Глава XXVIII
(134) После этого уже не в общих чертах, но взяв отдельно каждую его добродетель, украсим словом деяния его, вытекающие из этих добродетелей. Начнем, как и принято, с богов, постараемся показать его благочестие и удивительные поступки, проистекающие от этого благочестия, и украсим их словом. Итак, приведем один рассказ, который мы уже и раньше упоминали, потому что тут он обнаружил, какова его душа, откуда она вошла в тело, и предоставил ясные доказательства прежних ее воплощений. Вот этот случай. Переходя однажды реку Несс со многими из друзей, он обратился к ней с приветствием, и река довольно громко и отчетливо ответила, так что все слышали: "Здравствуй, Пифагор". Кроме того, он в один и тот же день был в Метапонте в Италии и в Тавромении в Сицилии и разговаривал с друзьями из того и другого города на глазах толпы, что подтверждают почти все авторы, между тем как города эти находятся друг от друга на расстоянии многих стадий по суше и по морю, непреодолимых даже за очень много дней. (135) То, что он показывал бедро из золота Абариду, догадавшемуся, что Пифагор – Аполлон Гиперборейский, чьим жрецом был Абарид, считается несомненной истиной, а не обманом, и всем известно. Приводят постоянно и без расхождений другие примеры дел этого человека, более удивительные и обнаруживающие его божественную природу: и сбывшиеся предсказания землетрясений, и быстрые прекращения им чумы, бурь, града и ливней, мгновенные остановки и умиротворение морских и речных волн для того, чтобы друзья могли легко переправиться. Переняв от Пифагора, то же самое во многих местах делали Эмпедокл из Акраганта, Эпименид Критский и Абарид Гиперборейский. (136) Известны их сочинения, кроме того, у Эмпедокла было прозвище "Защитник от ветра", Эпименида прозвали "Очистителем", а Абарида "Ходоком по воздуху", потому что он, сев на стрелу Аполлона, подаренную ему в краю гипербореев, переправлялся через реки, моря и непроходимые места, каким-то образом летя по воздуху, что делал, по предположению некоторых, и Пифагор, когда в Метапонте и в Тавромении в один и тот же день беседовал с друзьями из того и другого города. Говорят, он предсказал землетрясение, когда пил из родника, и о корабле, плывущем при благоприятном ветре, сказал, что тот утонет. (137) И это тоже свидетельство его почитания богов. Хочу показать основные причины почитания богов Пифагором и близкими к нему людьми.
Все, что пифагорейцы предписывают делать или не делать, должно согласовываться с волей божества; это самое главное, и вся жизнь сводится к следованию богу, и смысл пифагорейской философии именно в этом. Ибо смешно поступают люди, ищущие источник блага где-то в другом месте, а не у богов: это похоже на то, как если бы какой-нибудь человек в стране, где правит царь, стал бы служить какому-нибудь начальнику из граждан, пренебрегая тем, кто правит всеми. Ибо именно так поступают эти люди. Но так как есть бог и господин всех, нужно просить добра у господина. Ибо всем, кого любит и кому рад, даст он блага, а с теми, к кому относится наоборот, поступит наоборот. [92] Ясно, что следует делать то, что доставляет радость богу. (138) Волю божества нелегко угадать тому, кого бог не слышит, или он сам не умеет слушать бога, или не прибегает к искусству угадывания воли божества. Ибо оно – единственный толкователь воли богов. И хотя занятия их кажутся достойными тех, кто считает, что боги есть, другим, однако, и то и другое кажется наивным. Из их запретов многое привнесено из мистерий, потому что они знают, что значат эти запреты, однако не кичатся этим, но считают учредителем того или иного установления какого-нибудь бога. И все пифагорейцы единодушно верят баснословным рассказам об Аристее из Проконнеса [93] и Абариде Гиперборейском и всему, что рассказывается в этом роде. Веря всем подобным рассказам, они и сами пытаются многое сделать, а то, что кажется баснословным, упоминают так, как будто из того, что восходит к божеству, ничто не может вызвать недоверия. (139) Кто-то рассказывал, что Эврит говорил, будто пастух, пася скот неподалеку от могилы Филолая, слышал, как кто-то пел, и пифагорейцы не только поверили ему, но и спрашивали, каков был лад [94] . Оба они были пифагорейцы, а Эврит – ученик Филолая. Говорят, что и Пифагору кто-то рассказал однажды о том, как ему как-то приснилось, что он разговаривает с умершим отцом, и спросил, что это значит. Пифагор честно сказал ему, что думал: "Как то, что ты разговариваешь сейчас со мной, не означает ничего, так и то, что тебе приснилось, тоже". Так что пифагорейцы считают, что не они суеверны в отношении всего чудесного, но те, кто не верят. Ибо дело обстоит не так, как думают изображающие из себя мудрецов, что для бога одно возможно, другое нет, – все возможно для бога. И есть начальные слова стихов, которые, как они говорят, принадлежат Лину [95] , но, возможно, они сочинили их сами:
Нет ничего невозможного, верь всегда и надейся:
Богу легко и возможно сделать все, что захочет.
