил, что прекрасно понимает ее огорчение, когда на съезде так случилось, что ее не избрали в президиум, но "люди-то не поняли ее и оценили ситуацию как протест против партии". Конечно, у Хрущева не было никаких претензий к работе Екатерины. Он ценил, что в особо острых вопросах она всегда держалась. А вот характер Фурцевой он считал неважным и не раз говорил ей: "То вы с Жуковым, то с Булганиным, то с Молотовым". "Но поступок все равно нехороший…" – в итоге констатировал факт Никита Сергеевич.
Чистосердечное раскаяние Екатерины Хрущевым было принято, и в решении было велено записать: "отсутствовала вследствие заболевания".
Дочка, Светлана, о намерении матери покончить с собой, вскрыв себе вены, узнала последней. Когда угроза уже миновала, девушка сидела у маминой кровати в больничной палате.
– Доченька! – сказала Екатерина Алексеевна, взяв ее за руку, – самое страшное в жизни не смерть и не болезнь. Самое страшное в жизни – это предательство!
Говоря эти слова, она так и не поняла до конца, почему Хрущев поступил с ней именно так? Ведь когда-то она рисковала всем ради него! Неужели, все просто…
Что и говорить, Екатерина Алексеевна крайне болезненно воспринимала утрату атрибутов прежней жизни. Но больше всего она переживала, когда представляла себе радость и злорадство окружающих ее людей по поводу ее падения. Насчет нравов в политической верхушке она, разумеется, не ошибалась.
Но что все-таки на самом деле заставляло совершать самоубийства таких крупнейших политиков уровня Фурцевой? Как-то все это не сходилось с обликом этой женщины, решительной, жесткой, способной преодолевать любые препятствия на своем пути. Как правило, такие люди способны устоять при любых стрессах и жизненных испытаниях. Но иногда в силу вступают и другие факторы. Вряд ли другой человек способен понять, что же действительно стало последней каплей для Екатерины…