На протяжении десятилетий жизнь в торговых рядах текла раз и навсегда заведенным образом. "Ходячие цирюльники бреют на улице ломовых, сидящих на своих телегах, а странствующие сапожники чинят прохожим сапоги. Женщины и мальчишки подбирают щепки, дощечки, бумагу, концы веревок и т. п. Снуют бабы с владимирскими вишнями, разносчики с балыками, ветчиной, раками и другими товарами, татары со шкурками каракуля, персияне с коврами, орехами и сушеными фруктами, бухарцы и хивинцы в своих пестрых полосатых халатах. Хлебники на лубочных лотках разносят по лавкам белый ситный хлеб, а бабы на коромыслах - кушанья в эмалированных судках и соленые огурцы в железных ведрах… По чрезвычайно длинному плашкоутному (то есть опирающемуся на плоскодонные суда. - А. Ф.) мосту тянутся, как и прежде, по двум противоположным направлениям бесконечные вереницы телег, нагруженные невыделанными кожами, разным железом и чугуном, ящиками, бочками и т. д.".
На ярмарке царил строгий порядок. Любое его нарушение строго каралось. Так, по словам Н. А. Варенцова, "курить на улицах и площадях ярмарки строго воспрещалось, и делающие это наказывались… штрафом. Неоднократно мне приходилось видеть, как какой-нибудь шутник вынимает папиросу и берет в рот, делая вид, что как будто не замечает полицейского, стремительно бросающегося, чтобы задержать его. Но прохожий идет спокойно и не зажигает; полицейский, догадываясь, что всё это им проделано нарочно, сердито отходит прочь, чем вызывает у зевак хохот".
Любая торговля - риск, поэтому за внешней размеренностью скрывалось кипение нешуточных страстей. Здесь сколачивались и терялись гигантские, порой миллионные состояния. Костромской купец И. М. Чумаков писал в "Памятной книге": "Продаю и рискую, то есть отпускаю в кредит почти незнакомым. Не рискнешь - не продашь".
Время от времени случалось, что покупатель не желал платить своих долгов. В таком случае он приходил к кредиторам "плохо одетым, выпачканным и нередко пьяным". П. И. Щукин вспоминал, что "покупатель Фуфыкин явился однажды к нам на ярмарку весь выпачканный и пьяный и сообщил, что не может уплатить старого долга, сказав: "Торговали кирпичом и остались ни при чем". Благодаря присяжному поверенному Меморскому… мы получили сполна стоящий за Фуфыкиным долг". Существовал и более честный способ отсрочить долги: пригласить кредиторов "на чашку чая", то есть собрать их за одним столом и упросить о скидках и рассрочках долгов.
Нижегородская ярмарка привлекала к себе не только размахом торговой жизни. Она предоставляла самый широкий выбор мест, где можно было поесть, от небольших забегаловок до роскошных ресторанов. Местной особенностью являлось то, что "во всех ресторанах и трактирах пели хоры разных достоинств", чаще всего женские.
Трактир играл в ярмарочном быту огромную роль: здесь "обмывались" успешно состоявшиеся и заключались новые, подчас многотысячные сделки, здесь можно было присмотреться к возможным клиентам и узнать последние новости. В то же время именно здесь пропивались, проедались и проигрывались весьма крупные суммы. Певицам из ресторанных хоров загулявшие посетители дарили деньги и бриллианты. Кутежу предавались не только люди непутевые, но даже солидные главы семейств, вырвавшиеся из привычного круга. Так, в газете "Московский листок" от 6 сентября 1902 года отмечалось: "Начинается прилет купечества с ярмарки в Нижнем-Новогороде. Вид у прилетающих довольно общипанный… Ярмарка вышла не столько деловой, сколько пьяной. Пили от скуки. Пили от безделья. Пили просто потому, что пить хотелось. И теперь, по возвращении к московским пенатам, только руками отмахиваются на вопросы о делах, о торговле, о платежах".