(140) Вера в предание у них такова, что они думают, что первый, кто изрек это, был не простой человек, но бог. И одна из акусмат звучит так: "Кто ты, Пифагор?" Ответ: "Аполлон Гиперборейский". Доказательством этому служит то, что Пифагор, присутствуя на состязаниях, когда вставал, приоткрыл золотое бедро, и то, что он взял у Абарида Гиперборейского дары и стрелу, которой тот умел пользоваться. (141) Говорят, что Абарид пришел из страны гипербореев, собирая золото для храма и предсказывая мор. Останавливался он в святилищах, и никто не видел, чтобы он пил и ел. Говорят, что в Лакедемоне он принес отворотные жертвы и поэтому в Лакедемоне с той поры никогда не было мора. И вот, взяв у этого Абарида золотую стрелу, без которой тот не мог находить дорогу, Пифагор сделал его своим другом. (142) А в Метапонте, когда какие-то люди хотели, чтобы им досталось то, что находилось на подплывавшем судне, Пифагор сказал: "Достанется вам мертвец". И оказалось, что судно действительно везло мертвеца. В Сибарисе Пифагор, взяв в руки большую ядовитую змею, затем отпустил ее, и точно так же в Тиррении он брал в руки маленькую змею, укус которой был смертелен. В Кротоне, как говорят, он гладил белого орла, и тот сидел спокойно. Когда кто-то захотел послушать его, он сказал, что не станет говорить, пока не появится какое-нибудь знамение, и после этого в Кавлонии появилась белая медведица. Человека, собирающегося сообщить ему о смерти сына, он опередил, сказав о ней сам. (143) Пифагор вспомнил о Миллии из Кротона, что тот прежде был Мидасом, сыном Гордия, и Миллий отправился на материк, чтобы совершить обряд на могиле, как велел Пифагор. Говорят, что он купил и место, где был дом Мидаса, и разрыл его, но никому не осмелился сказать о том, что видел. Кроме этого проступка, он совершил в Кротоне святотатство, был схвачен и казнен, ибо все видели, как он взял отвалившуюся от статуи золотую бороду. [96] Эти сведения достоверны, достоверны и другие в этом роде. Поскольку относительно Пифагора нет разноречий и невозможно, чтобы об одном человеке все говорили одинаково, полагают, что разумно воспринимать сказанное им как слова существа высшей природы, а не просто человека. Да и загадочное изречение указывает на это. (144) Ибо есть у пифагорейцев такое изречение:
...
Он – человек и птица, и нечто третье, другое.
Под третьим подразумевается именно Пифагор. Таков он был благодаря своему благочестию, и молва о нем соответствовала истине. К клятвам все пифагорейцы, помня наставления Пифагора:
"Чтите богов сперва, закону воздайте, как должно, Чтите и клятву всегда, а также великих героев", – относились так, что один из них, вынужденный под давлением закона поклясться, хотя и собирался дать хорошую клятву, все же, соблюдая запрет, настоял на том, чтобы вместо клятвы ему позволили заплатить три таланта: на такую сумму он был оштрафован судом за отказ от клятвы. (145) Их мнение о том, что ничто не происходит само по себе, случайно, но согласно божественному промыслу, особенно с людьми добрыми и благочестивыми, подтверждает рассказ о Фимариде из Тарента, пифагорейце, который приводит Андрокид в книге "О пифагорейских символах". Фимарида, когда он собирался отплыть и уже уходил, окружили друзья, радостно приветствуя и напутствуя на прощание, и один из них, когда он уже всходил на корабль, сказал: "Пусть сбудется, Фимарид, все, чего ты хочешь, волей богов!" А тот ответил: "Пусть будут во благо твои слова, но я хотел бы лучше от богов всего того, что я заслужил". Ибо он считал это более осмысленным и благоразумным: не искушать и не гневить божественный промысел. Если кто-нибудь хочет знать, откуда у этих людей такое послушание богам, то нужно сказать, что живой пример божественного учения о числах Пифагор имел уже в лице Орфея. (146) Не вызывает сомнения, что, заимствовав исходные пункты учения о богах у Орфея, Пифагор написал о богах книгу, которую назвал "Священным словом", потому что взял самое лучшее из мистических стихов Орфея, хотя и неизвестно, принадлежит ли действительно это сочинение Пифагору, как утверждает