Нередко на ярмарку приезжали специально для того, чтобы, не вызывая подозрения у домашних, "под предлогом забот и совещаний об экономическом преуспеянии России", уйти в загул. Об этом писал, в частности, А. В. Амфитеатров. Один из купцов-персонажей его романа "Дрогнувшая ночь" говорит о характерном для ярмарочной жизни "нижегородском обалдении". Оно заключалось в том, что "пьяные совсем неожиданно совершают трезвые дела, а трезвые тем более неожиданно увязают в совершенно пьяные поступки-с". Тот же герой пояснял, почему посетители ярмарки проявляют мало интереса к культурной жизни: "Народ к нам на ярмарку едет сплошь одинокий-с. Еще Александр Николаевич Островский изобразил, как Тихон Кабанов на ярмарку-то, с позволения вашего сказать, улепетывал-с от маменьки Кабанихи и от скуки семейного очага-с… И вот - вы изволили говорить о театрах, концертах и рефератах… Помилуйте-с! Какой Тихону Кабанову может быть интерес в подобной эстетике?.. Ему первое дело - как бы память ошарашить и отшибить, именно как балдою, - отсюда и этимология - обалдеть-с. Для подобной цели господин Шаляпин или госпожа Лешковская совершенно недействительны-с. Ибо они серьезного внимания требуют и мысль будят, а Тихону Кабанову именно мыслей-то и не требуется".
Лучшим заведением ярмарки считался ресторан Никиты Егорова. Здесь беседовало о делах и предавалось чревоугодию крупное купечество. П. И. Щукин писал: "В то время Волгу и Оку еще не отравили нефтью, как ныне, и потому рыба имела чистый вкус; раки были крупные, не такая мелочь, какую видишь теперь; в окрестностях Нижнего в изобилии водились утки, дупеля, бекасы, рябчики". В этих же стенах можно было хорошо выпить. "По вечерам в буфете часто сидел за столиком Александр Максимович Попов… На столике стояла батарея бутылок красного вина, ибо Александр Максимович пил лишь красное вино и не иначе как полбутылками. По мере того как Александр Максимович опорожнял полбутылки, он становился все развязнее и, встречая входивших посетителей, бросался в объятия каждого, уже не различая знакомого от чужого".
Ярмарочное начальство принимало все меры, чтобы пресечь поголовное пьянство. Для этого оно стремилось занять досуг десятков тысяч людей, прежде всего крестьян, мещан, мелких ремесленников, рабочих, то есть - выходцев из малообразованных слоев населения.
Любая ярмарка, тем более такая крупная, как Нижегородская, на Руси сопровождалась гуляньями. Балаганы и театры, карусели и качели, "медведчики" с учеными медведями и кукольные театры, цирки и комнаты смеха работали на протяжении всей ярмарки. Устраивались и "разовые" развлечения для широкой публики: состязания в беге, кулачные бои, лотереи, катания на лодках с пением и т. п. Широкой популярностью пользовались лубочные картинки.
Итак, представленного выше текста достаточно, чтобы понять: Нижегородская ярмарка представляла собой нечто большее, нежели перевалочный центр, куда свозилась и откуда распределялась по селам и городам основная часть предметов потребления. По словам сотрудника Императорского Русского географического общества H.H. Овсяникова, "Нижегородская ярмарка есть важнейший экономический фактор русской жизни, полной всевозможных интересов, стоящих в ближайшей связи с… политико-экономическим и финансовым положением России… Это - пульс народного организма". И пульс этот находился в руках двух сил - чиновничьей и предпринимательской, - которые противостояли друг другу по важнейшим вопросам экономической жизни.
Большой властью на ярмарке обладал нижегородский генерал-губернатор - высший чиновник местной администрации, в чьих руках сосредоточивалась гражданская и военная власть. Управление Нижним Новгородом, особенно в период ярмарки, являлось для властей делом особой важности. Поэтому нижегородскому генерал-губернатору на время ярмарки давались чрезвычайные права. Другой крупной силой являлся Нижегородский ярмарочный биржевой комитет - орган управления Нижегородской ярмаркой, состоявший из представителей крупного купечества. Большую роль здесь играли московские тузы. "Нижегородский ярмарочный биржевой комитет не был, в собственном смысле слова, московской организацией, но московское влияние было там очень сильно, и неоднократно именно московский человек возглавлял "всероссийское торжище". Так было, когда председателем комитета пребывал Савва Тимофеевич Морозов".
Согласно правилам 1888 года, члены Нижегородского ярмарочного комитета избирались собранием уполномоченных ярмарочного купечества. По словам П. А. Бурышкина, власть этого органа была достаточно велика: "В административном отношении ярмарочная территория представляла обособленную единицу, находившуюся в ведении Нижегородского губернатора, но не входившую в состав городской черты Нижнего Новгорода. Поэтому Комитету приходилось ведать не только вопросами руководства, ходом ярмарочной торговли или торгово-промышленным представительством, а в миниатюре быть как бы городским самоуправлением, со всеми свойственными таковому функциями. Это требовало создания постоянного органа, ведающего ярмаркой, и ярмарочный комитет Нижегородский, в отличие от других ярмарок, был организацией, которая действовала круглый год. Собрания комитета происходили периодически, разница между ними и "ярмарочными" была в том, что они имели место в Купеческой управе, в Москве, а не в Главном доме на ярмарке".