большинство, или оно написано Телавгом, как говорят некоторые авторитетные и наиболее заслуживающие доверия пифагорейцы, ссылаясь на записки дочери Пифагора Дамо́, сестры Телавга, оставленные ей самим Пифагором и переданные, как говорят, после ее смерти Витале, дочери Дамо, и вошедшему в зрелый возраст Телавгу, сыну Пифагора, мужу Виталы. Ибо ясно, что, будучи в момент смерти Пифагора еще юношей, он оставался при матери Феано. Из этого "Священного слова" (или "Учения о богах", встречаются оба варианта заглавия) становится ясным, кто передал Пифагору учение о богах. Ибо там сказано: "Это слово о богах принадлежит Пифагору, сыну Мнемарха, которое я постиг, пройдя посвящение в Лифеврах Фракийских, с помощью Аглаофама, посвященного, передавшего мне, что Орфей, сын Каллиопы, обученный матерью на горе Пангей, говорил, что неизменная сущность числа является силой, пекущейся обо всем, что есть на небе, на земле и в природе, она также корень жизни героев, богов и демонов". (147) Из этих слов ясно, что мысль о том, что существование богов определяется числом, он заимствовал у орфиков. С помощью самих чисел он делал удивительные предсказания и определил служение богам соответственно числам, какое каждому из богов больше всего сродни. Это можно было понять из сказанного; нужно представить и какое-нибудь доказательство для веры в сказанное. Когда Абарид совершал обычный для него обряд жертвоприношения и по свойственному всем варварам обыкновению по внутренностям жертвы предсказывал будущее, особенно по птичьим (ибо внутренности птиц считаются наиболее удобными для предсказания), Пифагор, не желая мешать его стремлению к истине, дал, однако, более достоверное предсказание без крови и умерщвления жертвы; кроме того, то, что, по его мнению, петух посвящен солнцу, он доказал совершенно верно с помощью знания природы чисел. (148) От благочестия и была у него вера в богов, ибо он всегда убеждал ничто не считать удивительным, и точно так же в утверждении о богах, поскольку боги могут все. И собирать сведения, относящиеся к богам (те, которым следует верить), это тоже предписывал Пифагор. Поэтому его ученики верили и передавали то, что считалось несомненной истиной, так что Эврит из Кротона, слушатель Филолая, когда какой-то пастух рассказал ему, что в полдень слышал из могилы голос Филолая, умершего много лет назад, при этом голос как бы пел, спросил пастуха: "Что за лад был, скажи, умоляю!" Сам же Пифагор на чей-то вопрос, что означает видеть во сне давно умершего отца, разговаривающего со спящим, ответил: "Ничего, как ничего не означает то, что ты разговариваешь сейчас со мной". (149) Одежда у него была белой и чистой, а также белыми и чистыми были подстилки. Все это из льна, изделиями из шерсти он не пользовался. И ученикам передал этот обычай. Он прославлял лучших из людей и при всяком удобном случае упоминал их и воздавал почести богам, так что и за обедом совершал возлияния богам, и во славу лучших людей призывал каждый день петь гимны. Обращал внимание на сказания, предсказания будущего и знамения, в общем, на все случайное. (150) В жертву богам приносил ладан, просо, печенье, медовые соты, мирро, другие благовония; животных сам не приносил в жертву, и никто из философов его школы, достигших высшей ступени, этого не делал; другим, слушателям или гражданам, он разрешал изредка приносить в жертву одушевленных существ – или петуха, или барана, или кого-нибудь из только что рожденных, быков же запрещал приносить в жертву. Подтверждением его почитания богов служит и то, что он призывал никогда не клясться именами богов. Вот почему Силл, один из пифагорейцев, житель Кротона, только за то, чтобы не приносить клятву, заплатил денежный штраф, хотя и собирался принести хорошую клятву. Пифагорейцам приписывают такого рода клятву: стесняясь из благоговения упоминать имя Пифагора (так же как они стараются не упоминать имен богов), они намекают на него, говоря о муже, изобретателе тетрактиды:
Нет, клянусь мудрецом, изобретшим для нас тетрактиду,
Вечной природы источник и корень всего, что на свете.