То, какая из этих двух сил брала верх в тот или иной период времени, сказывалось на преуспеянии не только губернского города в междуречье Оки и Волги, но и всей Российской империи. А это, в свою очередь, во многом зависело от личностных качеств и генерал-губернатора, и председателя ярмарочного комитета. Если качества последнего читателю уже известны, то к фигуре нижегородского генерал-губернатора H. М. Баранова надо как следует присмотреться.
Николай Михайлович Баранов (1836–1901) являлся личностью весьма примечательной. В Нижнем Новгороде о нем ходили анекдоты, как основанные на реальных событиях, так и вымышленные. Подобно другим генерал-губернаторам той поры, Баранов был отставным военным, отличившимся во время Русско-турецкой войны 1877–1878 годов. По словам А. В. Амфитеатрова, в народе Баранова величали "героем "Весты". Имелся в виду эпизод из военной карьеры Николая Михайловича. В июне 1877 года, командуя небольшим пароходом "Веста", Баранов встретил турецкий броненосец и в результате пятичасового боя заставил неприятеля отступить с потерями. В декабре того же года Баранов отличился вторично, был награжден орденом Святого Георгия 4-й степени и произведен в капитаны 1-го ранга. Однако вскоре, в 1879 году, Баранову пришлось оставить военную службу, так как его первый подвиг подвергся сомнению: "Недоразумения, возникшие впоследствии, когда был возбужден вопрос о правильности оценки боя "Весты" с турецким броненосцем, заставили его просить над собою следствия и суда, окончившихся для Баранова неблагоприятно: он был вынужден оставить службу во флоте и вышел в отставку". С этого момента началась гражданская карьера Баранова. Его переводили с одной административной должности на другую, пока, наконец, в 1883 году он не был назначен нижегородским генерал-губернатором. На этом посту Николай Михайлович пребывал вплоть до 1897 года.
Личностные качества генерал-губернатора - как положительные, так и отрицательные - были столь яркими, что резко выделяли его из серой массы чиновничества. С одной стороны, это был человек талантливый, энергичный, трудолюбивый. С другой - "при всей своей… редкой энергии, огромной инициативе и индивидуальности, Баранов был неудачником. Его выдвигали исключительные обстоятельства: война, смутное время, холерная эпидемия. Напротив, мирная, повседневная обстановка его угнетала и неизменно осаживала после каждого подъема, вызванного особыми случаями" - так отзывались о нем современники. Тем не менее и в повседневной обстановке он со рвением исполнял должностные обязанности. Вступив на пост генерал-губернатора, Баранов объявил нижегородцам, что будет вести приемы по экстренным делам в любое время дня и ночи. Каждый в случае надобности имел право явиться к нему во всякое время и даже обратиться к нему по телефону, возле которого круглые сутки дежурил один из чиновников. Факт удивительный для бюрократической России того времени! С девяти утра его приемная была полна народу. "Высокий чиновник все вопросы решал сразу… Обход ярмарки он производил лично и не менее двух раз в сутки… Старался прийти неожиданно, вдруг, чтобы застать людей врасплох". Он не только сам был энергичен, но умел передавать свою энергию окружающим, в том числе своим непосредственным подчиненным.
Писатель, публицист Владимир Галактионович Короленко характеризовал H. М. Баранова следующим образом: "Игрок по натуре, он основал свою карьеру на быстрых, озадачивающих проявлениях "энергии", часто рискованно выходящих за пределы бюрократической рутины, всегда ярких и почти всегда двусмысленных". Баранова знали как "маленького местного самодержца", "взбалмошного губернатора". В то же время ему были присущи удивительное правдолюбие и уважение к печати. "В бытность Баранова губернатором, во время холерной эпидемии… ему пресса лучше всего помогала бороться со всевозможными вздорными слухами, смущавшими народ. Он настоял на том, чтобы газеты печатали точные, верные сведения о ходе эпидемии в такое время, когда в других городах эти цифры скрывались. Баранов сам верил и других умел убедить в том, что правда спасает, а ложь и обман всегда только губят".
Иногда хороший анекдот лучше характеризует человека, чем многотомные рассуждения исследователей. "В анекдоте часто открывается искрящаяся огнями гениальность человеческой души". Николай Михайлович Баранов являлся центральным персонажем многих анекдотических историй. Особенно упорно по Нижнему Новгороду ходил рассказ об иностранце, который после кутежа с певицами обнаружил, что его обокрали. "Он пожаловался в полицию. Баранов приказал явиться всему хору и спросил, как было дело. Певицы всё отрицали. Тогда Баранов приказал сечь всех подряд, начиная с хозяйки. Когда дошло до третьей певицы, она заголосила: "Хозяйка с Манькой деньги спрятали, а я за всех отвечай?!" К радости иностранца, кошелек с семью тысячами ему вернули. Однако Баранов приказал тут же высечь и его, "дабы гулял, а головы не терял".
Высмеивая отдельные поступки "героя "Весты", его в то же время уважали и даже побаивались. Он являлся, пожалуй, самым популярным нижегородским губернатором. "В Нижнем Новгороде Баранова недаром звали орлом. Говорили, что он действует "вне закона", но слушали и исполняли его приказания, потому что знали, что Баранов всегда брал на себя ответственность и умел защитить своих подчиненных". Так, во время холеры 1892 года, спасая всероссийскую ярмарку не только от эпидемии, но и от связанной с ней паники, Баранов не останавливался ни перед чем. "Когда появились первые признаки зловещих холерных бунтов, Баранов отдает краткий приказ: "Зачинщиков повешу на глазах у всех и на месте". И бунты прекращаются, ибо все знают, что у Баранова дело не разойдется со словом". Не брезговал Баранов и телесными наказаниями. Оправдывая крайние меры, Николай Михайлович писал: "За семь лет моего управления ярмаркой не возникло ни одного пожара, не произошло ни одного убийства, ни даже грабежа".
Как типичный чиновник, Баранов "кормился" за счет Нижегородской губернии. Известно, что особенно крупные суммы он получал от купцов-старообрядцев, милостиво дозволяя им держаться своих обычаев и даже строить запрещенные законом молельни. Так, Максим Горький в очерке о нижегородском купце-старовере Н. А. Бугрове отмечал: "Старообрядец "беспоповского согласия", он выстроил в поле, в версте расстояния от Нижнего, обширное кладбище, обнесенное высокой кирпичной оградой, на кладбище - церковь и "скит", - а деревенских мужиков наказывали годом тюрьмы по 103 статье "Уложения о наказаниях уголовных" за то, что они устраивали в избах у себя тайные "молельни". В селе Покровке Бугров возвел огромное здание, богадельню для старообрядцев, - было широко известно, что в этой богадельне воспитываются сектанты-"начетники". На все это "пресловутый" генерал-губернатор Баранов закрывал глаза, ежегодно получая от Бугрова внушительную взятку (около 40 тысяч рублей). В то же время незаконно полученные деньги не задерживались в губернаторских карманах. "Человек с железной волей в вопросах, которым он придавал государственное значение, Баранов в частной жизни был мягким и на редкость добрым человеком. Весь в долгах, закладывая собственные вещи, он помогал не только знакомым, но еще чаще своим подчиненным". По словам А. В. Амфитеатрова, когда Баранова в 1897 году назначили сенатором и таким образом отдалили от его "вотчины" в Нижнем, оказалось, что у бывшего распорядителя судеб практически нет средств к существованию.
К моменту, когда С. Т. Морозов возглавил ярмарочный комитет, этот человек уже на протяжении семи лет стоял во главе Нижегородской ярмарки. Неудивительно, что ярмарочное купечество далеко не всегда могло с ним ужиться.
Московское купечество еще со второй четверти XIX века ощущало себя мощной силой, и с каждым новым десятилетием это ощущение только нарастало. Представители купеческого сословия обладали колоссальными средствами, широкими связями, личной инициативой и, в последней четверти столетия, поддержкой со стороны государства. Разумеется, они желали влиять на проводимую государством экономическую политику. Однако сделать это было непросто. С одной стороны, коммерсанты регулярно сталкивались с препонами, которые чинились им чиновниками различных министерств и ведомств - как в случае с "племенной коровой", которую якобы купил С. Т. Морозов. С другой стороны, сама эта сила являлась разновекторной: она состояла из целого ряда личностей с разным уровнем образования, разным представлением о народном благе и различными устремлениями.